точно у него пересыхало горло.
И всё-таки тридцать очков он выбил.
В это время к Сергею подошёл Дягилев.
– Дурная голова! – с досадой сказал он, постукивая себя пальцем по лбу. – Сам-то я поехал, а наряд в конторке позабыл. Подпишите новый, Сергей Алексеевич. А вернёмся
– я тогда прежний порву.
– Сорок выбью, – уверенно заявил Владик и легко взял из рук покрасневшего Иоськи винтовку. – Меньше сорока не будет, – твёрдо заявил он, чувствуя, как ладно и послушно легла винтовка к плечу.
– Сорок мне не выбить, – сознался Иоська. – У меня после третьего выстрела рука устаёт.
– А ты не целься по часу, – посоветовал Владик. И, вскинув приклад, он с первой же пули положил десять.
Ребята насторожились и заулыбались.
– А ты не целься по часу, – повторил Владик и снова выбил десять.
На третьем выстреле, перезаряжая винтовку, торжествующий Владик мельком оглянулся на Сергея.
Тут как будто бы кто-то его дёрнул. Он как-то неловко, не по-своему вскинул, не вовремя нажал, и четвертая пуля со свистом ударила совсем за мишень.
– Сорвал! Что ты? Что ты? – зашептались и задвигались ребята.
Владик торопливо перезарядил. Целился он теперь долго. Пальцы дрожали, и мушка прыгала.
– Ну, двойка! – разочарованно крикнул кто-то, когда он выстрелил.
Владик оттолкнул винтовку и, ничего не говоря, пошёл прочь.
Сергею стало жалко растерявшегося Владика.
– Не сердись, – успокоил он, задерживая его руку. – Ты хорошо стреляешь. Только не надо было оборачиваться.
– Нет, – сердито ответил Владик. – Это совсем не то.
Несколько шагов вдоль берега они прошли молча.
Владик тяжело дышал.
– Я знаю, – сказал он останавливаясь, – это вы за меня заступились перед Наткой. Вы не спорьте, я хорошо знаю.
– Я не спорю, но я не заступался. Я только рассказал ей то, что передал мне Алька. А ему я, Владик, очень крепко верю.
– И я тоже. – Владик облизал пересохшие губы. И, не зная, как начать, он отшвырнул ногою попавшийся камешек. – Это кто к вам сейчас подходил?
– Сейчас? Это старший десятник. А что, Владик? Владик запнулся.
– А если он десятник, то зачем он ружья прячет? Зачем?
Из-за него мы с Толькой нечаянно чуть вас не убили. Из-за него Толька свихнул себе руку. Из-за него я сейчас промахнулся. У меня три патрона – тридцать очков. Вдруг вижу… Что? Кто это? Откуда? Конечно, раз сорвал… сорвал два, а если бы сразу обернулся, то и все пять сорвал бы. Разве я его тут ожидал?
– Постой, постой, да ты не кричи! – остановил Владика
Сергей. – Кто меня убил? Какое ружьё? Кто прячет? Поди сюда, сядь.
Они сели на камень.
– Помните, вы верхом ехали и двум мальчишкам записку к начальнику лагеря дали?
– Ну?
– Это мы с Толькой были. На башню, дураки, лазили…
Помните, вы однажды шли, вдруг около вас бабахнуло. Вы окликнули да по кустам из нагана…
– Я не по кустам, я в воздух.
– Всё равно. Это мы с Толькой бабахнули. Это он нечаянно. А потом мы бросились бежать; тут он – под откос и расшибся.
– А ружьё? Ружьё где вы взяли?
– А ружьё вот этот самый дядька в яму под башню спрятал. Там мы лазили и нечаянно наткнулись.
– Какой дядька? Может быть, другой? Может быть, вовсе не этот? – настойчиво переспрашивал Сергей.
– Этот самый. Мы с Толькой наверху рядом сидели.
Тоже сунулся под руку, – с досадой добавил Владик. – Я
обернулся, гляжу – он. Откуда, думаю? Может быть, за ружьём? Раз, раз – и сорвал.
– А ружьё где?
– Там оно… где-нибудь в чаще, под обрывом, – уже нехотя докончил Владик. – Если надо, так сходим, можно и найти.
– Владик, – торопливо попросил Сергей, увидав подъезжающего Дягилева. – Ты беги в тир. Я сейчас тоже приду. А потом мы возьмём с собой Альку и пойдёмте вместе гулять. Там заодно всё посмотрим и поищем.
… В этот же день к вечеру Сергей вызвал Шалимова и послал на третий участок за Дягилевым. Ободранная о камни, грязная двустволка стояла в углу. Её нашли в колючках под обрывом.
На все расспросы Сергея Шалимов отмалчивался и твердил только одно: что аллах велик и, конечно, видит, что он, Шалимов, ни в чём не виноват.
Вошёл Дягилев. Ещё с порога он начал жаловаться, что шалимовская бригада совсем отбилась от рук и что куда-то затерялся ящик с метровыми гайками.
Но, наткнувшись на Шалимова, он сразу насторожился, сдвинул с табуретки молодого парнишку-рассыльного и сел напротив Сергея.
– Врёшь, что тебя обворовали, – прямо сказал Сергей. –
Ты сам вор. Документы бросил, а двустволку спрятал.
И, указывая на притихшего Шалимова, он спросил:
– А рабочих обкрадывали вместе? Скажите, сколько украли?
– Шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть, – быстро ответил нерастерявшийся Дягилев. – Что ты, Сергей
Алексеевич? Или динамитом в голову контузило?
Но тут он разглядел стоявшую за спиной Сергея двустволку и злобно взглянул на молчавшего Шалимова:
– Ах, вот что! Святой Магомет, это ты что-нибудь напророчил?
– Я ничего не говорил, – испуганно забормотал Шалимов. – Я ничего не видал, ничего не слыхал и не знаю.
Это бог всё знает.
– Святая истина, – мрачно согласился Дягилев. – Ну и что дальше?
– Документы у тебя свои или чужие? – спросил Сергей.
– Документ советский, за свои нынче строго. Да что ты ко мне пристал, Сергей Алексеевич? Вор украл, вор и бросил, а я – то тут при чём?
В эту минуту дверь стукнула, и Дягилев увидел на пороге незнакомого мальчика.
– Владик, – спросил мальчика Сергей, указывая на
Дягилева, – этот человек ружьё прятал?
Владик молча кивнул головой. Сергей обернулся к телефону.
Почуяв недоброе, Дягилев тоже встал и, отталкивая пытавшегося его задержать рассыльного, пошёл к двери.
– Ты постой, вор! – вскрикнул побледневший Владик. –
Здесь ещё я стою.
– А ты что за орёл-птица? – крикнул озадаченный Дягилев и нехотя сел, потому что Сергей бросил трубку телефона.
– Отпустите лучше, Сергей Алексеевич, – сказал Дягилев. – Стройка закончена. Плотина готова. Вы себе с миром в одну сторону, а я – в другую. Всем жрать надо.
– Всем надо, да не все воруют.
– Вам воровать не к чему. У вас и так всё своё.
– А у вас?
– А у нас? Про нас разговор особый. Отпустите добром, вам же лучше будет.
– Мне лучше не надо. Мне и так хорошо… А ты, я смотрю, кулак. Но-но! Не балуй – окрикнул Сергей, увидев, что Дягилев встал и подвинул к себе тяжёлую табуретку.
– Был с кулаком, остался с кукишем, – огрызнулся Дягилев и безнадёжно махнул рукой, увидев подъезжавших к окну двух верховых милиционеров.
– Лучше бы отпустили, себе только хуже сделаете, –
как бы с сожалением повторил Дягилев и злобно дёрнул за рукав всё ещё то-то бормотавшего Шалимова. – Вставай, святой Магомет! Социализм строили… строили и надорвались. В рай домой поехали! А вон за окном и архангелы.
Через два дня, в полдень, торжественно открыли шлюзы, и потоки холодной воды хлынули с гор к лагерю.
Вечером по нижнему парковому пруду, куда направили всю первую, ещё мутную воду, уже катались на лодках.
Наутро били фонтаны, сверкали светлые бассейны, из-под душей несся отчаянный визг. И суровый Гейка, которого уже несколько раз обрызгивали из окошек, щедро поливая запылившиеся газоны, совсем не сердито бормотал:
– Ну, будет, будет вам! Вот сорву крапиву да через окно крапивой по голому. И скажи, что за баловная нация!
…Где бы ни появлялся этот масенький темноглазый мальчуган – на лужайке ли среди беспечных октябрят, на поляне ли, где дико гонялись казаки и разбойники – отчаянные храбрецы, на волейбольной ли площадке, где азартно играли в мяч взрослые комсомольцы, – всюду ему были рады.
И если, бывало, кто-нибудь чужой, незнакомый толкнёт его, или отстранит, или не пропустит пробраться на высокое место, откуда всё видно, то такого человека всегда останавливали и мягко ему говорили:
– Что ты, одурел? Да ведь это наш Алька.
И потом вполголоса прибавляли ещё что-то такое, от чего невнимательный, неловкий, но не злой человек смущался и виновато смотрел на этого весёлого малыша.
С часу на час Сергей ожидал телеграммы. Но прошёл день, прошёл другой, а телеграммы всё не было, и Сергей стал надеяться, что остаток отпуска они с Алькой проведут спокойно и весело.
Уже вечерело, когда Сергей и Алька лежали на полянке и поджидали Натку. Она сегодня была свободна, потому что совсем выздоровел и вернулся в отряд вожатый Корчаганов.
Однако Натка где-то задерживалась.
Они лежали на тёплой, душистой поляне и, прислушиваясь к стрекотанию бесчисленных цикад, оба молчали.
– Папка, – трогая за плечо отца, спросил Алька. –
Владик говорит, что у одного лётчика пробили пулями аэроплан. Тогда он спрыгнул, летел, летел и всё-таки спустился прямо в руки к белым. Зачем же он тогда прыгал?
– Должно быть, он не знал, что попадёт к белым, Алька.
– А если бы знал?
– Ну, тогда он подумал бы, что, может быть, сумеет убежать или отобьётся.
– Не отбился, – с сожалением вздохнул Алька. – Владик говорит, что на том месте, где лётчика допытывали и убили, стоит теперь вышка и оттуда ребята с парашютами прыгают. Ты, когда был на войне, много раз прыгал?
– Нет, Алька, я ни одного раза. Да у нас и война такая была – без парашютов.
– А у нас какая будет?
– А у вас, может быть, уж никакой войны не будет.
– А если?
– Ну, тогда вырастешь – сам увидишь. Ты почему про лётчика вспомнил, Алька?
– По сказке. Помнишь, когда Мальчиша заковали в цепи, то бледный он стоял, и тоже от него ничего не выпытали.
Алька вскочил с травы и попросил:
– Пойдём, папка. Мы Натку по дороге встретим. А у меня под подушкой две конфеты спрятаны, и я вам тоже дам по половинке, только ты не говори ей, что это из-под подушки, а то у нас за это ругаются.
Они спустились на тропку и вдоль ограды из колючей проволоки, которая отделяла парк от проезжей дороги, пошли к дому.