— Пусть поспит, — прошипел он, указав на челнок Ивана Васильевича. — Ночь-то почти не спали…
Так отец, собираясь в поле, жалел и меня — не будил пока. Он сам укладывал на телегу соху, борону, корм, подмазывал колеса дегтем, насыпал семена. И только после этого, когда совсем уже рассветет, расталкивал: «Вставай. Пора ехать. Ишь дрыхнет, как сурок… Вставай, вставай». Помню, как спросонья садишься, бывало, на телегу и некоторое время еще клюешь носом, пока не проснешься совсем уже в пути и. не поймешь, что ласка отца в его напускной строгости.
— Пусть поспит, — согласился я и перешагнул в челнок Захара Макарыча.
Там уселись мы бок к боку, засунули руки в рукава шубеек, опустили лопухи треухов и зашептались:
— Деловой, — говорю, — доцент, а?
— У-у! Этот даст им там… Этот знает, почем фунт лиха, — дыша мне в лицо, соглашался Захар Макарыч.
— Кому же это он даст?
— Коптильщикам.
— Неплохое слово.
— Факт, неплохое… А он не обманет. Кнутиковская закваска… Ишь, как похрапывает.
…………………………………………
— Камыш-то застыл, — говорю.
— Остекленел, бедняга.
…………………………………………
Каждый из нас знал, что мы обходим главное: как выбраться изо льда. Но каждый думал об этом. Это очень трудно! Вот попали!
С рассветом, когда заря вспыхнула и заиграла на льду, мы разбудили доцента. Он вынырнул из палатки заспанный, но бодрый.
— Ой ты! — воскликнул он, глядя на озеро. — Красотища какая! Сказка!
Все было волшебно. Казалось, все вокруг покрыто светлым лаком, отполировано до зеркального блеска и оставлено на долгое хранение до самой весны. Жизнь замерла, все недвижимо.
Осень кончилась.
— Сказка… Будет нам нынче сказка, — заворчал Захар Макарыч, осторожно свертывая палатку, чтобы не поломать мерзлый брезент. — Рыхлей складывайте, — посоветовал он и нам.
После короткого совещания мы наметили «план ледового похода». До русла надо было пробиваться километра два.
Капитаном единогласно назначен товарищ Пушкарь.
Обколоть челноки оказалось не так-то уж трудно: железные рогатки суховилки для этого вполне подходящи. Пробить перед челноком метр-другой уже труднее. Вы-толкнуться из камышей еще труднее. Потом челнок уперся носом в лед — ни с места.
Немало хлопот доставило каждому из нас, чтобы стать друг за другом в одну линию. Труднее всего капитану. Он с размаху разбивал лед, стоя в носу, потом переходил на корму и проталкивался на метр вперед. В двадцати метрах от места ночевки от Захара Макарыча уже валил пар.
Потом к нему из челнока в челнок перешел Иван Васильевич, привязав свой к моему. Теперь разбивал лед Иван Васильевич и перешагивал к корме, а Захар Макарыч проталкивал челн с приподнятым носом (ведь на корме двое). С размаху киль врубался в лед, обламывал его под собой и замирал. Затем все повторялось снова.
Прошло более часа, а мы отъехали какую-то сотню метров. Капитан перестал наезжать килем на необитый лед (лодка будет изодрана в клочья и угроблена окончательно). Поэтому продвигались мы еще медленнее. Мне досталось тащить на буксире челнок Ивана Васильевича с полной нагрузкой, по все-таки это было гораздо легче, чем бить лед.
Между тем небо вновь затянуло низкими, теперь плотными и спокойными облаками. Замелькали снежинки. Надежды на оттепель не было ничуть.
Не сговариваясь, остановились на отдых. Сели, покурили молча. Потом Захар Макарыч совершенно серьезно, видимо прекратив игру в ледовый поход, сказал:
— Вот что, мужики: надо беречь силы. Если замете-лит, то нам тут хана.
Каждый из нас знал, как лет пятнадцать тому назад старик охотник вмерз с челноком в озере, выбился из сил и окоченел. Но никто ни разу не заговорил об этом. Положение наше было опасным.
А мороз нажимал все сильнее.
Мы решили меняться на колке льда через каждые полчаса и при этом отдыхать десять минут. Но прежде всего — обсохнуть от пота, для чего, пока не останавливаясь, продвигаться медленнее, спокойнее. Так и сделали.
Только к часу дня наша унылая эскадра с обессиленной командой стала против затончика, в конце которого была охотничья пристань. До нее было метров двести, а до русла Тихой Ольхи около километра. С ходу добраться до реки и думать нечего. Мы решили выйти на остров, чтобы отдохнуть, поесть.
Моя очередь пробивать лед. Ребро весла уже обтрепалось и стало мохнатым, руки в мокрых перчатках коченели. Как бы я ни старался спокойно работать, спина опять потная. Чем ближе к берегу, тем лед становился толще. Но это не страшно. Ведь обратно, от берега до средины затона, мы будем ехать уже по пробитому следу, хотя нормой и вперед. Это не страшно. Надо отдохнуть. Обязательно отдохнуть. Силы иссякали с каждой минутой.
За десять метров до пристани сломалось мое весло. Жаль. Отличное было весло — кленовое, пятиметровое, прочное. И как это меня угораздило!
— Ты что же, идол, плашмя ударил! — крикнул на меня с остервенением Захар Макарыч. — Теперь с око-мелком будешь шлепать! Клади его в лодку. Бери мое. Если сломаешь — шкуру спущу!
Он отдал мне свое тяжелое весло, а легкое весло Ивана Васильевича взял себе.
Я продолжал долбить и долбить. За «шкуру» свою, конечно, не боялся — просто Захар Макарыч тоже выбился из сил и, как говорится, сорвался.
Наконец-то последний окраек льда сбит, и лодка ткнулась в берег. Самое главное в тот день сделано: мы на земле, и теперь все пойдет проще.
— Чего это вы так напустились на Тихона Ивановича? — спросил Иван Васильевич. — Суховилки-то есть у каждого да два весла. Еще можно ломать — теперь уж все равно выберемся.
— Ну… так… сгоряча, — не очень-то энергично оправдывался Захар Макарыч.
Здесь мы были, конечно, не равны. Захар Макарыч здесь важнее. И мы это понимали. Даже гораздо важнее.
Захватив с собой пищу и чайник с водой, мы ушли в землянку. Там кто-то из охотников оставил дрова, поэтому через десяток минут уже пылала печка с полуоткрытым челом, а мы разделись.
Блаженный отдых! Описать это не в моих силах. Никогда не забыть такого часа. Мы ни о чем не разговаривали — мы наслаждались. Тянуло в дрему. Иван Васильевич, откинувшись на спину и подложив ладони под затылок, проговорил лениво:
— Эх, поспать бы…
— Все! — возразил Захар Макарыч. — Обсохли, пузо твердое — поехали.
Обратно до нашей главной магистрали протолкнуться не так уж трудно: развязали два челнока, последний стал передним. Так мы и стали вновь на курс.
Очередь была Захара Макарыча. Он размеренно, редко и точно орудовал уже не веслом, а тыкал в лед увесистой дубиной, срубленной в лесу. Дело пошло успешнее. Я проталкивал теперь челн. Иван Васильевич тащился позади с двумя челноками.
Во время передышки Иван Васильевич, явно обладавший более тонким слухом, чем мы, насторожился:
— Слышите?.. Кто-то бьет лед…
Мы пока не слышали, но затаили дыхание. Наконец и до нас донеслись удары. Человек пробивался от русла к острову. Было непонятно: кому вздумалось лезть сюда в такое время? По приближению звуков мы заметили, что охотник продвигался гораздо быстрее нас.
— Там, ближе к руслу, лед тоньше, — заметил Захар Макарыч.
— Но кто это может быть? — спросил Иван Васильевич.
— Леший его знает, — ответил Захар Макарыч. — Съедемся — узнаем. — Вдруг он вскрикнул — О! Гляньте! Вот он, ползет!
По льду быстро бежал красный паучок, тот самый, какого можно встретить и на снегу среди зимы. Удивительное насекомое!
— Как называется? — спросил Захар Макарыч у доцента таким требовательным тоном, будто тот обязан знать все на свете.
— Не знаю, — лаконично ответил Иван Васильевич, ничуть не смущаясь. — Снежные паучки почти совсем не изучены.
— Вот задача, скажи на милость: бежит, и не знаешь, кто бежит. Вон еще, смотрите! Ух ты! Строчит, каналья, — и мороз нипочем. Все это занятно. — Захар Макарыч задумался. Потом добавил: — И почему только человек так мало живет? Все бы можно было узнать. А оно, видишь, как получается… Почему бы и мне, скажем, не быть профессором? А ведь мог бы!.. Нет, если бог, допустим, и делал человека., то без соображения.
Так и выдал себя Макарыч: он, видимо, всю долгую ночь думал об этом и решил: «Мог бы».
Уже в конце четвертого часа дня, почти в сумерках, выйдя на повороте из-за камышей, мы узрели к всеобщему удивлению… Петьку Плакуна! Он тараном лез в глубь затона. Обнаружив нас, остановился и стоял в лодке, поджидая. Протолкал он, пожалуй, третью часть нашего пути от острова до русла. Конечно, для нас это большое облегчение, но зачем все-таки он сюда-то направляется?
— Ты чего в ад за яблоками прешь, горшешный художник? — спросил у него Захар Макарыч.
Плакун не ответил, а спросил у нас:
— Алешку Русого не видали?
— Нет, — ответили ему в три голоса.
— А зачем он тебе? — спросил я, вспомнив, как Алеша отхлестал его уткой по лицу.
— Понимаешь, какое дело: думал, он вмерз в Голове.
— Ну и что же? — допытывался Захар Макарыч.
— Вот я… и поехал к нему. Думаю, пропадет… Мне-то от русла пролезть — ничего: назад-то по пробитому… А ему, думаю, одному-то… Где же он есть?
— Когда он поехал? — спросил я с беспокойством.
— Вечером слыхал его мотор.
— Тогда он на русле, — уверенно сказал Захар Макарыч. — Выше затона обязательно.
Как бы в подтверждение его слов раздался далекий дублет.
— Он! — воскликнул Петька. — Как подморозило, он и сообразил: утка пойдет на русло. Он!
До Тихой Ольхи, по следу Петьки, мы добрались еще завидно.
— Слава богу! Бог, он не дурак: знает, кому помогать.
После такого заключения Захар Макарыч приложил ствол к губам и продудел условный сигнал. Через несколько минут мы услышали ответный гудок.
— Он и есть, — радостно сказал Захар Макарыч, глядя на нас. — Переку-ур! Ледовый поход закрыт. Объявляю благодарность всему составу… кислой команды.
Я бросил взгляд на Ивана Васильевича: он был «кислым» в полном смысле, даже почернел от усталости, пота и двухдневной непогоди. Таков, видимо, был и я (Захар Макарыч слов на ветер не бросает).