— Вот оно что-о-ооо… — протянул Алексей. Отстранив Васюкова, выждав, когда машин стало меньше, он ступил на мост и шагами стал мерить его в ширину. Потом лег на асфальтовый настил у самого края и заглянул вниз. Он глядел вниз, в перламутровую зябь реки, и плакал. Потом плюнул и, плача, считал, пока плевок не ударился о воду. Поднялся, подобрал на усеянном мальчишками пляже какую-то корягу и бросил ее в волны.
Когда он вернулся наверх, к Тане и Васюкову, слезы уже высохли.
Снова проносились мимо автобуса чугунные узоры парковых оград, пруды с похожими на вопросительные знаки лебедями, улицы, дворцы…
— Знаете, Алексей, — дрожащим голосом произнесла Таня, — бывало и так: бойца уже не ждут, извещение получили, а он вдруг возвращается. После войны…
— После войны? Хорошо звучит… — Карпов задумался. — После войны, говорите?
— Да, после войны.
Алексей обернулся к Васюкову.
— Эй, Паша… Павел Егорович!.. Ты что, как с похорон? — спросил он, неожиданно повеселев. — Второй день пошел, как я у тебя в гостях, а все постимся. По такому бы случаю…
— Да вы что! — испугалась Таня. — Я вижу, мужчины во все времена одинаковы. У вас же астения… — но посмотрела на Васюкова и сдалась. — Ладно уж… Только под моим наблюдением. И давайте позвоним маме.
Ресторан располагался в саду. Зеленели живые старые деревья, где-то в листве пробовал голос соловей.
За длинным, тянущимся как бы до самого горизонта столом праздновали свадьбу. Не слишком молодой жених был уже навеселе, он повесил пиджак на спинку своего трона и всякий раз, прокричав вместе со всеми «Горько!», тянулся к невесте с новым поцелуем. А она — ей тоже было уже давно за тридцать, — деловито подставляя ему щеку, не забывала и про собравшихся.
— Нинок! — звенел ее энергичный голос. — Поухаживай за гостем с Антарктиды. Он не закусывает. Товарищи целинники! Что же вы прячетесь там, за букетами? Веселее! Ой, ребята, я такая счастливая!..
Гости тоже успели отведать из бутылок, кто пел, кто делился с соседом удивительными случаями из жизни.
— А я в Берлине Зинку свою встретил, — рассказывал пожилой веснушчатый мужчина, — вот она, Зинка моя, напротив сидит. И знаете, самым чудесным образом встретил. Расписывался на рейхстаге, гляжу, кто же это мимо меня движется. Зинка, плачу, как же ты похудела! Выходит, говорю, Зинаида, что я тебя из неволи освободил самым чудесным образом!
— Я выбрала себе квартиру на самом верхнем этаже, — делилась в это время со своей соседкой толстая Зинаида, — по крайней мере, наверху никто плясать не будет. Сейчас ведь все пляшут, почему не поплясать! Ко мне, например, снизу часто приходят, перестаньте, мол, плясать… А я им…
Васюков, как только они втроем уселись за круглый столик возле куста сирени, потянулся к салфеткам и стал на них что-то писать, высчитывать. Зачеркивал, начинал снова.
Подошел старый официант. Васюков даже головы от своих вычислений не поднял.
— Нам бы, — произнесла Таня, — чего-нибудь тонкотертого.
Официант, проницательным взглядом окинув Алексея, заулыбался.
— Аааа… Это же про вас по телевизору? Ясно! Для вас и погуще что-нибудь найдем. Уж где-где, а в ресторане!.. Огурчики как раз завезли, редис… Икорки вам подкину, рыбки… Гм… — он лукаво прищурился, увидев изумление Карпова, и продолжал: — Что еще? Да, птичка нынче отменная, сам Федор Терентьевич соус «шофруа» сочинил, невозможно оторваться. Из супов рекомендую «пити». Он у нас сегодня по всем грузинским правилам, с алычой, каждая порция в отдельном горшочке. Впрочем, и соляночка хороша, собственноручно тарелочку съел, так что весьма советую…
— Павел Егорович! — схватилась за голову Таня. — Это же…
Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом.
— Да, да, Таня… Конечно.
— Да вы не сомневайтесь, — по-своему понял ее беспокойство официант, — накушается!.. Я же вам еще вторые не назвал. Эскалопчик думаю вам порекомендовать. Он для употребления очень удобен, на косточке, берешь по-домашнему, рукой. Ну, а в отношении напитков, сами понимаете, хоть всю палитру Кавказа, Крыма, Молдавии, стран народной демократии, а также капстран!
— Павел Егорович! — в отчаянии воскликнула Таня.
— Да, да… — поднял он глаза. — Выбирай, Алеша, мы, можно сказать, рождение твое празднуем…
Через несколько минут круглый столик был весь уставлен едой. Она казалась и вкусней, и обильней, и красивее оттого, что пробу с нее снимал знающий цену сухарю блокадный солдат.
Подсел к столику полюбоваться знатным едоком официант. Улыбалась Таня. Даже Васюков отрывался иной раз от своих расчетов.
— Наваристо! — похвалил Карпов. — Калорийно! Но… Вот если бы вы субпродукты попробовали!..
— А мы их пробовали, — весело огрызнулся официант, — и по сей день вкус помним. Ты корочкой, корочкой тарелку вытри, — посоветовал он. Оглянулся на взрыв хохота за свадебным столом и, понизив голос, сказал: — Эти-то, видите, как милуются! Молодцы! Я до войны тоже девушку имел. Ходить к ней ходил, а жениться… Отдежурю, бывало, в такой же забегаловке и на острова. Но уже в качестве клиента. А она об этом узнает, примчится в парк и зовет: Сеня-а-аа!.. Найдет под кустом и на извозчике домой везет. А в сорок втором… — официант вздохнул. — Эх, если бы…
— Извините, можно спросить?
Это была невеста.
— Я вас узнала. Вас по телевизору показывали… — Позади нее, подмигивая, делая знаки, стояли еще несколько человек. Остальные гости продолжали пировать, даже не заметив их отсутствия. — Понимаете, — сказала невеста, — мы с Витей… Вот он, который с добрым и умным лицом… Мы с ним только месяц назад нашли друг друга. А разминулись в сорок втором. Нам с ним по восемь тогда исполнилось. Меня в тыл увезли, а он переживал, плакал… Так не будете ли вы любезны… Если вернетесь… передать ему, что… что я…
Карпов посмотрел на Васюкова., на Таню…
— Передам, конечно… — он помедлил и повернулся к официанту. — И старухе твоей, отец… То же самое…
— Что? — с удивлением подался к нему официант.
— Заверни съестного чего-нибудь, напиши адрес. Как знать, получит она посылочку и выживет. Рядом еще сидеть будет.
Официант недоуменно посмотрел на пустой стул рядом, поднялся.
— Но… Ведь это… Но ведь она уже…
— А мне можно? — перебив официанта, шагнула вперед одна из подруг невесты. — Я бы только… Вот!.. Кусок пирога… Ребенку!..
— И я… Прошу… — выкрикнул еще кто-то. — Там, в сорок втором, на Лиговке…
Остальные гости за свадебным столом, ни о чем не подозревая, весело пировали, а эти заговорили вдруг все разом, задвигали стульями, стали лихорадочно заворачивать в салфетки еду. В мгновение ока край бесконечного стола, только что ломившийся от обилия закусок, опустел.
— Хоть яблоко! — просил Карпова седой мужчина в пенсне. — Моей матери… Яблоко…
— Нет! — крикнул вдруг, перекрывая общий гомон, Васюков. — Это невозможно! — и, когда они пристыженно умолкли, задыхаясь, объяснил: — Это невозможно, что вы… Время отталкивает… Продукты, вещи — все равно. Мы уже пытались. А Карпов… Он… Он не вернется.
— Не вернусь? — удивился Алексей. — А мост?.. С мостом как же?..
Собрав со стола исписанные салфетки, Васюков скомкал их и отбросил в сторону.
— Пути назад нет, — глухо произнес он, — когда-нибудь… Через много лет… А пока…
— Выберусь, — произнес Карпов, — вы не волнуйтесь, — обратился он к обступившим стол людям, — я выберусь! А ты, отец, готовь посылку… Не оттолкнет, не бойся.
Официант горько вздохнул.
— Она ведь на Пискаревском…
— Ничего, — брови Карпова сошлись в одну линию, лоб прорезала морщина, — это ничего… У меня вот тоже могила есть, даже с камушком, а я живой!.. — он порывисто поднялся, постоял молча и вдруг бросился из-за стола.
Роняя на пути стулья, Васюков побежал за ним.
Таня словно застыла за уставленным тарелками круглым столиком.
Посерьезневшие гости вернулись на свои места, потянулись к бокалам…
Стал собирать посуду официант.
Запыхавшись, подошла Любовь Ивановна.
— А где же все? Я думала, праздник, пир… — присела рядом с Таней, чужой вилкой отведала из чужой тарелки и слабо улыбнулась. — Я бы лучше сготовила. Я бы… Для него… Скажи, Таня, ведь не получится у Паши, правда? И потом… Мы же договорились с Пашей… — и засмеялась. — Что это я?.. Он и без того возвращать Лешу не хочет, правда?
— Да, — прошептала Таня, — да, и Павел Егорович этого не хочет, и ты, и я… Но… У каждого свой мост в жизни… А ты, мама… Тебя взять… И меня растила, и… Если бы не ты, разве Павел Егорович выучился бы?.. Ты ведь…
— А я не для него, — прервала ее Любовь Ивановка, — я не для Паши это…
— Знаю, — грустно кивнула Таня. — Раньше я сама так же думала, как ты… Только бы сюда его… Лешу… перенести… Только спасти бы. Но, когда я его увидела, я поняла… Он не сможет. Он же… Что вы тогда о нем подумаете там, в прошлом?
— Не тебе судить! — резко оборвала ее мать. — Ты-то дышишь, и он хочет дышать! И он жить хочет! — почти крикнула она. — Вот если бы ты там очутилась… Ты что, хочешь, чтоб он в могилу… в могилу… влез?.. — задохнувшись, она схватилась за ворот платья. Закашлялась…
— Мама! — бросилась к ней Таня.
Сзади неслышно подошел старый официант.
— Вот… Профессор тут писал что-то на салфетках, считал. Вы ему передайте. Может, поможет это парню… туда… обратно…
Васюков едва успел прыгнуть в автобус. Пробился к Карпову.
— Ты куда, Леша?
— Туда… В сорок второй…
Ближе к окраине автобус стал обгонять идущих только в одну сторону людей. Их становилось все больше, больше. И вот вытянулись они в длиннейшую многокилометровую процессию.
— Родственники, — ответил Васюков на невысказанный вопрос Карпова. — Почти полмиллиона лежит на Пискаревском, а это родственники…
Они вышли из автобуса и влились в бесконечную молчаливую человеческую реку, вместе с ней достигли высоких ворот кладбища.
Оно состояло из огромных, поросших нежной зеленой травкой четырехугольных клумб. По краям лежали цветы и венки с лентами, пестрели разноцветные пасхальные яйца, шоколадные, в яркой обертке конфеты.