Я уже все надумал. У Шурки берданка есть. У меня бомба спрятана – тут на станции братишка у одного солдата за бутылку молока выменял. Ему рыбу глушить, а я забрал…
Ночью подберемся, охрану разоружим, да и айда с винтовками.
От таких сумасшедших слов у Бумбараша даже хмель из головы вылетел. Он поглядел на Яшку – не смеется ли?
Но Яшка теперь не смеялся. Смуглое лицо его горело и нахмуренный лоб был влажен.
– Так… так… – растерянно пробормотал Бумбараш. –
Это, значит, из квашни да в печь, из горшка да в миску.
Жарили меня, парили, а теперь – кушайте на здоровье! Да за каким чертом мне все это сдалось?
– Как – за чертом? Чехи прут! Белые лезут! Значит, сидеть и дожидаться? – И Яшка недоуменно дернул плечами.
– Мне ничего этого не надо, – упрямо ответил Бумбараш. – Я жить хочу…
– Он жить хочет! – хлопнув руками о свои колени,
воскликнул Яшка. – Видали умника! Он жить хочет! Ему жена, изба, курятина, поросятина. А нам, видите ли, помирать охота. Прямо хоть сейчас копай могилы – сами с песнями прыгать будем… Жить всем охота. Гаврилке Полувалову тоже! Да еще как жить! Чтобы нам вершки, а ему корешки. А ты давай, чтобы жить было всем весело!
– Не будет этого никогда, – хмуро ответил Бумбараш. –
Как это – чтобы всем? Не было этого и не будет.
– Да будет, будет! – почти крикнул Яшка и рассмеялся. – Я тебе говорю – дворец построим, с фонтанами. На балконе чай с лимоном пить будешь. Жену тебе сосватаем… Красавицу! Надоест по-русски – по-немецки с ней говорить будешь. Ты, поди, в плену наловчился. Подойдешь и скажешь… как это там по-ихнему? Тлям… Блям.
Флям. «Дай-ка я тебя, Машенька, поцелую»… Как – не будет? Погоди, дай срок, все будет.
Яшка умолк. Цыганское лицо его вдруг покривилось, как будто бы в рот ему попало что-то горькое. Он тронул
Бумбараша за рукав и сказал:
– Позавчера на кордоне сторожа Андрея Алексеевича убить хотели. Не успели. В окно выпрыгнул. Ты мимо сторожки проходил, не заглянул ли?
– Заглянул, – ответил Бумбараш. – Изба брошена.
Пусто!
Он хотел было рассказать о ночном случае, но запнулся и почему-то не сказал.
– Значит, скрылся… – задумчиво проговорил Яшка. – А
оставаться ему там нельзя было. Он партийный…
Яшка хотел что-то добавить, но тоже запнулся. И
смолчал. Разговор после этого не вязался.
– Ты подумай все-таки! – посоветовал Яшка. – Сам увидишь: как ни вихляй, а выбирать надо. А к Варьке смотри не ходи, как друг советую. Да! – Яшка виновато замялся. – Ты смотри, конечно, не того… помалкивай…
– Мое дело – сторона, – ответил огорченный Бумбараш. – Я разве против? Я только говорю – сторона, мол, мое дело.
– «Сторона ль моя сторонушка! Э-эх, широ-окая, раздо-ольная…» – укоризненно покачивая головой, потихоньку пропел Яшка. – Ну вставай, пролетарий! – опять рассмеявшись, скомандовал он самому себе и одним толчком вскочил с травы на ноги.
Однако Бумбараш Яшкиного совета не послушался и в тот же вечер попер к Вареньке.
Вернувшись домой, чтобы отряхнуться от невеселых мыслей, он допил оставшиеся полбутылки самогона. После этого он сразу повеселел, подобрел, роздал ребятишкам еще по куску сахару, которые, впрочем, Серафима тотчас же у всех поотнимала, и подумал, что вовсе ничего плохого в том, что он зайдет к Вареньке, не будет. Он даже может зайти и не к ней, а к Гаврилке Полувалову. Дружбы у них меж собой, правда, не было, однако же были они почти соседи да и в солдаты призывались вместе. Только Бумбараш скоро попал в маршевую, а Гаврилке повезло, и он зацепился младшим писарем при воинском начальнике.
Бумбараш побрился, оцарапал щеку, потер палец о печку, замазал мелом синяк под глазом и, почистив веником сапоги, вышел на улицу.
У ворот полуваловского дома хрустели овсом оседланные кони. Бумбараш заколебался: не подождать ли, пока эта кавалерия уедет восвояси? Но, услыхав через дверь знакомый Варенькин голос, он привычным жестом провел рукой по ремню, одернул гимнастерку и вошел на крыльцо.
В избе за столом сидели шестеро. В углу под образами стояли винтовки, на стене висела ободранная полицейская шашка – должно быть, Гаврилкина.
«Эк его разнесло! – подумал Бумбараш. – А усы-то отпустил, как у казака».
Увидав Бумбараша, Варенька, которая раздувала Гаврилкиным сапогом ведерный самовар, не сдержавшись, вскрикнула и быстро закрыла глаза ладонью, притворившись, что искра попала ей в лицо.
Гаврила Полувалов посмотрел на нее искоса. Обмануть его было трудно. Однако он не моргнул и глазом.
– Заходи, коли вошел! – предложил он. – Что же стоишь? Садись. Пей чай – вино выпили.
Варенька вытерла сапог тряпкой, подала его мужу. С
Бумбарашем поздоровалась, но в лицо ему не посмотрела.
«Похудела! Похорошела! Эх, золото!» – не чувствуя к
Вареньке никакой злобы, подумал Бумбараш.
Но молчать и глядеть на нее было неудобно. И он нехотя стал отвечать на вопросы, где был, как жил, что видел и как вернулся.
– Лучше было тебе и вовсе не ворочаться, – сказал
Полувалов. – Такой вокруг развал, разгром, что и глядеть тошно. – И, пытливо уставившись на Бумбараша, он спросил! – С Яшкой Курнаковым видался? Он, собачья душа, поди-ка, тебе все уже расписал?
– Что Яшка! – уклончиво ответил Бумбараш. – Я и сам всё вижу.
– А что ты видишь? – насторожившись, спросил Полувалов. – Варвара, глянь-ка там за шкафом, не осталось ли чего в бутылке? Дай-ка, мы с ним за встречу выпьем.
Пить Бумбараш уже не хотел, но, чтобы задержаться в избе подольше, он выпил.
Красавинские охранники, не разгадав еще, что Бумбараш за человек и как при нем держаться, сидели молча.
– Дак что же ты видишь? – продолжал Полувалов. –
Говори, послушаем. Мы-то тут ходим, тычемся носом, как слепые. А тебе со стороны, может, и виднее…
– Что Яшка! – опять уклонился от вопроса осторожный
Бумбараш. – У Яшки – свое, а у тебя – свое.
– Что же это у меня за «свое»? – враждебно спросил
Полувалов, отыскав в словах Бумбараша вовсе не тот смысл, что Бумбараш вкладывал. – Что мне «свое»? Своего мне и так хватит. Я за всех вас, подлецы, стараюсь… У-у, погань! – скрипнув зубами, пробормотал он и смачно сплюнул, вероятно, опять вспомнив ненавистного Яшку.
«Нет, ты не слепой тычешься! – глянув на перекосившееся Гаврилкино лицо и вспомнив рассказ Яшки о пуле, пробившей окошко, подумал Бумбараш. – Таким слепцам на пустой дороге не попадайся!»
– Гаврила Петрович! – закричал снаружи бабий голос. –
Беги-ка скорей в волсовет, там какая-то бумага пришла.
Тебя ищут.
– Пропасти на них нет! То-то Гаврила Петрович да
Гаврила Петрович! А чуть что – все в кусты! А в ответе опять один Гаврила Петрович… Идем! – поднимаясь с лавки, сказал он Бумбарашу. – Теперь не дождешься… я долго… – И, пропустив Бумбараша в сени, он, обернувшись к охранникам, сказал вполголоса: – А вы подождите.
Что там за бумага? Я – скоро.
Только что Полувалов скрылся за углом, как Бумбараш быстро шмыгнул через калитку во двор, а оттуда – через коровник в сад, что раскинулся над оврагом.
Ждать ему пришлось недолго. Варенька стояла рядом и с испугом глядела ему в лицо.
– Ты что, Семен? – вздрагивающим шепотом спросила она. – Ты уходи.
– Сейчас уйду, – сжимая ее похолодевшую руку, ответил Бумбараш. – Как живешь, Варенька?
– Как видишь! Так тебя не убили?..
– Бог миловал. Да, смотрю, напрасно… Горько мне, Варенька! Что же ты поторопилась?
– Я не торопилась. А что было делать? Изба сгорела.
Мать на пожаре бревном зашибло… Тебя убили… Господи, да кто же это такое придумал, что тебя убили! Уходи, Семен! В избе гости, мне идти надо…
– Сейчас уйду. Ты его любишь, Варенька?
– Не знаю. Страшный он. Беда будет… – бессвязно ответила Варенька. – Беги, Семен, он сейчас вернется!
– Он не вернется. Он сказал, что долго.
– Нет, скоро! Я сама слышала! Он хитрый… господи! –
с мукой в голосе повторила Варенька. – Да кто же это такое придумал, что тебя убили!
Теплая слеза упала в темноте Бумбарашу на ладонь.
Бумбараш покачнулся и почувствовал, что голова его быстро пьянеет. Луна слепила ему глаза, и мимо ушей свистел горячий ветер.
– Варенька! – сказал он, плохо соображая, что говорит. – Ты брось его… Уйдем вместе.
– Полоумный! – отшатнулась Варенька. – Что ты мелешь? Как уйдем? Куда?.. Под пулю?..
«И точно, куда уйдем? – подумал Бумбараш. – Уходить некуда…»
Варенька вырвалась и насторожилась.
– Беги, Семен! Кто-то идет! Сюда не приходи. Не надо!
Она отпрыгнула и скрылась за калиткой. Слышно было, как в коровнике звякнули ведра, и Варенька поспешно вбежала на крыльцо.
Бумбараш стоял, опустив голову, и ничего не соображал. На крыльце опять послышались шаги. Если бы Бумбараш не был пьян, если бы он не был ослеплен луною и оглушен свистом ветра, то по тяжелому топоту он сразу бы угадал, что это идет не Варенька – и не один, а двое.
Он шагнул к калитке и нарвался на Гаврилку Полувалова и старшого из красавинской охраны, которые, чтобы их разговора никто не слыхал, шли в сад.
– Стой! – крикнул Гаврилка и схватил Бумбараша за рукав.
Бумбараш двинул Гаврилку коленом в живот, отскочил в кусты и тотчас же получил сам тяжелый удар по голове –
должно быть, железным кастетом.
Он зашатался… выровнялся, шагнул к оврагу… опять зашатался… хватаясь за ветви, выпрямился, оступился и, цепляясь за колючки, покатился под откос в овраг.
…Очнулся он не сразу. Голова ныла. Лоб был мокрый –
очевидно, в крови. Где-то рядом журчал ручей, Но луна скрылась, и пробраться через колючки к воде он не сумел.
Кое-как выбрался он наверх и задами пошел к дому.
Через огород он вышел к себе во двор. Дома еще не спали. Он торкнулся – дверь была заперта. Он подошел к окошку: в избе сидели Василий, Серафима и ее отец –
старик Николай. Говорили, очевидно, о нем – Бумбараше, –