Он приблизился к Светлане, но вдруг выгнулся и схватил Зину за руки.
— Вожжи! — крикнул он хозяйке.
Зина с силой вырвала руки, бросилась к окну и выдавила раму.
— Светланка! — едва только успела произнести она, как что-то жесткое и обжигающее сдавило ей шею.
— Я когда-то шальных коней ловил, — цедил хозяин сквозь зубы, затягивая веревку на шее девушки, — на диких зверей ходил…
Зина упала на пол. Дети на печи заплакали, хозяйка сжалась в углу.
— Вяжи ей ноги! — крикнул хозяин жене и отбросил от себя длинный конец вожжей.
— Миканор, — жалостливо произнесла женщина, однако подошла и начала вожжами скручивать Зинины ноги.
Другим концом вожжей человек связывал девушке руки и резкими ударами под ложечку поворачивал ее так, чтоб она лежала боком. В этот момент Светлана схватила подойник, изо всей силы ударила им хозяина по голове, а сама шмыгнула в окно.
— Держи эту! — закричал человек жене и бросился за Светланой.
На дворе уже сгустились сумерки, но Миканор что-то увидел, схватил на бегу полено, бросил его в кусты, и ему показалось, во что-то попал. Подбежал к тому месту — никого… Начал шарить по кустам, около заборов: «Не могла же девчонка далеко уйти!» Но всюду было тихо — ни звука. Человек решил не терять времени на поиски, а скорей бежать в деревню. Если, на его счастье, там в самом деле остановились немцы, он доложит им, что словил большевистскую разведчицу, а если нет немцев — приведет в хату хоть свояка, которого немцы недавно поставили старостой, и еще кого-нибудь.
Пока хозяин бегал, жена его стерегла в избе Зину. Дети испуганно всхлипывали, забившись в уголок на печи, мальчик время от времени звал: «Мама, иди сюда». Но мать не решалась отойти от жертвы мужа, стояла у выбитого окна, держа в руках конец веревки. Из окна тянуло свежим воздухом, и это помогло Зине передохнуть, прийти в сознание, когда хозяйка совсем расслабила веревку на ее шее. В хате было сумрачно, но Зина заметила, что хозяина поблизости нет. Она тихо позвала Светлану.
— Это вы свою девочку зовете? — ласково спросила хозяйка.
— Где она? — Зина попыталась шевельнуться, встать с пола, но ощутила острую боль в голове, в боку; нестерпимо ныли ноги и руки.
— Девочка убежала, — быстро и с облегчением проговорила хозяйка. — Выскочила вот сюда. Может, вам воды подать?
Женщина опустилась на колени и наклонилась над Зиной. Совсем близко над собою Зина увидела ее встревоженное, доброе лицо, черные, блестящие глаза.
— Развяжите меня, — попросила девушка. Она сказала это, все еще не веря, что именно так сказала, что ее услышали и что ее снова не начнут бить и душить.
— Милая, не могу я этого, — оглянувшись на окно, тихо заговорила женщина. — Вернется он, прибьет и меня и вас. Это же он за вашей девочкой побежал. Вы еще и подняться не успеете, как он уже может вернуться. Я вот только сама вас попрошу: скажите вы ему что-нибудь, чтоб отцепился. Может, пленных тут поблизости видели, может, каких-нибудь коммунистов… Пришли позавчера, сказали, вот и записка на калитке висит, что, если кто подскажет, где укрываются пленные или коммунисты, тому немцы дадут делянку хорошей земли и еще деньгами приплатят. Из-за этою мой так и старается и злобится. Кому же не хочется иметь лишний загончик земли. А вы ему скажите, он вас и отпустит. И девочку вашу отпустит, если только догнал он ее.
Зина настороженно смотрела на женщину и в первую минуту не могла понять, как принимать эти слова. Неужели это тоже лисья хитрость? И хозяин начинал с таких же слов.
Однако глаза женщины, казалось, не хитрили, в них светились жалость, сочувствие, хотя испуг и растерянность заслоняли все это. Мальчик все громче и настойчивее звал мать. Он, видимо, подполз к самому краю печи, потому что плач его слышался все явственнее и все больше бередил душу.
— Иду, сыночек, иду-у, — откликнулась женщина, и Зина увидела, как блеснули в темных глазах хозяйки крупные капли слез.
— Поймите меня, — торопливо зашептала Зина, — поймите! Вы женщина с добрым сердцем, у вас дети… Я не могу сказать ему ничего, ни одного слова. Пусть даже погибну, но не скажу!
Зина чуть приподняла голову, чтобы лучше видеть лицо этой женщины. Девушка готова была обнять ее, прижать к себе, но связаны руки и даже пошевелиться трудно…
Хозяин прибежал почти через полчаса. Сунул взлохмаченную голову в выбитое окно, опершись руками о подоконник, влез в хату и сразу побежал в сени отпирать дверь. Вошли двое плечистых мужчин с ружьями. В хате было совсем тихо, не слышно было ни стона, ни плача детей. Хозяин окликнул жену, но она не отозвалась. Тогда он зажег спичку и увидел у своих ног только спутанные вожжи…
Когда через некоторое время вместе со Светланой прибежала на хутор вся группа бойцов, в хате уже не было ни хозяина, ни тех плечистых мужчин. На полу валялись те же вожжи, только они были теперь мокрые, а местами в крови. Рядом с вожжами лежала хозяйка и тихо стонала. Возле нее сидели заплаканные и испуганные до полусмерти дети.
С первого дня войны не было у хлопцев ни одной беззаботной ночи, а эта выдалась самая тревожная, самая опасная. Все понимали: хуторянин со своими дружками убежал из хаты неспроста, он может навести сюда немцев или какую-нибудь полицейскую погань. Возможно, он даже и теперь притаился где-нибудь в засаде и ждет удобного случая, чтобы нашкодить. Но надо искать Зину. Что известно бойцам о Зине? Только то, что на бегу рассказала им Светлана. И еще удалось услышать два-три слова от избитой хозяйки. Она сказала, что развязала Зине руки и ноги, помогла ей вылезти в окно, а больше ничего не знает и не помнит. Может, хозяин со своими подручными захватил девушку возле хутора и потащил в деревню? Может, девушка, вконец обессиленная, свалилась где-нибудь в кустах?
Да, так могло быть, но все равно, что бы ни случилось, бойцы должны найти, должны спасти своего товарища.
Близился тихий летний рассвет. На траве и на густых ольховых кустах лежала крупная роса, в далеком березняке уже раза два цвинькнула какая-то ранняя птичка. Машкин дал команду осмотреть все вокруг хутора, а потом собраться на поляне за кустами. Светлану он оставил при себе. Она так устала, так переволновалась, что еле держалась на ногах. Вскоре все вернулись на полянку и каждый доложил, что ничего не найдено. Посоветовались сообща, а потом был отдан приказ основной группе идти фронтом по обеим сторонам дороги до того места, где была временная стоянка. Идти и осматривать каждый куст, каждую прогалинку. Грицку же и Михалу надо было пробраться в деревню и выведать, что там происходит.
Шли медленно, старательно присматриваясь, прислушиваясь. Светлане вначале казалось, что будто бы под каждым кустом она видит Зину — в черном платке, в Михаловой кофточке, с обрывками веревки на руках и на ногах. Сердце подсказывало девочке, что Зина должна быть где-то здесь, что не далась она в руки врагу. Если у нее осталось хоть немного сил, она убежала от хуторянина, и если потом даже подкосились ноги, то хоть как-нибудь ползком, а все же добирается она к своим.
Однако бойцы прошли и осмотрели у дороги все кусты, миновали березнячок, стали уже приближаться к своей стоянке, а Зины нигде не было. Оставалась еще надежда на временный лагерь. Может, девушка как-нибудь опередила их и явилась туда раньше?
На рассвете пришли на место своей стоянки. Пригорок, заросший молодыми дубками, крушиной и ольшаником, уже кипел проворными хлопотливыми птицами, их свист и пиликанье разносились отсюда по всему болоту. Высохшие сплетения прошлогодних шалашей, в которых жили косари, желтели среди свежей зелени. Теперь они были наспех покрыты сверху почернелым сеном, которое бойцы собрали на прокосах. Немного тут было прокосов, да и те уже заросли отавой. Видимо, не пришлось тут людям по-настоящему размахнуться косой, помешала война. В шалашах тоже лежало сено, сухое, даже еще пахучее. Так хотелось прилечь на это сено и хоть немного поспать, хоть до того часа, когда взойдет солнце и слижет росу, — она радует глаз, но слишком мочит и утяжеляет обувь. Но разве можно сейчас думать о сне, об отдыхе? Машкин с шофером осмотрели шалаши, неутомимый в поисках узбек и еще три бойца обежали окрестный кустарник и вернулись мокрые, словно окунулись в речку. Машкин пошел на риск и негромко, но отчетливо позвал Зину. Никто не отозвался.
Тень растерянности мелькнула на лице командира. Он чувствовал, что надо немедленно принимать решение, и не знал, что сказать, какой отдать приказ. Оставаться здесь и ждать возвращения товарищей из деревни опасно — немцы, наверное, уже знают про их стоянку. Отходить же отсюда без Зины и двух лучших бойцов тоже нельзя.
Почти все заметили растерянность Машкина и опустили глаза. В эту минуту никто не мог ничего подсказать. Как всегда в трудных случаях, бойцы сгрудились, придвинулись друг к другу, и от этого им стало немного легче. Чтобы как-то прервать тягостное молчание, шофер начал осматривать свой карабин, подсумок с обоймами, гранаты. Словно следуя его примеру, словно ощутив такую же необходимость, и остальные бойцы начали осматривать свое оружие. И в эту же минуту Машкин отдал приказ: занять оборону на склоне холма, быстро окопаться и ждать возвращения Грицка и Михала.
У Светланы задрожали ресницы, но она ничего не сказала, ни о чем не спросила, только крепче затянула под подбородком узелок своего серого платка и на все пуговицы застегнула поношенную мальчишескую свитку — подарок одной приветливой колхозницы.
Машкин тихо сказал ей:
— Не бойся, Света, ты будешь со мной.
Взбежать на склон, выбрать удобное место, окопаться — все это было нетрудно. А вот лежать неподвижно, несмотря на отчаянную усталость, да еще перед восходом солнца, да еще в тепле — это настоящая мука. Тут может задремать даже сам генерал, не говоря уже о рядовом бойце. И все же надо выдержать.
Лежать долго не пришлось. Не успели еще бойцы хорошо всмотреться в лесок, что синел перед холмом, как из-за недалеких кустов вынырнули и скачками бросились по болоту два вооруженных человека. По коротким ногам и широким плечам бойцы сразу узнали Грицка, а то, что второй был Михал, подразумевалось само собой. Машкин дал сигнал сбора. Грицко и Михал сообщили, что на рассвете в деревню пришло много немцев с танками и бронемашинами, у околиц выставлены посты, поэтому пробраться в деревню не удалось. Говорили они только с одним пастушком-подростком, который шел куда-то с котомкой и кнутом, хотя стада с ним не было. Пастушок сказал, что встретил хуторянина в деревне, но никакой чужой женщины не видел.