Мы задались целью пропустить через этот тренировочный полигон все боевые подразделения дивизии. Теперь кто-то неофициально сообщил Журавленко, что, очевидно, наступление на Северском Донце начнется раньше, чем намечалось, и генерал хотел ускорить подготовку, сократив для каждого подразделения отведенное ему учебное время.
— Товарищ генерал, но ведь у нас все скомкается. Толком никого ничему не научим. И так не знаю, уложимся ли?
— А что же делать?
Все-таки мы нашли выход. Я предложил для двух полков, которые должны форсировать Северский Донец в первом эшелоне, учебного времени не сокращать, а третий полк, предназначенный во второй эшелон, обязать сосредоточить все внимание на отработке боя в глубине обороны противника, Как всегда в таких случаях, Журавленко не спешил с ответом. Расстегнув ворот своей рубашки, — одна из немногих вольностей, которые Журавленко себе позволял, была в том, что дома близких ему офицеров он принимал, сняв китель, непременно в свежевыстиранной, сияющей белизной рубашке — он, энергично надавливая, потер себе шею и сказал:
— Хорошо. Согласен. У меня все.
Но я не уходил. Журавленко повернул ко мне голову:
— Чего ты мнешься? Еще что-нибудь есть?
— Да.
И я рассказал, что произошло в штабе корпуса. Журавленко слушал сосредоточенно, не перебивая, подперев подбородок рукой. Я кончил. Журавленко немного помедлил и позвал ординарца, чтобы приготовил чай.
— Я не один пить буду. Слышишь?
Он встал, подошел к окну блиндажа, из которого был виден кусок закатно алевшего неба.
— Ветрит на горизонте. Ты сам-то доволен?.. Нет?.. Негоже, Ефим, начальнику штаба горячиться. Нервы, амбицию — это все в узде надо держать. Сам, что ли, задумал руководить поиском? Тебе от твоих комбатовских замашек давно пора отрешиться. Знаешь, что позволено комбату, не пристало начштаба дивизии.
Журавленко не допускал близости с подчиненными и, хотя он ко мне благоволил, но за полтора года совместной службы не более десяти раз назвал меня по имени. И то, что он сейчас сказал: «Ефим» — означало, что я его расстроил. Это меня тронуло, но оправдываться мне не хотелось.
Ординарец поставил на стол два блюдечка, жестяную банку с кусковым сахаром — Журавленко песок не уважал, — принес в фаянсовых кружках крепко заваренный чай и удалился. Генерал пил не спеша, как-то по-деревенски, с присвистом отхлебывая из блюдечка. На лбу у него выступили бисеринки пота. Я еще ждал, пока моя кружка остынет, а Журавленко крикнул ординарца, чтоб нес вторую.
— Я себе на потеху, тебе на уразумение вот что расскажу, — и Журавленко ударился в воспоминания о своей службе в бригаде Котовского. Я уже знал множество историй из молодости генерала, но о том, как комвзвода Журавленко поругался со своим комэском, как его судил товарищеский суд и какой с ним после этого произошел душевный переворот, как он научился укрощать себя и держать на короткой узде, слышал впервые.
— Вот так-то, — закончил рассказ Журавленко, — а я в те годы помоложе тебя был… Еще чаю хочешь?..
Я отказался и попросил разрешения уйти. Журавленко меня не задерживал, а когда я уже взялся за ручку двери, сказал:
— Если моя помощь понадобится, не стесняйся.
Спать я лег поздно. Долго ворочался с боку на бок, но сон не приходил. Из головы не вылазил проклятый пленный. Я накричал на Гудковского. Лощилин — на меня. А расплачиваться — разведчикам. Конечно, будь у меня с Лощилиным иные отношения, он жал бы по-другому. Но суть не изменилась бы. И чего я Лощилина оправдываю? Да и нужны ли ему оправдания? Может, есть что-то, чего я не знаю, чего мне не говорят? Вдруг в самом деле фрицы готовят замену? И опять я думал о пленном, как его добыть. Наконец, чувствуя, что все равно не засну, поднялся и зажег лампочку, питавшуюся током от движка. За перегородкой вскочил Сеня, мой ординарец:
— Что-нибудь нужно, товарищ полковник? Может быть, соду приготовить?
Обычно днем в суматохе дел изжога, мучившая меня уже давно, никак о себе не напоминала, а начинала припекать ночью.
— Ничего не надо, Сеня, спи.
Развернул вновь карту. Сантиметр за сантиметром прошелся глазом по переднему краю немецкой обороны. Мелькнула мысль о том, чтобы скомбинировать поиск с отвлекающим боем. Даст ли это что-либо реальное? И какими силами проводить бой? Бросить стрелковую роту? Батальон?.. Да и какое я имею право из-за глупо сорвавшегося слова бросаться в авантюру, которая может обойтись слишком дорого?.. Выходит, я действительно болтун?.. С этим я не хотел, не мог примириться, Глаз снова ощупал карту и задержался на пойме. Только небольшой ее кусок находился в полосе дивизии. Основная ее часть лежала перед фронтом соседа слева. На полтора километра протянулись плавни. Неужели и там немец все заминировал? Может быть, есть какой-нибудь разрыв?.. Я отогнул подвернутую часть карты. Так… Болотистая лощина как бы разделяла крутой берег надвое. Узенькой ленточкой, то немного расширяясь, то истончаясь, уходила она далеко в немецкий тыл и обрывалась на опушке леса, простиравшегося чуть ли не до Славянска. Интересно, просыхает это болотце в жару или нет? Если не просыхает, то оно, возможно, не заминировано. Надо выяснить, разыскать старожилов и все узнать. Правда, всех местных жителей временно переселили из прифронтовой полосы в глубинку, но найти их, конечно, можно.
План поиска созревал. И вот — новая мысль. А не послать ли, подумалось, в немецкий тыл вместо разведчиков штрафников из роты, которую не так давно подчинили дивизии? Пожалуй, действительно надо послать штрафников. Разведчиков сбережем. А для штрафников это неповторимый шанс. Могли бы разом выиграть все, что проиграли. Ухватились бы за него без всяких колебаний. Но кто разрешит? Штрафников в тыл к немцам?! Неслыханно. Я представил, как отнесся бы к этому генерал Лощилин.
Да что Лощилин… Не похвалит и Журавленко. Рехнулся, скажет. Чистейшая авантюра. Конечно, согласовывать с Лощилиным я не буду. Но скрыть от Журавленко? На доверие ответить умалчиванием, действовать в обход? А не скрыть — так он наверняка зарубит мой план.
Я прикидывал так и этак. И все более — только не подвело бы болотце! — склонялся к варианту со штрафниками. Единственно, что я никак не мог решить: сообщать о задуманном Журавленко или нет.
Утром я поделился с Гудковским своими соображениями о лощинке. Он сразу загорелся, завелся, как говорят, с пол-оборота.
— Лихо, товарищ полковник. Очень даже лихо Вообще, конечно, забрасывать разведчиков в такой глубокий тыл должны не мы, а армия. Но черт с ними. Лихо! Если выгорит, всем утрем нос.
— Трогать наших разведчиков мы не будем.
— Как так?
— Очень просто. Забросим штрафников.
— Что?!
— То, что слышишь. Только, — я предостерегающе поднял указательный палец. — Чтоб никому. Ни полслова. Ты и я. Больше чтоб ни одна живая душа.
— Ясно.
— Сейчас возьмешь мою эмку и жарь. Разыщешь кого из старожилов и об этой лощинке все выспросишь. Главное — просыхает или нет.
Гудковский встал.
— Еще вот что. Тот нормальный поиск готовить своим чередом.
— Для чего?
— Для страховки. Никто из разведчиков даже подозревать не должен, что поиск могут отставить. Вдруг тут не выгорит.
— Плюньте, товарищ полковник, через левое плечо.
Я повернул голову налево и сказал: тьфу, тьфу.
— Теперь порядок.
Не откладывая, я послал за командиром штрафной роты. Но он куда-то уехал и вместо него появился замполит, долговязый старший лейтенант. Несколько общих вопросов о том, как разместилась рота, как дисциплина, как идут боевые занятия, и я перешел к сути дела.
— Людей в роте успел изучить?
— Присматриваюсь, товарищ полковник.
— И что ж ты о них можешь сказать?
— В бою еще не были. Народ разный.
— Надежные есть?
— Воспитываем, товарищ полковник. Провожу политзанятия и внушаю.
— Ну а все-таки, есть надежные или нет?
Старший лейтенант смотрел исподлобья, что, мол, я имею в виду. Потом пожал плечами.
— Воевать будут как звери.
— В этом никто не сомневается. Я о другом. Нужны такие, чтоб на них положиться, как на самого себя.
Замполит явно не понимал, чего я добиваюсь.
— Например, такие, чтоб можно было послать в тыл немцев.
— К немцам?.. В тыл?!
— Я ж говорю, например.
— Так ведь это, товарищ полковник, исключается.
— Ну а все-таки?
Старший лейтенант посмотрел куда-то в сторону, в глухую стенку блиндажа, потом уткнулся взглядом в мои сапоги. Наконец сказал:
— В душу не влезешь. Что воевать будут как звери — это точно, товарищ полковник. Выбора у них тут нет. Либо пан, либо пропал. А там — глаза там за ними не будет.
— Значит, нет таких, на кого можно положиться?
— Нет, этого не говорю. А поручиться — не поручусь.
— Вот что, возвращайся в роту. Подумай. Посоветуйся с командиром. Попозже к вечеру я сам к вам приеду.
Часа через полтора после обеда я отправился к штрафникам. В молодом лесочке, где размещалась рота, находились только старшина и дневальный. Остальные были на занятиях — превратили крутой склон близлежащего оврага в опорный узел и учились его штурмовать.
Я разыскал командира штрафной роты. Поджарый, быстрый в движениях капитан сразу схватил суть дела, сдвинул фуражку на затылок, наморщил лоб, искоса глянул на замполита и без колебаний сказал, что может рекомендовать для засылки в тыл к немцам добрый десяток человек.
— Уж так сразу и десяток, — возразил замполит. — Тут с кондачка нельзя. Семь раз отмерить надо.
— Есть очень даже замечательные люди, — никак не прореагировав на замечание замполита, продолжал капитан. — Отчаянные до полного бесстрашия. Готовы буквально на все, лишь бы искупить свою вину. Головой могу за них поручиться.
— Голову для другого прибереги, — бесстрастно заметил замполит.
Капитан метнул быстрый взгляд на своего замполита, хотел, видимо, что-то сказать, но раздумал, достал из планшетки обычную школьную тетрадь со списком роты.