Отдыхающие — их было девять человек — только что отсмеялись над очередным анекдотом. Глядя не в лица вновь прибывших, а на их ордена, они охотно пожали протянутые им руки и потеснились, уступая место.
Устроившись, таинственно снизив голос, Васюков сказал:
— Задумалось земное население, как Гитлера казнить. Француз карапуз считает, что в клетку нужно посадить гада. Пусть, мол, желающие подходят и в глаза плюют. Англичанин — тонкий, звонкий и прозрачный — свое гнет, на необитаемый остров советует его сослать. В пещеру… А наш брат-акробат, русский богатырь…
Отдыхающие переглянулись, придвинулись ближе. Сосед Карпова, лысый, но с пышными прокуренными усами, снимавший в этот момент гимнастерку, так и застыл с задранными руками и выглядывавшей из-под подола головой. Другой сосед, веснушчатый, у него даже на губах веснушки темнели, нетерпеливо спросил:
— Ну, ну? Какое же решение принял наш товарищ?
— А русский богатырь, Иван-слесаревич, — закончил Васюков, — железный стержень докрасна раскалил и холодным концом Гитлеру… — Васюков сделал соответствующий жест.
— Почему же холодным? — разочарованно спросил лысый усач.
— Чтоб никто вытащить не мог!
Одобрительный хохот вполне удовлетворил самолюбие Васюкова. Вынув сигареты, он разломил их пополам и угостил новых товарищей. А они долго еще смеялись. Тощие, с изможденными костистыми лицами, с зелеными кругами у глаз, с узловатыми, тонкими, будто руки, шеями, они смеялись истово, всласть. По довоенной норме.
— Это мы сами придумали, — не счел нужным скрывать Васюков, — с Лешкой…
— Правда? — удивился лысый усач. — Так отошлите в газету!
— Не поместят, — авторитетно сказал веснушчатый, — вы неприличное место избрали для стержня.
— Фашистам можно, — возразил усач, — разве они люди? Зима только началась, реки еще льдом не схватились, а им невтерпеж. Лежишь, бывает, в секрете неподалеку — я сам снайпер, — только и слышишь: кха да кха… Всей дивизией кашляют. Завоеватели…
— Невыдержанный народ, — поддержал усача Карпов, — «языка» мы с Пашей брали, к землянке их подползли, ждем. Хорошая такая землянка, будто клумба. Скоро, думаю, сами в ней жить будем, выдворим гостей… Тут, кстати, как раз один и выходит.
— Разобрало его! — со смехом вставил Васюков. — Так хоть отошел бы немного. Нет, прямо на пороге устроился. Ну, мы ему даже штаны надеть не дали!
— Сигареты-то эти его, — задумчиво закончил Карпов.
— И то польза, — заметил усач, — вы, разведчики, нет-нет да трофей и притащите, а я… Убить убью, а вижу их только издали. Недавно срезал одного. Офицер… Шапка с него скатилась, а волос красивый, вьющий. У меня-то, как замечаете, прическу моль съела, хоть и не старый, — он посмотрел на орден Карпова, потрогал его даже и добавил: — Вот только наградами нас не обижают, завтра тоже в город собираюсь за таким же…
С наслаждением втягивая дым, бережно, с толком расходуя его, солдаты некоторое время помолчали.
— Им хуже, — сказал Карпов, — мы у себя. Дома стены помогают. Природа, иначе говоря. Помню, замучились мы однажды в разведке, исчесались. А Васюков скумекал. Давай, говорит, разденемся, на муравейник рубашки бросим…
— Через пяток минут ни одной не осталось! — гордо подтвердил Васюков.
Опять помолчали.
— А я фашистских захватчиков мало еще уничтожил, — признался веснушчатый, — сильно курок дергаю… Волнуюсь… Между тем у меня к ним счет особый, они мою однокурсницу Зину в неволю угнали.
— Ты так на курок жми, — посоветовал снайпер, — будто манишь кого-то пальчиком. Иди, мол, ко мне, иди… А за что же тебя домом отдыха поощрили?
Веснушчатый густо покраснел. Даже веснушек не стало видно.
— Да так… Боевые листки выпускаю. Регулярно…
— Не переживай, — успокоил его Карпов, — наверстаешь.
Ужинать отправились уже все вместе. Каждый приглашал новичков сесть рядом с собой.
Люба подала картофельное пюре, затем принесла большой чайник кипятку.
— Я картофельное пюре как пробую, — улыбаясь, сказал Карпов, плеснув в свою тарелку горячей воды, — я его на ноготь капаю, и если капелька с ногтя не стекает, значит, пюре густое.
— А я на него дую, — захохотал Васюков, — и если пузыри не летят, значит…
Люба принесла маленькую кастрюльку. Все потянули носами.
— Да, запашок есть, — смутилась Люба, — но зато субпродукты очень богаты витаминами. Сейчас… Тарелки чистые принесу…
— Клеем пахнет, — определил Васюков, — нет, сургучом… — он на миг задумался. — Не беда, есть выход! — наклонился к уху Карпова, что-то прошептал и громко добавил: — А я тут Любе помогу… Или ты против?
Карпов пожал плечами, поднялся.
В воздухе все еще кружился снег, такой же редкий, медлительный, но стал суше, не таял, прикоснувшись к щекам, а покалывал их.
Карпов протянул руку к обындевелым прищепкам и…
…Сверкнуло бесшумное ослепительное пламя. Такое же, как тогда, на шоссе.
Карпов не успел еще глаза открыть, как в уши ворвался гомон многих голосов.
— Удалось! Вот он!..
— Алексей! Леша!.. Теперь с нами! Навсегда!..
«Как навсегда? — подумал он. — Такой долгий сон будет?»
— Извини, Леша, аппаратура еще барахлит. Мы ее на тебе первом пробуем! Ты у нас в штате уже! Как испытатель!
Его мяли тискали в объятиях. Целовали.
— Да открой ты глаза, чудак!
— Не бойтесь!
Он с трудом заставил себя открыть глаза.
Те же взволнованные, радостные лица. У пожилого по-прежнему испарина на лбу. Молодая женщина — похожая на Любу, Таня, кажется, наливала из термоса в чашку золотистый бульон.
Карпов стоял на том же месте, рядом с домом, но все вокруг удивительным образом изменилось. Вместо зимы весна. За дощатым заборчиком воспитательницы едва сдерживали краснощеких любопытных детей. Какие-то машины стояли, змеились в траве кабели.
Ощутив вдруг непривычный страх, Карпов так и напружинился весь, готовый, если понадобится…
— Не бойся, Леша, — обнимая его, повторял пожилой, — не бойся!..
— Мы свои! — сказала Таня.
— Советские! — выкрикнул еще кто-то. — Не бойтесь!
— А я и не боюсь! — отрезал он, хоть с трудом сдерживал бьющую все тело дрожь. — Только… Почему? Почему весна?
Они переглянулись.
— В том-то и дело! — вскричал пожилой. — В будущем ты, Леша! С нами! Теперь с нами будешь! А меня… Неужели не узнаешь? Васюков я!
Васюков?! Да, да… Словно отец Васюкова стоял перед Карповым. Но как же это? Но…
— Какое такое будущее? — едва выговорил он.
Тот, что называл себя Васюковым, и плакал и смеялся.
— Сам увидишь, Леша. Поживешь — оценишь. Для этого и работали…
Ко рту Карпова поднесли бульон.
— Ну-ка, глотните, — улыбалась Таня.
Он сделал один глоток, дру…
…Беззвучно лопнуло ослепительное пламя.
…Покалывая щеки, кружился снег. Зима. Война…
Карпов еще чувствовал во рту вкус бульона.
— Куриный, что ли? — подумал он вслух. Посмотрел на протянутую к обындевелым прищепкам руку, вспомнил, зачем Васюков послал его во двор. Снял несколько прищепок и вернулся в столовую.
— И хотя большинство людей, — говорила Люба, — предпочитает менее богатые витаминами, но более усвояемые… Что это ты придумал? — недоуменно посмотрела она на Алексея. — Прищепки зачем?
— А вот зачем! — воскликнул, внося чистые тарелки, Васюков. Взял одну из прищепок и ловко прищемил себе ею нос. — Фот… Деперь и жуппродукты ешть мошно!
Солдаты со смехом последовали его примеру. Даже Люба не выдержала, прыснула в ладонь.
— Ну и расфетчик! — восхищались отдыхающие. — Ну и колофа!
«Неужели это был сон? — думал Карпов. — Неужели сон?»
Он посмотрел на свою тарелку, на порцию водянистого пюре, на черный ошметок субпродукта. Пахло сургучом, клеем. А в памяти на языке жили головокружительный аромат и вкус бульона. Да, конечно же, куриный…
Он потянулся к прищепке.
— Что, Алекшей? Пез брищебки не итет? Ешь тафай! Нешего!
…С черным ящиком патефона в единственной руке в комнату вошел Сан Саныч.
— Анекдоты не надоели? Объявляю вечер отдыха!
Вскочив с коек, солдаты стали торопливо застегиваться, оправлять гимнастерки, со значением прокашливаться.
— Любовь Ивановна — оглянулся на дверь Сан Саныч. — Можно входить!
Люба вошла и стеснительно потупилась. Старшина поставил пластинку.
— «Амурские волны», — произнес он, — вальс…
— Как говорится, разрешите? — подлетел к Любе Васюков.
Они медленно закружились. Остальные отдыхающие, оживленно переговариваясь, улыбаясь, стояли в полной готовности, даже руки уже протянув. Только старшина, уставившись в черный круг пластинки, не обращал, казалось, никакого внимания на происходящее.
— Ну, хватит! — не выдержал наконец веснушчатый. — Дамы меняют кавалеров!
Но и ему удалось потанцевать с Любой совсем недолго.
— Отлипни, друг! Ишь, какой прыткий после картошки!
Еще кто-то закружил Любу в танце и еще кто-то. И снова завладел ею Васюков.
— Сан Саныч, переверни пластинку, — потребовал он, — там фокстрот есть!..
Бледное лицо Любы зарумянилось, глаза блестели. Она попыталась найти взглядом Карпова и не заметила даже, как сменил кто-то Васюкова. Как снова сменил Васюков кого-то… И снова…
— Отдохни, артист! Вспотеешь!
Карпов придержал Васюкова за плечо.
— Может, и ты передохнешь? — проговорил он с хрипотцой.
— Ничего, сейчас второе дыхание придет. Поскучай!..
Карпов, сколько сил было, сжал ему плечо.
— Хватит!
— Ребята! Ребята! — бросив очередного кавалера, подбежала к ним Любовь Ивановна. — Вы что? Леша, я же не для удовольствия танцую, я… Культмассовая работа, пойми. Ну, хочешь, давай с тобой, ну!..
— Моя очередь еще не подошла, — выдернул он рукав, — кто последний? Я за вами!..
Она побледнела.
— Тогда… Тогда… Паша, пошли?
Васюков радостно согласился. Они закружились, а Карпов, ни на кого не глядя, прошел в коридор, схватил ушанку и выскочил во двор.