Зайцев опустил голову.
— Я не хочу сказать, что вы лично прохлопали противника, — продолжал контр-адмирал и с укоризной глянул на Максимова, неподвижно стоявшего у стены. — Мнение капитана второго ранга Максимова такое же, он тоже считает гибель кораблей делом рук немецких подводников.
«Пора вступать в бой, иначе они черт знает чего накрутят, и тогда труднее будет отбиваться».
— Лично я стою на прежней точке зрения, — сказал Зайцев. — Никто своими глазами не видел ни торпед, ни подводных лодок.
— А вы мины видели? — осведомился сидевший с края стола довольно пожилой моряк с узенькими серебряными погончиками на плечах.
«Прокурор базы», — определил Зайцев и поспешил ответить:
— Нет, не видел. Но так же, как и вы, волен строить предположения. Мог противник располагать данными о прохождении конвоя? Мог он к этому времени выставить минное поле на пути кораблей?
— Фантазировать можно сколько угодно, — контр-адмирал махнул рукой. — Но нельзя строить предположения на песке. Мы основываемся на реальных данных: немецкие подводные лодки неоднократно появлялись в этом районе. Даже в светлое время они всплывали. Посты наблюдения видели. Это факт, его трудно оспаривать. — И снова обратился к Максимову: — Как ваше мнение, товарищ капитан второго ранга?
— Я уверен, здесь не было мин, и исхожу совсем из других предположений, — устало проговорил Максимов. — Посудите сами: если бы немцы поставили мины, то на глубине не меньше четырех метров. А у тральщиков осадка — два метра. На двухметровой глубине мины сорвет штормом и понесет в море. А будь мины на глубине четырех метров, тогда транспорт подорвался бы, зато тральщик остался бы цел и невредим. Нет, конечно, это были акустические торпеды. Вина моя. Не атаковал лодку. Отсюда и все беды... — заключил Максимов и, обессилевший, сел на стул.
— О вас будет особый разговор, — сердито отозвался прокурор. — Сейчас мы разбираем действия командира корабля Зайцева.
Подполковник из особого отдела, все время что-то заносивший в блокнот, тоже не остался безучастным.
— Скажите, товарищ капитан третьего ранга, — обратился он, с любопытством разглядывая Зайцева, — правильно ли вы поступили, бросив на произвол судьбы своих товарищей?
— Другого выхода не было! Или всем остаться на минном поле, или спасать уцелевший транспорт с зимовщиками.
— А попробуйте на одну минуту представить себя на месте Максимова. Вы, Зайцев, тонете, просите о помощи, а ваши товарищи думают только о том, как бы спасти свою шкуру.
Да, могло так случиться. Нетрудно представить себя захлебывающимся в холодном соленом море. Барахтаться на волнах, когда судороги сводят все тело и не можешь даже крикнуть, потому что мороз перехватывает дыхание. А вдали маячит корабль. Но вместо того, чтобы идти на помощь, он показывает корму и скрывается на горизонте. Как бы он, Зайцев, отнесся к такому поступку своих товарищей? Простил их? Посчитал бы это в порядке вещей? Вероятно, при встрече руки бы не подал и до конца своих дней называл их предателями! Но ведь он так не поступил. Он действовал, сообразуясь с обстановкой. Не подвергать же смертельной опасности транспорт с сотнями людей. И, как было ни трудно, он спас их. Попробуйте доказать, что это не так!
— Товарищ капитан третьего ранга, — услышал он голос прокурора, — вам знаком корабельный устав, часть вторая?
— Так точно, знаком!
— Почему же вы действовали вопреки уставу? — В руках прокурора появился маленький томик с множеством закладок. — Статью двести одиннадцать помните?
— Нет, не помню, — вынужден был сознаться Зайцев, потому что он сейчас действительно ничего не помнил: как-то сразу все вылетело из головы.
— Очень жаль! — Прокурор, надев очки, медленно, с выражением прочитал: — «Корабли должны, не оставляя своих прямых задач по ведению боя, оказывать друг другу помощь». В чем могла заключаться помощь капитана третьего ранга Зайцева? В немедленной атаке лодки. Он этого не сделал, стало быть, не выполнил боевую задачу, поспешил уйти...
«Ну к чему все это представление? Хотят создать видимость объективного разбора, а на самом деле сговорились. От таких не жди пощады. Одна дорога — в трибунал... Не будь Максимова, легче было бы оправдаться, а тут он подлил масла в огонь. Не зря же говорят: если виновного нет, его назначают».
Разбирательство близилось к концу. Командир базы уже поднялся с кресла и дал понять, что пора завершать разговор. Строго взглянув на Зайцева, он спросил:
— Вы согласны, что допустили грубое нарушение корабельного устава?
«Ишь каким методом действуют! Толкают на признание. Им только скажи «да», и ты конченый человек. Ошиблись, голубчики, не на того напали».
Зайцев не спешил с ответом.
— Слушайте, не грех было бы посоветоваться с помощником, — отеческим тоном сказал контр-адмирал.
И Зайцев решил: «Нет, не все потеряно. Почему я должен отвечать, если такое решение было принято под нажимом Трофимова?»
Зайцев обрел больше уверенности, и даже голос его окреп.
— Советовался. Помощник и подсказал решение. Офицеры переглянулись.
— Странно. Трофимов утверждает, будто это — ваше единоличное решение.
— Никак нет. Его решение, — признался Зайцев, а самого передернуло: «Как же я мог довериться такому?..» Он вспомнил уговоры Трофимова и подумал тогда, что отвечать вдвоем — это не то что одному: половина вины снимается.
— Разрешите? — слабым голосом попросил Максимов. Зайцев встрепенулся: «Сейчас добьет!»
Максимов поправил бинты, сползающие на лоб.
— Я позволю высказать свое личное мнение. Ваше дело — посчитаться с ним или нет. Только мне кажется — нельзя капитана третьего ранга Зайцева обвинять в трусости. Он боевой офицер, недавно участвовал в проводке кораблей из Америки, и такого с ним не случалось. Быть может, если подходить формально, получается, что он виноват.
— Не формально, а по закону, — вставил прокурор.
— Ну что ж! — продолжал Максимов. — Закон тоже можно толковать по-разному. Я много думал, и для меня эта история предстает в несколько ином свете. Зайцев увидел гибель двух кораблей. Решил, что здесь минное поле, и вместо преследования немецких лодок, атаки их глубинными бомбами устремился на спасение транспорта. Стало быть, он неправильно оценил обстановку и потому принял неверное решение. Ошибка — всегда ошибка, а трусость — нечто другое.
Зайцев в упор смотрел на Максимова. Ему казалось, что все это происходит во сне. Он никак не думал, что найдется человек, способный хоть слово сказать в его защиту. И уж совсем не ожидал, что таким человеком окажется не кто иной, как Максимов. Все остальные офицеры тоже были в замешательстве, вопросительно смотрели на контр-адмирала Назарова. Он поднялся и поспешил внести ясность:
— Мы все обсудили, выслушали разные мнения. Доложим командующему флотом. Товарищи офицеры, можете быть свободны! И вы тоже, капитан третьего ранга, — добавил он, безразлично взглянув на Зайцева.
Прокурор, ни на кого не обращая внимания, собирал свои бумаги, уставы, наставления и длинными костлявыми руками складывал их в портфель. Все поднялись и один за другим вышли в приемную. Последним покинул кабинет Зайцев.
Командир базы задержал Максимова, должно быть собирался с ним поговорить отдельно. Раздался телефонный звонок. Назаров снял трубку, и лицо его приняло необыкновенно серьезное выражение.
— Да, сейчас буду! — бросил он, на ходу обращаясь к Максимову: — Меня вызывают к оперативному.
Вернулся он примерно через час и увидел: Максимов держится за виски.
— Что с вами?
— Голову разрывает на части.
— Я вызову сейчас начальника санслужбы. Назаров протянул руку к телефонной трубке. Максимов остановил его:
— Ничего, пройдет.
— Напрасно вы так думаете. Ранение в голову...
— Разрешите узнать, что у вас случилось, товарищ контр-адмирал? — стараясь бодриться, спросил Максимов.
— Наши предположения полностью подтвердились. Вот радио батареи мыса Желания. Немецкая подводная лодка всплыла и обстреливает мыс. К счастью, люди! живы-здоровы. Разнесло склад с продовольствием... Ответить не могут: нет снарядов... Командир батареи слезно просит выслать самолеты или корабли, найти и добить эту проклятую лодку и срочно забросить боеприпасы и продовольствие.
— Какая чертовщина! — с досадой произнес Максимов.
— А у меня пиковое положение, — командир базы развел руками. — В моем подчинении ни самолетов, ни кораблей... — И вдруг он сделал паузу. Максимов ощутил на себе его пристальный взгляд. — Слушайте, товарищ Максимов, а не можете ли вы что-нибудь предложить? — почти взмолился он.
— Я бы рад. Да ведь один тральщик поврежден, дизель сдвинулся с места, ремонт дней на пять-шесть, а там небось лед. Вот разве тральщик Зайцева.
— Зайцев отстранен от командования.
Максимов зажмурился то ли от этих слов, то ли от головной боли, помедлил и с трудом выдавил из себя:
— А может быть, не стоит этого делать? Назаров ухмыльнулся:
— Я слушал сегодня вашу речь и думал: человек родился адвокатом. Я понимаю вас, дорогой товарищ. Зайцев — ваш подчиненный, вы служили с ним до войны. Но разве можно в угоду старой дружбе приносить наши общие интересы?
— Вы ошибаетесь, товарищ контр-адмирал. Сильно ошибаетесь, — с горечью произнес Максимов. — Мы совсем не друзья. Больше того, мы чужие люди. Только хочется быть объективным. Наказать человека никогда не поздно. Придем в базу, доложим Военному совету. И там будет принято решение, а пока предлагаю вернуть его на корабль и поручить вот это самое задание.
Назаров несколько минут размышлял, откинулся на спинку кресла и курил, потом решительно поднялся и объявил:
— Ну что ж, быть по сему. Пошлем Зайцева. Пусть искупает свою вину. Но что с вами?