— Да, не до-ве-рил, — по слогам подтвердил Зайцев.
Трофимов встал и направился к двери. И все же у входа обернулся и похолодел от жестокого, непримиримого взгляда командира, который почему-то опять вспомнил Максимова и впервые заколебался в своем давно утвердившемся мнении: «Может, Максимов и не хотел мне зла? Возможно, такие типы, как Трофимов, сознательно вбивали клин в нашу давнюю дружбу?»
* * *
Зайцев стоял на пирсе, сделанном на скорую руку из досок, брошенных прямо на лед, и следил, как по крутому трапу шагали матросы. У каждого на спине ящики с боеприпасами или мешки с продовольствием. Рядом с санями выстроились моряки санного поезда. Они смотрели на корабль, на плотную фигуру командира, произносившего последнее напутственное слово, на инженера-механика, такого же, как и все они, в валенках, ватных брюках, зеленой канадке и огромных промасленных рукавицах. У Анисимова был спокойный и безмятежный вид, точно ему поручалось самое обыкновенное дело, какое приходилось выполнять десятки раз.
Зайцев говорил с перерывами: от сильного мороза перехватывало дыхание. Он замолчал, и в его руках взметнулся бело-голубой флаг.
— Под этим флагом, товарищи, мы прошли с вами не одну сотню миль! Он развевался над нами в минуты боя. И сейчас вы пойдете с ним, потому что вы частица нашего корабля. Надеюсь, вы донесете его до мыса Желания и когда-нибудь он станет боевой реликвией, сохранится в музее, люди будут смотреть на него и вспоминать вас добрым словом.
В морозном воздухе прозвучала команда:
— По местам!
Матросы бежали к своим саням, оставляя на снегу глубокие следы.
Всплыть на полюсе!
1
Снег кружил вихрями. Свет редких фонарей с трудом пробивался сквозь плотную завесу, и различить что-нибудь трудно даже на близком расстоянии. Погода все время менялась: то было морозно, а то снежный наст размягчался под ногами.
В заливе на разные голоса гудели сигнальные буи. Их тревожные звуки настораживали, заставляя думать о людях, застигнутых сейчас, быть может, в штормовом, никогда не затихающем море...
С причала в Североморске катера и посыльные суда уходили в отдаленные базы, в том числе в Энскую губу — так называли базу атомных подводных кораблей.
Контр-адмирал Максимов шел торопясь, хотя, казалось бы, сам себе хозяин. Придет раньше или позже — никому нет дела. Но так уж повелось — где бы ни был, он всегда спешил вернуться к себе в базу. Хоть и нет повода для тревоги, а все же спокойней, когда хозяйство у тебя перед глазами...
Издалека он услышал разноголосый шум и удивился: обычно пассажиры вовремя уходили на катерах и только какой-нибудь запоздавший офицер просил разрешения воспользоваться оказией.
Невысокий парень, в тулупе и ушанке, — старшина катера — вынырнул из кубрика и вытянулся перед Максимовым.
— Не дают «добро», товарищ адмирал... Женщины с детишками, наверно, с утра маются, — прибавил он, понизив голос.
-Максимов зашел к дежурному по рейду, и, когда он скова появился на причале, «добро» было уже получено.
— Товарищи! — крикнул старшина, подняв руку, но вряд ли кто-нибудь заметил в темноте его жест. — Катер идет в Энскую. Женщины с детьми в Энскую есть?
На катере включили прожектор. Широкий луч выхватил из темноты толпу людей, ожидавших оказии.
Перед Максимовым, стоявшим у трапа, выросла фигура офицера, на погонах которого блестели две маленькие звездочки. Отдав честь, он сказал смущенно:
— Товарищ адмирал, позвольте с вами. У меня дочь и жена.
Максимов заметил стоявшую в стороне молодую женщину. К ней прижалась девочка лет четырех, закутанная в шаль.
— Прошу, — сказал Максимов и пропустил женщину вперед себя.
Лейтенант подхватил чемоданы и зашагал следом за всеми.
Максимов вошел в каюту, снял шинель, тужурку и остался в тонкой вязаной жилетке, надетой поверх белой сорочки. Наклонился к зеркалу и увидел свое чуть расплывшееся грубоватое лицо, седые волосы, шрам, оставшийся на лбу после одного десанта, — живое напоминание о войне. Тронул ладонью щеку и подумал: «Утром побрился, а щетина уже пробивается». Он еще раз взглянул в зеркало и усмехнулся: «Постарел, брат, ничего не скажешь! Бегут, меняясь, наши лета, меняя все, меняя нас...» Набив табаком трубку, он задумался. Мысленно он был уже дома. Заботы предстоящего дня обступили его. Он любил эти заботы и даже выискивал себе новые поводы для беспокойства, потому что оставаться наедине с собой стало в последнее время не очень-то приятно. Приходили воспоминания, то горькие, а то приятные, особенно когда молодость маячила перед ним, но годы давали себя знать, и ни на минуту не мог он забыть, что голова уже седая. «Старею я, старею, — сердился он на себя, — надо бы зарядку делать каждое утро. Все-таки бодрость придает...»
Чаще всего в такие часы раздумий просыпались воспоминания о войне, о людях, с которыми ему пришлось быть рядом. Многих она унесла... Одни уже затерялись в памяти, другие никогда не будут забыты.
Он пробежал глазами газету, лежавшую на столе, прислушался к ходу катера, ровному и энергичному шуму двигателя. Накинул тужурку, вышел в соседний кубрик и увидел женщину со спящей девочкой.
— А где же отец семейства? — спросил Максимов. Там, на пирсе, он не расслышал фамилии и запомнил только, что его зовут Геннадий Даниилович.
— Ушел в кубрик посмотреть, нет ли свободного места.
— Зачем в кубрик, если есть каюта, — Максимов открыл дверь. — Прошу, заходите!
— Спасибо. Если только не помешаем.
— Не помешаете.
Максимов едва успел открыть дверь, как девочка проснулась, выскользнула из объятий матери и юркнула в каюту. Через несколько минут пришел и молодой отец семейства. Здесь, в ярком свете, Максимов смог разглядеть своих попутчиков. У лейтенанта были мягкие розовые щеки, как будто не тронутые бритвой, и тонкие усы, словно нарисованные тушью. Темные глаза смотрели в сторону. В отличие от многих офицеров, послуживших на флоте, любителей щегольнуть, он был одет строго по форме: шапка, отороченная цигейкой, грубошерстная шинель.
Молодые чувствовали себя скованно, зато девочка моментально протянула ручонки к Максимову и спросила, глядя на грудь:
— Дедушка, это у тебя что?
— Орденские ленточки, — сказал Максимов.
— Ленточки?
— Да, да, полоски, заменяющие ордена и медали.
— А что такое ордена?
— Ну как тебе сказать... Награды.
— А почему у папы нет орденов?
— Папа молодой, а я, видишь, старый.
— А папа тоже будет старый?
— Будет старый, только не скоро.
— Завтра?
Максимов улыбнулся, ему нравилось разговаривать с ребятами. Он и у взрослых, своих сослуживцев, ценил способность безбоязненно ставить прямые, ясные вопросы. А у детей эта откровенность и нетерпение были особенно приятны. Они еще не научились ждать, не знают, что такое время. Скоро — значит сейчас или, во всяком случае, сегодня. Не скоро — это завтра или, в крайнем случае, послезавтра.
Он взял девочку за руку, и маленькая мягкая ладошка утонула в его руках. Прищурив улыбающиеся глаза, он присел на корточки.
— А мы ведь еще с тобой не познакомились. Скажи, как тебя зовут?
— Таня. А у тебя есть девочка? Мать заволновалась.
— Таня, нельзя называть дядю на «ты».
Она краснела, испытывая неловкость за фамильярное обращение, хотя Максимову это как раз было по душе.
— Она знает, что к дедушке обращаются на «ты», — успокоил ее Максимов. — Так вот, Танечка, девочки у меня нет.
— А мальчик?
Трудно было Юру, студента кораблестроительного института, назвать мальчиком: косая сажень в плечах и ростом выше отца. Вот только ямочка на одной щеке осталась совсем детская.
— Мальчик у меня есть. Юра.
— И у меня есть мальчик. — Таня порылась в карманчике платья и достала маленькую, с мизинец, куклу. Она подумала и сказала, глядя Максимову в глаза: — Тоже Юра!
— Ты к кому же едешь? — спросил Максимов.
— К тебе.
Максимов понимающе кивнул:
— Ну что ж, ко мне так ко мне. Милости прошу.
— Таня, что ты говоришь?! — опять всполошилась мать.
* * *
В губу Энскую пришли ночью. На пирсе Максимова ждали машина, дежурный по соединению и офицер, который появился, подобно призраку, невесть откуда и, проверив документы лейтенанта, так же незаметно исчез.
— Эту семью устроить на плавбазе, — распорядился Максимов.
— Товарищ адмирал, у нас гости из Москвы, — смущенно объяснил дежурный. — Все каюты заняты, даже своих офицеров пришлось потеснить. На плавбазе их устроить невозможно.
Максимов посмотрел на молодую семью. Женщина держала на руках уснувшую девочку, а лейтенант поставил чемоданы на снег и переминался с ноги на ногу. Максимов велел дежурному позвать их в машину.
Лейтенант заглянул в окошко «Волги»:
— Спасибо, нам неудобно беспокоить вас, товарищ адмирал.
— Садитесь, — коротко бросил Максимов и, перегнувшись назад, нажал ручку двери.
В дороге молчали.
Когда машина остановилась у дома, Максимов сказал:
— Переночуете у нас, а завтра видно будет.
Молодые люди послушно пошли за Максимовым. Хозяйка дома, в легком халате, в шлепанцах на босу ногу, но тщательно причесанная, открыла дверь и остановилась удивленная, что муж не один.
— Встречай гостей, Анна Дмитриевна. Прибыли со мной. Устраивай.
Анна Дмитриевна засуетилась:
— Проходите, раздевайтесь...
Она взяла спящую девочку из рук матери и, стягивая шубку, загляделась на румяное личико ребенка, вспомнив своего собственного, теперь уже взрослого, сына. Она помогла раздеть девочку и уложила ее в столовой на диване. Потом пригласила мужа и гостей на кухню.