Где-то здесь, в одной из этих могил, были и родители Карпова.
По широким аллеям мимо взятых в гранитные рамки зеленых прямоугольников целыми семьями, с детьми неторопливо шли люди. Свои, русские, и из других краев тоже.
Многие встречали знакомых, сдержанно здоровались. Читали надписи на лентах.
— Вот, — показал кто-то подбородком, — от нашего коллектива венок.
Сосали валидол.
Вздыхали.
— Воздух здесь хороший, — сказал еще кто-то, — как в поле.
Прошел мимо Карпова плечистый военный в фуражке с зеленым околышем, с погонами на плечах. Новая форма? А погоны-то для его плеч малы. Рядом с военным — однорукий седоголовый старикан. Все что-то посматривал, посматривал… Тронув Васюкова за рукав, кивнул на Карпова.
— Не узнает. Говорю, не узнает меня.
Алексей пригляделся.
— Сан Саныч!
…Обтекая их, завинчивалась водоворотом толпа. Невольно прислушивалась, присматривалась.
Молча стоял рядом Васюков.
— Видишь, Леша, сколько ходиков пришлось остановить, — показал Сан Саныч на могилы. — Скажи, а ты по-прежнему чувствуешь время без часов?
Карпов неуверенно кивнул.
— А у нас часы есть в городе, — сумрачно улыбнулся Сан Саныч, — новые… Так они без стрелок… Я часто к ним хожу. Там скамейка есть каменная, сяду и слушаю. Даром, что без стрелок, а тикают. Да, что же я вас не познакомлю?.. Это мой второй сын. Помнишь ходики? Как видишь, выжил он. Степа, ты как выжил?
— Благодаря салу, папа.
— Кто тебе его принес?
— Усатый солдат, папа.
Выцветшими печальными глазами Сан Саныч вглядывался куда-то в прошлое.
— Благодаря этому салу, — произнес он, — у меня есть сын, а у нашей страны защитник. Может, ты, Алексей, думаешь, что все уже спокойно у нас? Как они свою бомбу называют, сынок?
— Ядерное устройство, папа.
— А что это за устройство такое?
— По своему тротиловому эквиваленту, папа, оно превышает все заряды прошлой войны, но ты не беспокойся, папа, мы им такой намордник сделаем…
Сан Саныч качал головой, всматривался в прошлое.
— Знаю, сынок, — проговорил он, — ты-то, если что… в тылу не окажешься…
— Дело не в этом, — смутился, покосившись на Карпова, Степан.
— Я же… — начал было Алексей. — Я…
— Скажите, — обратилась к нему в этот момент какая-то очкастая женщина, — вы ведь тот самый солдат? Карпухин?.. У меня… просьба… Не могли бы вы передать… если вернетесь… маме моей… Она вот здесь лежит… что я… Ну, что я кандидат наук, замужем…
— И мне, мне передайте, — тут же потребовала другая женщина, — мне!.. Скажите мне, чтобы… Что у меня ошибка в коэффициенте! Ах, боже мой, дайте же досказать!
— Дети у меня здоровые, послушные, — продолжала свое первая женщина, — обязательно передайте, она так мечтала…
— Передайте ему, что он был прав, — пробился вперед дочерна загорелый здоровяк, — нефть! Месторождение!..
— Почему она не писала? Узнайте!..
— В шкафчике от часового механизма… Кусочки сахара!..
Не ожидая, покуда закончит предыдущий, каждый твердил свое самое важное, основное.
— Скажите им, что не зря! Не зря!..
— Пусть не выходит двадцать третьего на улицу! Она погибнет! Скажите ей!
— Четвертого января!.. Артобстрел!..
— Восьмого мая!..
— Четырнадцатого!..
Отчаянные эти просьбы слились в один протяжный, мучительный крик. Карпов не успевал запоминать адреса, имена, он зажмурился, шагнул, как слепой, прямо на говоривших. Они расступились и, внезапно все разом умолкнув, смотрели, как он уходит, и только внутреннее, спрятанное рыданье еще сотрясало их плечи.
На минуту выйдя из берегов, горе снова вошло в них и снова стало сдержанным, незаметным. Все так же медлительно потекла мимо зеленых могил живая человеческая река.
Кто-то тронул Карпова за рукав.
— Пожалуйста… Я хотел задавать фам один фопрос.
Это был высокого роста пожилой человек в военном, но не нашем мундире.
— Товарищ, — вмешался подоспевший Васюков, — с него хватит! Я прошу вас… Он из блокады. Шок…
— Я из Германия, — непонимающе произнес тот, — из Лейпциг… Немец…
— Немец! — с ненавистью переспросил опешивший Алексей. — Что ж ты делаешь на нашем кладбище, немец?
— Я считал, я позволил себе… Это… Это полезно…
— Что-ооо?.. Ах ты!.. — схватив его за обшлага форменного кителя, Карпов с силой притянул его к себе. — Ах ты!..
— Леша! Алексей!.. — пытался помешать ему Васюков. — Что ты? Это же!..
Подбежал Степан, подошел растерянный Сан Саныч… Карпову растолковали, объяснили истинное положение вещей.
— Я, Курт Вебер, есть коммунист! — говорил немец. — Как это сказать? Больше!.. Больше двадцать лет! Отшен давно. Вы понимаете?
— Понимаю, — хрипло дыша, произнес Карпов, — русский язык учишь?
Немец утвердительно заулыбался.
— Есть один секрет… Как это? Тайна! Вы вчера телевизор, да? А я смотреть и… — он вынул из внутреннего кармана завернутую в целлофан ветхую бумажку. — Это есть вы?
Сквозь прозрачную обертку Карпов увидел мелкие немецкие литеры, а поверх них размашистые русские слова: «Нет, не могу. Живи!»
— Талисман! — произнес Вебер. — Я отшен хотел узнать, что тут есть написано. И отсюда стал учить русского языка. Как это сказать? Любопытнецтво! Кто писал? Вы?
— Ну, я писал, — хмуро, без удивления ответил Карпов, — только… Я вроде другое что-то написал. Паша, ведь другое?
— Нет, все верно, — подтвердил побледневший Васюков. — Именно это…
Немец провел ладонью по лицу.
— Вы?.. Это есть вы?..
— В будке у моста дело было, — все еще угрюмо сказал Карпов, — спал ты…
— Зачем же вы меня не… Я стрелял город, на них, — Вебер показал на кладбище, — просто так, без прицел… Просто на Ленинград… Почему же вы…
— Ладно, — оборвал его Карпов, — сам грамотный, — он повернулся и зашагал к чугунным воротам, но тут же остановился. — Слушай, а интересно… Где можно было в ту ночь к мосту пробраться? Паша, переведи ему.
Но немец понял.
— Сейчас думать, — произнес он, — сейчас… — присел на корточки и автоматическим карандашом набросал на асфальте план. — Вот река… Идите право… Там есть только один зольдат, но сразу знайте это… Сразу! А тут… Как это? Дерево висят… — он уже не казался чисто выбритым, лицо его осунулось и посерело. — Дерево, — повторил он, — сейчас думать… Сейчас, — лоб его избороздили морщины.
— Степан, — задумчиво проговорил Сан Саныч, — вот и твой черед пришел. Подсоби…
И Степан, опустившись на корточки, взяв у Вебера автоматический карандаш и машинально осмотрев этот карандаш, тут же добавил к плану пару извилистых линий.
— Вот это бы деревцо свалить, раз оно возле воды и… А?
Немец одобрительно закивал.
— О, карашо! Одлично! Глафное, — повернулся он к Карпову, — как только будете меня видеть, стреляйте!
Карпов молчал.
— Хоть пообещай ему, — попросил Сан Саныч. — Знаешь, как совесть людей ест?
Карпов и на это промолчал, медленно-медленно, словно каждую минуту мог вернуться к могилам, пошел к воротам. Он даже не заметил шедших ему навстречу Любовь Ивановну и Таню.
— Догони его, — подтолкнула она дочь. — Ты же врач, присмотри… Ну!..
— Пойдем вместе, мама.
— Я плохо… выгляжу…
…В большом городе время идет быстро. В одном конце улицы вечер, а в другом уже ночь. Белая, призрачно-голубая ночь стояла над чистыми ленинградскими улицами. На высокой башне новенького дворца полной луной светился странный циферблат. Карпов не сразу догадался, почему странный. И вдруг понял — часы показывали время без стрелок. Но тиканья их Карпов, как ни старался, не услыхал. Он даже огляделся невольно. Вот и каменная скамейка, о которой говорил Сан Саныч. А где же он сам? Почему оставил он эти заветные часы без присмотра?
Рядом с Карповым, настороженно посматривая на него, шла Таня.
Невдалеке, весело переговариваясь, держась за руки, пробежали два подростка, мальчик и девочка. Оба они были в зеленых брюках и куртках с нашивками на рукавах, в пилотках, но девочке брюки были тесны, словно она только что вышла в них из воды. Взявшись за невысокий чугунный заборчик, юнец стал ловко перепрыгивать через него. Спутница его, восхищенно захлопав в ладоши, принялась считать: раз, два, три… пять… семь…
— Чего распрыгался, салажонок? — крикнул вдруг Алексей.
Таня испуганно дернула его за рукав.
— Зачем вы? Пусть…
— Война ведь, а он…
— Какая война?
— В роте у нас был такой же, — хмуро отвернулся Карпов, — начнет его, бывало, почтальон толстым письмом по носу бить — ого!..
Девочка все считала: пятнадцать… двадцать два…
— Вот от такой же, наверно, письма были. Мелким почерком. Так он последнего и недочитал.
— Вы не устали? — спросила Таня. — Сколько часов бродим…
— Это я-то? Хотите, на руках вас понесу?
От неожиданности она споткнулась.
— Скорее, я вас должна… Все-таки я врач.
Карпов хмыкнул.
— А что? — рассердилась она. — Из любого огня… Был бы случай, убедились бы…
Вышли к Неве. По пустынному, чуть дымящемуся зеркалу ее медленно, беззвучно плыла пустая лодка.
— Будто невидимка в лодке, правда? — спросила Таня.
Стараясь отвлечь его, приободрить, она глазами, рукой, улыбкой стала показывать ему тишину. Сорвала с тополя крохотный листок.
— Такой клейкий! Как почтовая марка!
А он не мог, не решался в эту тишину поверить. Обманчивыми казались ему и тишина, и беспечная голубая ночь, и колеблющее легкие занавеси сонное дыхание людей.
— Спят, — с отчаянием проговорил он, — война, а они спят!
— Опять вы за свое, — удивилась она шепотом, — какая война?
— Спят… Как же так? Так все на свете проспать можно. — Сознание Алексея сопротивлялось тишине, требовало каких-то немедленных действий. Нельзя спать, опасно… — Не спите! — вырвалось у него. — Эй, люди! Война!..
— Тише! — вскрикнула и Таня. — Вы их разбудите!
— Война! — повторил Алексей. — Вставайте, делайте что-нибудь.