Государь хотел сразу приступить к делу.
Так, по его желанию, в половине первого часа пополудни начался молебен. Молебен служили архимандрит с протодьяконом и три священника Исаакиевского собора с певчим хором. Священники были те самые, что десять лет назад участвовали в ссорах с сенатским причтом. Особенно тогда отличался отец Михаил Наманский, другой же участник, отец Тарасий Дремецкий, изрядно пострадал: лишился части волос.
Молебен искусно растянули до самого прибытия государя.
Высокие лица, в сопровождении свиты, поднялись на помост. Они были встречены всей комиссией, с председателем во главе. В это время рабочие у своих механизмов стояли ни живы ни мертвы, сняв шапки. Кричать «ура» им не приказывали, они в этот день должны быть безмолвными рычагами при кабестанах.
Государь прибыл с августейшей супругой и с их императорскими высочествами — великой княжной Александрой Николаевной и великой княгиней Еленой Павловной. Вся фамилия проследовала на отведенное для нее место — отдельный высокий помост, устланный коврами, находившийся на безопасном расстоянии от места работ.
Главный архитектор почтительно доложил председателю о готовности.
Председатель комиссии всеподданнейше доложил о том государю и испросил повеления приступить к закладке.
— Начать! — сказал государь коротко, с ударением на «ать».
Председатель отвесил по этикету поклон, отступил на шаг и обернулся вполоборота к правителю канцелярии, стоявшему наготове поодаль, с блюдом в руках. Правитель канцелярии приблизился и поднес председателю на серебряном блюде платиновую медаль и свинцовый ковчег для нее.
Председатель с подобающей важностью принял блюдо с медалью и с подобающей почтительностью поднес его государю.
Государь, не глядя на блюдо, протянул руку к платиновой медали (пальцы его были белее и холоднее, чем платина), взял ее, вложил в ковчег и отдал его председателю. Председатель отдал ковчег главному архитектору, главный архитектор поклонился, закрыл ковчег, поклонился еще раз и удалился на место подъема. Там он вложил ковчег (походивший на маленький ларчик) в сделанную для того впадину в гранитной базе, на которую встанет колонна, и вернулся с вторичным донесением о готовности к операции. Председатель испросил высочайшего повеления начинать.
— Ать! — сказал император.
Архитектор махнул платком.
Колокол, висевший на первом столбе у лесов с западной стороны, ударил один раз.
Это значило — приготовиться всем и слушать следующую команду.
Архитектор махнул платком во второй раз, ему ответил колокол, и люди пошли ходить вокруг кабестанов. Кабестаны пришли в действие, и канаты, тянущиеся по радиусам полукруга, какой образовали кабестаны с подъемным станом в центре, напряглись, как шестнадцать спиц.
Колонна, полузакрытая от глаз зрителей, пошла одним концом вверх. Движение это было почти неприметно, как движение часовой стрелки, и даже еще медленнее; как сочли после, колонна поднималась в продолжение сорока пяти минут, описав концом четверть круга.
Через час все кончилось. Выламывали, обтесывали, шлифовали, полировали колонну долгие месяцы; поднялась она, став на место, где будет стоять, пока будет стоять самый собор, — за сорок пять минут. Вырубали ее дико и трудно, подняли чинно и как бы с великою легкостью; первое творилось подспудно, в тени, второе — напоказ, как парад.
Комиссия и весь штат комиссии — архитекторы и мастера — могли быть покойны и счастливы: должный порядок был соблюден.
Глаза двадцатая
Всего один человек считал себя самым несчастным в день подъема колонн, — то был Базиль: он не присутствовал на церемонии. Его не пустили как непричастного к делу. Он был принужден наблюдать операцию издалека, с середины площади. Можно представить, как велико было его горе.
Колонны ставились в продолжение полутора лет. Базиль много раз после присутствовал на подъемах, вознаграждая себя за потерянный первый, но должность его оставалась все той же: не то приказчик, не то десятник при шлифовальном сарае. Одно и то же зимою и летом. Это так ему опостылело, что он стал не слишком-то ревностно относиться к своим обязанностям.
Шихин однажды сказал ему:
— Выдохся, парень, ты.
Базиль не хотел отрицать, он лишь сказал убежденным тоном:
— Значит, пришло время в Париж отправляться. Ах, как мне хочется! Ну, ничего, дотяну, скоро уж…
— Скоро, — подтвердил Шихин.
С Базилем он был хорош по-прежнему, часто беседовал с ним, рассказывал обо всем, что случалось в комиссии, в канцелярии, во всех углах самой постройки. Он знал, сколько тысяч рублей Монферран задолжал и просрочил к уплате по векселям своим кредиторам и сколько сотен шпицрутенов получил провинившийся караульный солдат при строении.
Подходил к концу 1829 год. Сорок семь колонн всех четырех портиков несуществующего здания были поставлены, осталось поставить одну последнюю. Так было сделано по приказу царя: сперва колонны, потом здание. «Ать! два!» Сорок восьмая колонна поставлена с точно такою же церемонией в высочайшем присутствии, как и первая. Так же молебен был отслужен перед прибытием государя. Это был сорок восьмой по счету молебен. Получая за каждый по 150 рублей, священники получили всего 7200 рублей. Деньги им выдавались из сумм, ассигнованных на канцелярские расходы (Шихин и это знал!). Когда церемония кончилась и Шихин с Базилем пришли домой пить чай, Шихин сказал:
— Ну, не прав ли я был, когда предвещал себе орден!
Базиль встрепенулся.
— Вас наградили?
— Я награжден, — сказал Шихин торжественно. — А посему… — Базиль ждал затаив дыхание. — Я решил наградить и тебя.
Базиль просиял.
— Я уже хлопотал за тебя, — продолжал Шихин, — я передал по назначению письмо, в котором хвалю тебя всячески, похвалил и себя заодно, что, мол, я, Архип Шихин, а не кто другой, сумел тебя выучить исполнять поручения точно и добросовестно.
Базиль был польщен и в то же время разочарован.
— Вы хотите устроить меня в Петербурге? В Архитектурном комитете? А как же Париж? В другое время я был бы до чрезвычайности рад воспользоваться вашей рекомендацией, но, право, сейчас бы я предпочел Париж любой самой выгодной службе…
Шихин взглянул на него с любопытством и переспросил:
— Любой? Самой выгодной?
— Да, — твердо ответил Базиль.
— Даже службе у Павла Сергеевича?
Базиль засмеялся. Шихин тоже заухмылялся.
— А что, в самом деле, — сказал он, — поезжай-ка к нему, он тебе рад будет. Я бы вас помирил…
Базиль продолжал снисходительно улыбаться затянувшейся шутке, но Шихин уже не смеялся. Он опять с любопытством смотрел на Базиля. Под его взглядом Базиль вдруг затомился, еще улыбаясь, но уже жалкой улыбкой.
— Полно, — сказал он невнятным голосом, — полно пугать меня…
Шихин заговорил медленно и непреложно:
— Павел Сергеевич готов простить тебя за побег. Я послал ему официальное письмо, в котором, могу повторить, хвалю тебя за исполнительность, а себя за то, что сумел выучить. Ну, а теперь поезжай, вот тебе деньги на дорогу, поезжай с богом.
В ту минуту, когда Шихин вытаскивал свой бумажник, можно было подумать, что происходит талантливая мистификация, и кончится она тем, что Шихин, достав бумажник, вынет из него деньги на дорогу в Париж.
— На, бери, — сказал Шихин и протянул Базилю тридцать рублей. — На дорогу хватит, а с Павлом Сергеевичем у нас свои счеты. Ямщик заказан, завтра утречком выедешь. Павлу Сергеевичу я обещал, что отпущу тебя ровно через три года, а уж и то опоздал на два месяца. А теперь вот что: ты на меня не сердись, Васёк… Я сказал тебе, что выкуплю тебя от Павла Сергеевича и даже что выкупил уж, — так это я жалеючи тебя обманывал. Павел Сергеевич разрешил мне только на время тебя арендовать, на три года, надеялся, что я тебя сделаю заправским приказчиком. А я, грешный человек, решил тебя использовать, очень ты мне приглянулся еще до знакомства, еще по рассказам Павла Сергеевича. Он мне письма твои показал, пожаловался, что ты в них только об искусстве одном и пишешь, ради него готов в огонь и в воду. Тогда и запала мне мысль… Ну, спасибо тебе, за честность твою спасибо. Ты верно служил мне. Хоть и скучал иной раз, а все старался потрафить. А больше мне тебя не надо, скажу по правде, а то ты совсем скоро выдохнешься. Не сердись на меня, Васёк, поминай добром. Может, еще пригожусь. Жалко мне тебя, ну да ведь знаешь пословицу: «Жаль тебя, да не как себя»… Что могу, сделаю. Если понадоблюсь — свистни сивку-бурку.
Уезжая утром, Базиль из саней сказал стоявшему на крыльце Шихину — сказал сухо, подчеркнуто деловито, без признаков страдания в голосе:
— Ежели вы действительно имеете какое-нибудь влияние на господина Челищева, если он действительно чем-нибудь обязан вам в делах, то попрошу вас повлиять на него, чтобы он назначил меня к конторщицкой работе, а не приказчичьей. Из того, что я был приказчиком на постройке Исаакиевского собора, вовсе не следует, что я захочу теперь закупать лен и паклю для Павла Сергеевича. Вы сделаете, что я прошу?
— Сделаю, — сказал Шихин. Ему понравилась выдержка сегодняшнего Базиля.
И Шихин сдержал слово.
Глава двадцать первая
Очистку отхожих мест при строении Исаакиевского собора откупил в свое время Петр Байбаков, питерский мещанин и домовладелец. Принадлежавший ему ассенизационный обоз должен был в определенные ночи каждого месяца обслужить рабочие казармы, дома для служащих, мастерские, контору, караульню и самую постройку.
Только что перед заключением контракта с Байбаковым там же, в канцелярии строительной комиссии, был заключен неизмеримо важнейший контракт с коммерции советником Жербиным, взявшимся доставлять монолиты-колонны с финляндских гранитных ломок в Санкт-Петербург, к месту строения собора. Это была большая и дорогая работа. Письменный договор на нее был уже почти оформлен, ког