— Арнольд, нам еще есть о чем поговорить? — неожиданно спрашивает отец.
— Да нет, мы вроде обо всем… — Я напуган и умолкаю.
— Я тоже так думаю, мы вроде обо всем потолковали.
— Да, отец! — торопливо соглашаюсь я. — Разумеется, всякие отдаленные пустяки вспоминать не стоит!
Отец спокоен и тих. Он ни за что не приоткроет «дверь», чтобы я опять вломился в нее со своими глупыми мальчишескими обидами.
Да, сразу видно, он выбит из седла, разве не помню, какие фортели мой старик выкидывал когда-то… Иной раз тащится вдрабадан пьяный и ругается на ходу: Пять, пятнадцать, пятьдесят чертей и сапоги всмятку!
Щелк, я не смею, щелк, щелк!
— Отец, мне пора, вечером опять на работу, с недельку придется еще потопить…
— Хорошо, Арнольд, скажу, чтобы мать приискала гостинец для Арики. Она со скотиной возится, не хочешь ли взглянуть, как боровки растут? Сам не успел еще посмотреть… Так что…
Прохожу следом за отцом. Лицо матери озаряется радостью, когда открываем дверь коровника. Меня обнимает влажное тепло. Втроем стоим перед загончиком. На соломенной подстилке похрюкивают два поросенка. Отец, перегнувшись через дощатую загородку, норовит почесать их промеж ушей, поросята мокрыми пятачками тычутся ему в руку.
Щелк, щелк, господи, это стало бы самым прекрасным снимком в нашем семейном альбоме: посередке счастливая мать, отец забавляется с поросятами, я стою слева от матери, мне даже голову пришлось слегка наклонить — в коровнике за зиму набралось навозу.
Щелк, щелк: отца выбили из седла, когда спалили его мельницу, из-за этой мельницы он сызмальства света белого не видел и больше в седло так и не взобрался… а я — я безболезненно могу пересесть с одного коня на другого — могу делать науку, ведь правда же, я бы мог… Какое-то время был учителем, не таким уж плохим учителем… Я очень даже толковый электрик, подрабатываю в качестве истопника, а летом отправляюсь пилить дрова и зашибать деньгу, разве я жалуюсь? Я преспокойно могу пересесть с одной клячи на другую, так легко стремена не уйдут из-под моих ног. Смею уверить, я кое-чему научился: лучше синицу в руку, чем глухаря на суку…
Чему я буду обучать Увиса? Тому, как с одного седла перепрыгнуть в другое?
Я всегда делал только то, что находил полезным. Не то б по сей день еще прозябали в стариковском закуте, позеленели бы в нем от плесени. Мы утверждаем себя в работе, я не жалуюсь и не ропщу на жизнь!
Увису я отдам все до последнего.
Отец взял в руки поросенка и пытается его удержать. Тот поднял жуткий визг, но мы смеемся. Мать сама их с горем пополам выхолостила; уж как ветеринара упрашивала, но тот такой важный, из колхозного центра никуда его не сдвинешь! Она рада, что может похвалиться перед нами: да, в былые времена даже соседи приходили к ней с просьбой помочь в этом деле, когда наступал срок; когда корова объедалась клевера, опять же ее звали прокол сделать, да ведь нынче эти школьницы на ферме — они и к теленку-то боятся подойти, сначала за угол сбегают выплакаться. А уж если теленок сорвался и сбежал на пастбище, пастуху вроде бы прибавка к жалованью полагается…
Так не хочется уходить и садиться в машину.
Арика, толком еще не проснувшись, рывком поднялась на постели. В комнате было темно. Даже уличные фонари в окно не светили.
Слегка кружилась голова. Она сбросила с себя сон вместе с одеялом. В комнате прохладно, прикоснулась к полу босыми ногами и тут же отдернула их. Ветер трепал занавеску. Арика набросила на плечи пуховый платок, пригладила волосы и торопливо прошлепала в соседнюю комнату.
Увиса там не было. Она заглянула на кухню и в ванную, как будто Увис мог где-то спрятаться. Да, Увис когда-то имел привычку прятаться — забьется в укромный угол, а потом вдруг выскочит, рыча, как медвежонок, обхватит ее колени… Но сейчас при всем желании Увис не смог бы спрятаться ни в одном углу, такой теперь дылда…
В недоумении Арика еще раз обошла всю квартиру. Арнольд заполонил дом всяким хламом, того гляди, в проводах запутаешься, споткнешься, сломаешь себе шею. Сколько тут разных паяльников, клещей и плоскогубцев, молотков и молоточков, целые штабеля отверток, какие-то измерительные приборы и прочая дребедень, которой она даже названия не знает. Прямо руки опускаются. Неужели это ее квартира?
Здесь впору шаманить какому-нибудь Нортопо. Все эти штуковины иной раз на нее лавиной обрушивались. Ей не хватало ни времени, ни сил, чтобы воевать с Арнольдом и Увисом.
Щелк, щелк — она нажала несколько кнопок. Отец с сыном, вместо того чтобы оставлять записки, все необходимое наговаривали на магнитофон. Придя домой, она могла не беспокоиться. На сей раз динамик долго хрипел и потрескивал.
«Ты все еще никак не вылезешь из берлоги! — вдруг совсем рядом раздался слегка приглушенный голос Арнольда. — Яйца сварились, а ты еще в постели, Нортопо!»
«Ты отвезешь меня в школу?» — издалека спросил Увис.
«Сегодня нет времени, Увис, я за дедушкой еду в больницу», — оправдывался перед микрофоном Арнольд.
По интонации она уловила: Арнольд оправдывался! Для нее это было внове, что Увиса по утрам на машине отвозят в школу. Сама она вставала рано, нужно было добираться до центра, Арика была против того, чтобы Увис учился в ее школе и на переменках путался у нее под ногами. Ей не хотелось быть учительницей собственного сына, и Арнольд не настаивал.
— Меня так ты ни разу не подвез! — вслух сказала Арика. — Для меня тебе покрышек жаль, и вечером ни разу не заехал в школу… Пропади ты пропадом со своими «Жигулями»!
Арика в раздражении выключила микрофон. Арнольд почему-то стыдился, что купил «Жигули». Чуть ли не оправдывался перед знакомыми, всем объяснял, что это старик дал ему взаймы деньги, что теперь он, видите ли, по уши в долгах, не знает, как расплатиться.
Эти вечные его долги! Как будто кого-то могут интересовать долги Арнольда!
— Арнольд, я тебя решительно не понимаю, — отчеканила Арика, встав перед микрофоном. — Дом завален всяким хламом, а тебе еще понадобился железный ящик во дворе, и после этого ты от стыда готов сквозь землю провалиться! Как будто ты совершил бог весть какое преступление, на отцовские деньги купив машину… А теперь отвечай поскорей: куда задевался Увис? Ты тоже не знаешь? Вот видишь, до чего дожили, ты в родительском доме у печки греешься, а я тут должна сходить с ума!
Арика улыбнулась пресной улыбкой: так они с помощью магнитофонной ленты когда-то выясняли отношения. Не только выясняли отношения, сотни всяких глупостей нашептали и накричали в микрофон.
Теперь это немыслимо, что подумает Увис, прослушав дурачества родителей.
Рано или поздно он откопает старинные записи и проиграет все счастливые и мрачные минуты родительской жизни. Арнольд ведь ничего не хочет уничтожить. Даже кусок провода не позволит выкинуть в мусорный ящик.
В третий раз обойдя квартиру, Арика не на шутку встревожилась. Стрелка электрических часов будто замерла — двадцать минут двенадцатого. Арика прижала ухо к часам: секунды падали, как капли, тиканье чуть слышно. Арнольд терпеть не мог звонких пружинных часов.
Арнольд да Арнольд!
А куда Увис делся? Бейся тут как муха об оконное стекло…
Арика второпях отыскала сигарету. С первой затяжкой в голове прояснилось.
Что за дурацкие шутки! Арнольд с Увисом никогда не умели шутить… Их шутки больно оборачивались…
Ничего себе шутка: половина двенадцатого, а ребенка нет дома!
Арика сняла трубку и задумалась: куда же звонить? Точно молния сверкнула: больница — милиция — больница — милиция!
Медленно набрала номер сестры. Лиесма отозвалась сразу.
— Что ты горюешь об Увисе, скорей всего укатил к матушке в Меллужи! — рассмеялась она в ответ.
— Ты точно знаешь? — недоверчиво переспросила Арика.
— Я ничего не знаю, но ты оставь парня в покое и немедленно приезжай ко мне, — объявила сестра, узнав, что Арика дома одна.
— Никуда я не хочу ехать! — возразила Арика не слишком уверенно.
— У меня для тебя сюрприз, — искушала Лиесма. — Ты непременно должна увидеть!
— Лиесма, неужто опять погром устроила в своей комнате? — встревожилась Арика, она всегда боялась «непредсказуемых ходов» сестры. Не хватало, чтобы еще и сестра что-нибудь выкинула!
— Я прокляну тебя, сестричка, если ты через полчаса не позвонишь у моих дверей! — кричала Лиесма в телефонную трубку.
— Только комнату не трогай! — уговаривала Арика. — Я, право, не знаю, ехать ли, ты пойми, Увис…
— Прокляну тебя… Увис в Меллужах… — уверяла Лиесма, но Арика уже ее не слушала. Похоже, Лиесма опять беснуется после спектакля, все равно бы ей сегодня позвонила и просила бы к ней приехать, сначала бы прокляла, потом упрашивала. Арика знала все фокусы сестры. Она дала возможность Лиесме выговориться. Первые десять минут Лиесма ругалась, как извозчик. Где только нахваталась таких слов и как терпели соседи по коммунальной квартире! Арика старалась не слушать. Когда Лиесма перешла к мольбам, Арика спросила:
— Что ж ты меня на спектакль не пригласила, в полночь я тебе вдруг понадобилась, а на спектакль не приглашаешь!..
— Не думаю, чтобы тебе доставило удовольствие смотреть на мой толстый зад, — отрубила Лиесма.
— Что ж, кроме этого, ничего больше не было?
— Да, сестричка, я не обмолвилась, — всхлипнула Лиесма.
Арика бросила трубку. Теперь изволь еще среди ночи ехать к Лиесме, но, может, так оно и лучше. Дома все равно ей не успокоиться, будет носиться по квартире, как знать, может, начнет названивать в милицию — больницу — милицию…
Она торопливо стала одеваться.
Щелк, щелк — нажала кнопку магнитофона и сказала сыну:
— Как только объявишься, сразу позвони тете Лиесме. Точка. Я у нее. Не желаю с тобой разговаривать. Точка. Этого я от тебя не ожидала. Точка. Разве так поступают порядочные люди? Вопрос. Ты чересчур большой, чтобы пороть тебя, но я попрошу, чтобы твой любимый папочка это сделал… Многоточие. Позвони и укладывайся спать. Точка. Не забудь свет погасить. Точка.