Допрашивая, он пронзительно из-под рыжих бровей смотрел на Базиля.
Не устрашась его глаз, Базиль нашел в себе смелость прямо ответить:
— На вас надеялся.
Лицо Шихина сразу подобрело.
— Молодец, так и надо было ответить. Значит, поверил в мою заруку. Ну, раз уж ты такой молодец, так хочешь, молодец, у меня служить?
Шихин почти выкрикнул последнюю фразу. Предложение не было уж столь неожиданным, и Базиль не затруднился ответить.
— Да, — сказал он, — хочу. Но… — он захотел сразу все выяснить, — вы скажите, во-первых, в качестве кого мне служить, во-вторых, как вам удастся выручить меня от Павла Сергеевича?
Шихин посмеивался, очевидно несколько удивленный решительностью ответа Базиля и деловитостью его вопросов.
— Ну-ну, молодец. Прежде скажу, как выручу, о другом-то дальше разговор будет. Очень просто выручу. Выкуплю, да и все тут.
— Что?! — Базиль не поверил ушам, да и возможно ли было поверить в такое счастье!
— И все тут, — подтвердил купец, похлопав себя по карману. — Мое почтение, за любезные денежки.
Базиль в радости не знал, что сказать.
— Вдруг не отпустит…
— Отпустит. У меня с ним свои дела. Да ему и надоело уж с тобой возиться, видит, что толку мало, а теперь уж и вовсе. Мето́да его для тебя самая неподходящая.
— Но как мне благодарить вас? — восторженно перебил Базиль, хватая Шихина за руку.
— Сочтемся. Ты послушай, что я тебе предложу, может, и служить не захочешь, завтра же поворотишь с повинной к Павлу Сергеевичу…
— Никогда!
— Погоди, погоди. Вот я вижу, на тебе одёжа приказчичья. У меня ты, смотри, тоже приказчиком будешь, не думай, что больше. Из приказчиков, значит, в приказчики.
— Я знаю, — тихо сказал Базиль.
— Хорошо, что знаешь. А это ты знаешь, что́ я тебя заставлю делать?
На лице Базиля выразилось недоумение.
— Я тебя взыскивать заставлю. Взы-ски-вать, — с расстановкой повторил купец, вглядываясь в лицо Базиля.
— Взыскивать? — Базиль уж догадался.
— Оно самое. Максимыч, приказчик мой, слаб, мало взыскивает. Потому как не ради дела, а ради денег служит, не за совесть старается. А на тебя я надеюсь, я тебя давно присмотрел, с первого раза. Ты ради дела, за совесть будешь служить, потому что ты молодой и у в л е ч е н н ы й… Людей не будешь жалеть, а уж искусству своему послужишь. Так ли?
— Послужу, — покорно отозвался Базиль.
— Согласен?
— Согласен.
— По рукам, стало быть. А в свободное время прожекты свои рисуй, не запрещаю. Даже сам пойду хлопотать, если путные будут. Меня везде уважают. А теперь вот что скажи мне… — Шихин сменил торжественный тон на секретный, доверительный: — Чего Монферран говорил напоследок? К месту ли я велел «ура» кричать?
Базиль перевел с французского почти дословно последние слова Монферрана. Шихину очень понравился конец фразы, и он попросил повторить. Базиль повторил. Эти слова ему самому понравились и запомнились:
«Испытанному, но медленному средству я предпочел физическую силу русского работника, природной сметливости, ловкости и разумному покорству которого отдаю должное».
Купец закрутил свою бороду с видом крайнего восхищения.
— Вот человек. Учись у него, Васёк.
И опять доверительным тоном Шихин сказал Базилю, во второй раз называя его непривычным именем:
— Вот видишь, Васёк… Ты мне этим еще пригодишься — по-французски знаешь. Я это тоже ведь рассчитал, когда о тебе думал. Ладно, догадался я, когда надо «ура» кричать, точно меня осенило, а ведь мог маху дать. В другой раз ты слушай, о чем они толкуют, да мне и говори потихоньку. И будет у меня собственный переводчик. В Питере это ой как нам пригодится. Всю конкуренцию вокруг пальца обведу. Ну, пойдем спать, пора.
Глава четырнадцатая
Базиль целое лето прожил на острове Питерлаке, помогая Шихину, в отсутствие замещая его, усердно исполняя все поручения, и ни разу ему не пришло в голову спросить Шихина о тех обстоятельствах, при которых началась перестройка собора. Правда, кое-чего Шихин не знал сам, но все же о многом мог рассказать, потому что был умен, сообразителен, смел в догадках и, в противоположность Базилю, всем интересовался. Чуя во всем возможность выгоды, он подкупал чиновников, чтобы проникнуть в казенные тайны. Наибольшая полнота осведомленности — таков был девиз Шихина. Не беда, что многие сведения лежали в его памяти мертвым, как бы ненужным грузом; если сами они не приносили явной выгоды, все же они научали его разбираться в людях, событиях, знать что к чему, увеличивали житейский опыт.
Шихин мог рассказать интересную и скандальную историю начальной поры перестройки собора.
От своего родственника, церковного старосты купца Игнатия Горбунова, Архип Шихин знал все подробности ссор двух причтов.
Если бы Базилю привелось узнать о такой кровной заинтересованности соборного духовенства в свечных и кошельковых доходах, то он произнес бы любимое и презрительное словцо прежнего Павла Сергеевича:
— Меркантильные интересы!
И ни в чем бы не разочаровался, даже в голову бы ему не пришло, что услышанные подробности могут находиться в какой-то связи с самой идеей постройки его здания.
Действительно, Базилю почти удалось убедить себя в том, что строится его здание, по проекту его, Базиля, а не какого-то Монферрана, которого он и знать не хочет.
Впрочем, иной раз он рассуждал довольно здраво. Стоя на берегу, он говорил себе: «Теперь я добываю колонны для ч у ж о г о сооружения, это нужно признать. Когда мне понадобятся колонны для с в о е г о, тогда уж я не смогу заняться только этой работой, потому что главный архитектор должен быть занят общим руководством и не может уделять отдельным работам много времени. Надо пользоваться случаем! Представим себе, что я заготовляю сейчас монолиты впрок — для своих будущих сооружений. А они несомненно будут: я так молод еще и в своей жизни успею построить что захочу… Пока же — стану жить в моем каменном мире».
— Меньше думай, а больше делай, — сказал однажды Шихин, незаметно подойдя сзади. — Знай, что я тобою доволен, но был бы доволен и того пуще, ежели бы ты меньше думал, да больше делал. На-ка, прочти вот бумагу.
Базиль принял из рук Шихина договор, в котором шихинским ногтем был отчеркнут второй пункт:
«Поставленным на сем основании рабочим людям работать в продолжение всего года ежедневно, не исключая и праздничных дней, кроме воскресных, с утра до вечера, столько, сколько в каждое время года действительно возможно будет, и состоять во всем, что до работы относится, в совершенном повиновении и послушании».
— Ну и что? — сказал Базиль, прочитав отчеркнутый пункт. — Я это раньше читал.
— Ну и то, — сказал Шихин, — прочитай вот теперь мой рапорт.
В руках Базиля очутилась другая бумага, написанная, не без щегольства, самим Шихиным.
В комиссию, составленную по Высочайшей воле, для окончательной перестройки Исаакиевского собора
На предложение оной комиссии от 31-го минувшего июля за № 180, последовавшее по поводу желательного изменения пункта 2-го нашего договора с комиссией, честь имею донести следующее. Ежели комиссии будет угодно, то мое решение таково, что каменотесцы и в воскресные дни должны на работу выходить безотговорочно, но только с тем, чтобы за каждый воскресный день, в который происходит работа, комиссия должна производить мне плату за рабочих людей вдвое против обыкновенной.
Сентября 7 дня 1826 года.
Базиль прочел рапорт и молча отдал его купцу.
— Ну? — сказал тот и самодовольно усмехнулся: — Ловко написано?
— Ловко, — подтвердил Базиль без особого восхищения.
— Мне чужих грамотеев не для чего нанимать, — продолжал Шихин с тем же самодовольством. — Слышишь? Не для чего!
Базиль с опаской поглядел на рапорт и вдруг обмолвился резким словом:
— Это же несправедливость!
Шихин нахмурился.
— Ишь, выскочил! А и только себе хуже сделал, больше-то никому не повредил, не помог. Я хотел тебя в Питер с этой бумагой послать, а теперь не пошлю.
— Не пошлешь? — опять вырвалось у Базиля.
Шихин язвительно усмехнулся.
— Не пошлю. Думаешь, заявленьице в нужник брошу? Нет, брат, сам отвезу. Слышишь? А ты здесь останешься. Тебе весело будет здесь… заранее говорю.
Базиль все еще не понимал, чего от него хочет Шихин. Тот продолжал дразнить, не договаривая до конца. Потом, вдоволь натешившись, Шихин сказал очень серьезно:
— Все, что прикажу тебе, исполнять обещался?
— Да, — Базиль совсем присмирел.
— Какой завтра день?
— Воскресенье, — Базиль начал смутно догадываться.
— Так вот, я приказываю тебе вывести завтра всех на работу.
Базиль растерялся.
— Как? Я их должен заставить?..
— Сумей. Остаешься один, я сейчас уезжаю. Чтобы завтра в обычное время работали все. До свиданьица.
Шихин ушел в помещение; оттуда он спустится на берег к лодкам и кликнет двоих рабочих. На лодке он доберется до Фридрихсгама, из Фридрихсгама с попутным судном отправится в Петербург.
Базиль остался стоять, как стоял. Такое поручение его удручало. Но он уж не знал теперь, чем удручало оно — несправедливостью или тем, что его трудно выполнить?
Базиль стоял в каменной лощине. Солнце уже село; рабочие, поужинав, ложились спать в своих бараках. Вокруг Базиля, стоявшего в одиночестве, был его каменный мир.
В первый раз этот огромный гранит, цвета запекшейся крови, показался Базилю страшным. Вокруг были темные впадины, ямы, пещеры. Днем они жили, там работали люди. Сейчас они были мертвы, как могилы.
— И чего ты, Василий Иванович, тут поделываешь? Неужто за малой нуждой сюда из дому вылез?