«Убьёт! – подумал Димка. – Ни мамки, никого – конец теперь». И, получив сильный тычок в спину, от которого чёрная полоса поползла по глазам, он упал на землю, приготовившись получить ещё и ещё.
Но… что-то застучало по дороге. Почему-то ослабла рука Головня. И кто-то крикнул гневно и повелительно:
– Не сметь!
Открыв глаза, Димка увидел сначала лошадиные ноги –
целый забор лошадиных ног.
Кто-то сильными руками поднял его за плечи и поставил на землю. Только теперь рассмотрел он окружавших его кавалеристов и всадника в чёрном костюме, с красной звездой на груди, перед которым растерянно стоял Головень.
– Не сметь! – повторил незнакомец и, взглянув на заплаканное лицо Димки, добавил: – Не плачь, мальчуган, и не бойся. Больше он не тронет ни сейчас, ни после. –
Кивнул одному головой и с отрядом умчался вперёд.
Отстал один и спросил строго:
– Ты кто такой?
– Здешний, – хмуро ответил Головень.
– Почему не в армии?
– Год не вышел.
– Фамилия?… На обратном пути проверим. – Ударил шпорами кавалерист, и прыгнула лошадь с места галопом.
И остался на дороге недоумевающий и не опомнившийся ещё Димка. Посмотрел назад – нет никого. Посмотрел по сторонам – нет Головня. Посмотрел вперёд и увидел, как чернеет точками и мчится, исчезая за горизонтом, красный отряд.
2
Высохли на глазах слёзы. Утихла понемногу боль. Но идти домой Димка боялся и решил обождать до ночи, когда улягутся все спать. Направился к речке. У берегов под кустами вода была тёмная и спокойная, посерёдке отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла, перекатываясь через мелкое каменистое дно.
На том берегу, возле опушки Никольского леса, заблестел тускло огонёк костра. Почему-то он показался Димке очень далёким и заманчиво загадочным. «Кто бы это? –
подумал он. – Пастухи разве?… А может, и бандиты! Ужин варят – картошку с салом или ещё что-нибудь такое…» Ему очень хотелось есть.
В сумерках огонёк разгорался всё ярче и ярче, приветливо мигая издалека мальчугану. Но ещё глубже хмурился, темнел в сумерках беспокойный Никольский лес.
Спускаясь по тропке, Димка вдруг остановился, услышав что-то интересное. За поворотом, у берега, кто-то пел высоким переливающимся альтом, как-то странно, хотя и красиво, разбивая слова:
Та-ваа-рищи, та-ва-рищи, –
Сказал он им в ответ, –
Да здра-вству-ит Ра-сия!
Да здра-вству-ит Совет!
«А, чтоб тебя! Вот наяривает!» – с восхищением подумал Димка и бегом пустился вниз.
На берегу он увидал худенького мальчишку, валявшегося возле затасканной сумки. Заслышав шаги, тот оборвал песню и с опаской посмотрел на Димку:
– Ты чего?
– Ничего… Так!
– А-а! – протянул тот, по-видимому удовлетворённый ответом. – Драться, значит, не будешь?
– Чего-о?
– Драться, говорю… А то смотри! Я даром что маленький, а так отошью…
Димка вовсе и не собирался драться и спросил в свою очередь:
– Это ты пел?
– Я.
– А ты кто?
– Я Жиган, – горделиво ответил тот. – Жиган из города… Прозвище у меня такое.
С размаху бросившись на землю, Димка заметил, как мальчишка испуганно отодвинулся.
– Барахло ты, а не жиган… Разве такие жиганы бывают?… А вот песни поёшь здорово.
– Я, брат, всякие знаю. На станциях по эшелонам завсегда пел. Всё равно хоть красным, хоть петлюровцам, хоть кому… Ежели товарищам, скажем, – тогда «Алё-
ша-ша» либо про буржуев. Белым – так тут надо другое:
«Раньше были денежки, были и бумажки», «Погибла Расея», ну а потом «Яблочко» – его, конечно, на обе стороны петь можно, слова только переставлять надо.
Помолчали.
– А ты зачем сюда пришёл?
– Крёстная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думал хоть с месяц отожраться. Куды там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!
– А потом куда?
– Куда-нибудь. Где лучше.
– А где?
– Где? Кабы знать, тогда что! Найти надо.
– Приходи утром на речку, Жиган. Раков по норьям ловить будем!
– Не соврёшь? Обязательно приду! – весьма довольный, ответил тот.
Перескочив плетень, Димка пробрался на тёмный двор и заметил сидевшую на крыльце мать. Он подошёл к ней и, потянувши за платок, сказал серьёзно:
– Ты, мам, не ругайся… Я нарочно долго не шёл, потому Головень меня здорово избил.
– Мало тебе! – ответила она, оборачиваясь. – Не так бы надо…
Но Димка слышит в её словах и обиду, и горечь, и сожаление, но только не гнев.
… Пришёл как-то на речку скучный-скучный Димка.
– Убежим, Жиган! – предложил он. – Закатимся куда-нибудь подальше отсюда, право!
– А тебя мать пустит?
– Ты дурак, Жиган! Когда убегают, то ни у кого не спрашивают. Головень злой, дерётся. Из-за меня мамку и
Топа гонит.
– Какого Топа?
– Братишку маленького. Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали. Да и так надоело всё. Ну, что дома?
– Убежим! – оживлённо заговорил Жиган. – Мне что не бежать? Я хоть сейчас. По эшелонам собирать будем.
– Как собирать?
– А так: спою я что-нибудь, а потом скажу: «Всем товарищам нижайшее почтенье, чтобы был вам не фронт, а одно развлеченье. Получать хлеба по два фунта, табаку по осьмушке, не попадаться на дороге ни пулемёту, ни пушке». Тут, как начнут смеяться, снять шапку в сей же момент и сказать: «Граждане! Будьте добры, оплатите детский труд».
Димка подивился лёгкости и уверенности, с какой
Жиган выбрасывал эти фразы, но такой способ существования ему не особенно понравился, и он сказал, что гораздо лучше бы вступить добровольцами в какой-нибудь отряд, организовать собственный или уйти в партизаны. Жиган не возражал, и даже наоборот, когда Димка благосклонно отозвался о красных, «потому что они за революцию», выяснилось, что Жиган служил уже у красных.
Димка посмотрел на него с удивлением и добавил, что ничего и у зелёных, «потому что гусей они едят много».
Дополнительно тут же выяснилось, что Жиган бывал также у зелёных и регулярно получал свою порцию, по полгуся в день.
План побега разрабатывали долго и тщательно. Предложение Жигана бежать сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.
– Перво-наперво хлеба надо хоть для начала захватить, – заявил Димка, – а то как из дома, так и по соседям. А
потом спичек…
– Котелок бы хорошо. Картошки в поле нарыл – вот тебе и обед!
Димка вспомнил, что Головень принёс с собой крепкий медный котелок. Бабка начистила его золой и, когда он заблестел, как праздничный самовар, спрятала в чулан.
– Заперто только, а ключ с собой носит.
– Ничего! – заявил Жиган. – Из-под всякого запора при случае можно, повадка только нужна.
Решили теперь же начать запасать провизию. Прятать
Димка предложил в солому у сараев.
– Зачем у сараев? – возразил Жиган. – Можно ещё куда-либо… А то рядом с мёртвыми!
– А тебе что мёртвые? – насмешливо спросил Димка.
В этот же день Димка притащил небольшой ломоть сала, а Жиган – тщательно завёрнутые в бумажку три спички.
– Нельзя помногу, – пояснил он. – У Онуфрихи всего две коробки, так надо, чтоб незаметно.
И с этой минуты побег был решён окончательно.
А везде беспокойно бурлила жизнь. Где-то недалеко проходил большой фронт. Ещё ближе – несколько второстепенных, поменьше. А кругом красноармейцы гонялись за бандами, или банды за красноармейцами, или атаманы дрались меж собой. Крепок был атаман Козолуп. У него морщина поперёк упрямого лба залегла изломом, а глаза из-под седоватых бровей посматривали тяжело. Угрюмый атаман! Хитёр, как чёрт, атаман Лёвка. У него и конь сме-
ётся, оскаливая белые зубы, так же как и он сам. Но с тех пор, как отбился он из-под начала Козолупа, сначала глухая, а потом и открытая вражда пошла между ними.
Написал Козолуп приказ поселянам: «Не давать Лёвке ни сала для людей, ни сена для коней, ни хат для ночлега».
Засмеялся Лёвка, написал другой, чтобы не гулять девкам с козолуповцами, не стряпать бабам для них хлеба и не слушать мужикам приказов Козолупа.
Прочитали красные оба приказа. Написали третий:
«Объявить Лёвку и Козолупа вне закона» – и всё. А много им расписывать было некогда, потому что здорово гнулся у них главный фронт.
И пошло тут что-то такое, чего и не разберёшь. Уж на что дед Захарий! На трёх войнах был. А и то, когда садился на завалинке возле рыжей собачонки, которой пьяный петлюровец шашкой ухо отрубил, говорил:
– Ну и времечко!
Приехали сегодня зелёные, человек двадцать. Заходили двое к Головню. Гоготали и пили чашками мутный крепкий самогон.
Димка смотрел на них с любопытством.
Когда Головень ушёл, Димка, давно хотевший узнать вкус самогонки, слил остатки из чашек в одну.
– Димка, мне! – плаксиво захныкал Топ.
– Оставлю, оставлю!
Но едва он опрокинул чашку в рот, как, отчаянно отплёвываясь, вылетел на двор. Возле сараев он застал Жигана.
– А я, брат, штуку знаю.
– Какую?
– У нас за хатой зелёные яму через дорогу роют, а чёрт её знает – зачем. Должно, чтоб никто не ездил.
– Как же можно не ездить? – с сомнением возразил
Димка. – Тут не так что-то. Не иначе, как что-нибудь затевается.
Пошли осматривать свои запасы. Их было ещё не много: два куска сала, кусок варёного мяса и с десяток спичек.
В тот вечер солнце огромным красноватым кругом повисло над горизонтом у надеждинских полей и заходило понемногу, не торопясь, точно любуясь широким покоем отдыхающей земли.
Далеко, в Ольховке, приткнувшейся к опушке Никольского леса, ударил несколько раз колокол. Но не тревожным набатом, а так просто, мягко-мягко. И когда густые дрожащие звуки мимо соломенных крыш дошли до ушей старого деда Захария, подивился он немного давно не слыханному спокойному звону и, перекрестившись неторопливо, крепко сел на своё место, возле покривившегося крылечка. А когда сел, то подумал: «Какой же это праздник завтра будет?» И так прикидывал и этак – ничего не выходит. Потому престольный в Ольховке уже прошёл, а спасу ещё рано. И спросил Захарий,