Однажды, проснувшись ночью, он почувствовал, что ему непременно сейчас же, сию же минуту нужно начать действовать — привести в исполнение какое-то свое давнее решение.
Базиль вскочил и пошел по проходу. Все спали. Он дошел до угла, взял кусок мела, лежавший у фонаря на полочке, и медленно, осторожно, чтобы не разбудить никого, пошел вдоль барака. Безучастно прошел он мимо топчана с привязанным, как обычно, трясущимся человеком. Этот уже не выходил теперь на работу. Пробовали выгонять его силой, но он был явно не способен к труду, — Берд мог поместить его фамилию в записной книжке, в списке тех, кого правительство должно выкупить и на чью долю достанется помирать или нищенствовать на будущей Исаакиевской паперти, прислонившись к колонне.
— Этот мне не годится. Падаль, — тихо сказал Базиль, направляясь дальше.
Внимательно вглядываясь в спящих, бормоча про себя: «Этот. Годится. Этот. Годится. Эти все — нет. Годится…», Базиль прошел вдоль всего барака, отмечая мелом на нарах.
Годилось немного, всего десяток. Это были те самые, которых он днем еще отсортировал от больных. Они еще не успели отравиться. Кроме того, среди них Базиль отметил тех, кто был помоложе и побойчее. Он за ними следил и на работе, и за обедом, и перед сном; много раз намеревался заговорить с ними, но все откладывал. Это были четыре парня, как на подбор белобрысые, жилистые и крепкие. Они так и спали — все четверо в ряд.
Базиль долго стоял возле них и думал:
«Разбудить или нет? Что я скажу им? «Ребята, я вот хочу бежать с завода. Побежим вместе! Я больше не могу один. Довольно, один я набегался». Что они могут ответить мне? Выругают и перевернутся на другой бок… Скажут еще, пожалуй: «Тебе, может, есть куда бежать, а нам куда? В болото? Тоже бегун выискался…» Они будут правы, бежать им некуда».
Вздохнув, Базиль отошел от них.
— Хватит, — сказал он себе, — хватит, натешился! Наметил крестов. Учинил заговор!
Потом он лежал, продолжая говорить с собой иронически:
«Скажите пожалуйста! Я устал быть одиноким! Мне понадобились товарищи! Но когда же я был одиноким? Десять лет назад со мной были мои мечты об усыновлении сироты Базиля Павлом Сергеевичем Челищевым, и тогда же со мной неразлучно было мое искусство… Скоро барское усыновление сгинуло, но зато появился и был со мной Шихин, тоже усыновитель… Потом он меня прогнал… Посещали ли меня мечты о мести? Нет, не посещали. Мечты о чистом и беззаветном служении искусству тоже постепенно выдохлись. Зато на смену им появились трезвые рассуждения о карьере, карьере во что бы то ни стало, и я стал ждать удобного случая. Я не чувствовал себя одиноким: со мной были уже не пустые мечты, а практические соображения и расчеты. Затем я их привел в исполнение. Кончилось крахом. Я сделал еще попытку. Что из этого получилось? То, что я не сплю по ночам. Отчего же я не сплю? Оттого ли, что мое положение безнадежно, что, как видно, я зря уповал на Берда и никакой мне карьеры не сделать здесь, а использует он меня до конца на проклятой работе и скажет — пошел с богом!.. на паперть или в могилу… Впрочем, не сразу в могилу и не на паперть, а я еще могу сыграть шутку… Я использую крепостническую пунктуальность Павла Сергеевича. Я вернусь к нему инвалидом, ни к чему не пригодным, и Павел Сергеевич, верный своим справедливым принципам, будет обязан кормить меня до самой смерти и любоваться моим веселым видом!.. Все равно что усыновит меня! Право, это остроумно, и, пожалуй, так оно и будет».
Базиль засмеялся.
«…Вот и опять я не одинок. Со мной снова моя старая мечта об усыновлении…»
Базиль вздрогнул на нарах. Он что-то припомнил, лицо его выражало страдание, но он продолжал казнить себя.
«…Кстати, мысли у меня ведь бывали и небесполезные. Разве плохая мысль — «райское средство»? Правда, его я не сам выдумал. Но сам ли я выдумал, или не сам — я решился его применить. Впрочем, эта мысль еще безобидна… По сравнению с более поздней и уж бесспорно моею собственной. Моя теория справедливости! Нынче она мне не в бровь, а в глаз!.. В каменоломне рабочим живется худо, работа у них тяжелая. Шлифовальщикам колонн в Петербурге живется получше, работа у них значительно легче. Это несправедливо. Стало быть, следует строже взыскивать со шлифовальщиков, по крайней мере хоть строже взыскивать, а то каменотесцам будет обидно. Раз нельзя уравнять по лучшему положению, придется сравнять по худшему…»
Базиль громко захохотал, не заботясь о том, что соседи на нарах могут проснуться. Но никто не проснулся. Оба соседа, справа и слева, спали, укрывшись, как всегда, с головой. Для Базиля и то было счастьем, что он не видел их лиц, а только заплаты на их армяках.
«…Ежели теперь применить мою справедливую теорию, — продолжал издеваться Базиль, — то придется отравить всех в России, чтобы никому не было обидно. Чтобы мне первому было не обидно!»
Когда Базиль засыпал, его последняя мысль была чуть ли уж не всерьез:
«…Отравить всех, чтобы мне было не обидно!..»
Глава тридцать первая
Утром Базиль проснулся раньше побудки. Проснулся от смеха — не своего, а чужого: где-то неподалеку смеялись дружно и зычно.
Базиль поднял голову, искренне пораженный: здесь не такое было место, чтобы весело скалить зубы. Базиль поглядел в ту сторону, где спали четверо белобрысых. Так и есть, смеялись как раз они. Молодые, здоровые, они гоготали от всего сердца, свободно развалившись на своих нарах, закинув жилистые руки за голову.
«Они надо мной потешаются, — подумал Базиль, — они видели ночью, как я ходил, мелком метил и над ними стоял…»
Но парни и не оборачивались в его сторону, они преспокойно лежали себе, глядя в потолок; скажут друг другу несколько слов — и опять загогочут дружно. Базиль успокоился и ждал с интересом, что будет дальше.
Действительно, происшествие было странное. Немного погодя все рабочие, в том числе и Базиль, поднялись, оделись, поели, собрались уходить на работу, а четверо белобрысых парней всё лежали себе, нимало не беспокоясь, и никто, казалось, кроме Базиля, не обращал на них внимания. Но все же нашелся, должно быть, такой, что доложил мастеру. Прибежал мастер, принялся ругать парней, ткнул одного кулаком в скулу, — парни и ухом не повели. Народ стал собираться к их нарам. Базиль подошел вместе с другими, смотрел и слушал, но ничего не понимал, бессмысленная ругань мастера ровно ничего ему не объясняла.
Вот мастер принялся отгонять всех от нар, ругал уже не парней, а тех, кого отгонял от них, и наконец самолично погнал всех на работу. И все пошли. Все, кроме тех четырех. Они остались, потешаясь над суетливостью мастера, над тем, что он на ходу совал кулаком в чью-то шею, затылок и все попадал в воздух, потом изловчился и угодил, но уже в другой затылок.
Вышли на двор. Шагая со всеми, Базиль начал, кажется, понимать (как часто он что-нибудь важное понимал не сразу). Для подтверждения догадки он обратился с вопросом к своему наводчику. Тот равнодушно ответил, едва шевеля губами:
— Не хотят.
— Чего не хотят? — добивался Базиль.
— Травиться, — буркнул наводчик.
Базиль ахнул и завернул обратно, бегом в барак.
— Куда? — кричал ему вслед мастер. — Куда, сукин сын?
Забежав в барак, Базиль прокричал еще с порога:
— Ребята!
И, подбежав к ним, едва выговорил от волнения:
— Ребята, бежим вместе!
Парни захохотали.
Сейчас уж и в самом деле они засмеялись над ним. Базиль отпрянул, и это было так же смешно. И над этим захохотали парни.
— Я хотел с вами, — растерянно сказал Базиль. — Чего смеяться?
Можно было ожидать, что они опять загогочут. Но парни, как сговорившись, все четверо поглядели на Базиля вполне серьезно, и один сказал даже строго:
— Чего не смеяться, пока можно. Завтра вот отобьют печенку, так не очень-то посмеешься.
Другой потянулся и сказал с упоением:
— Ух ты, завтра! Чего только будет!
— А чего будет? — спросил третий.
Четвертый был самый младший. Он сказал наставительно:
— То будет, что, может, нас не будет.
— Что ж, — сказал первый, обращаясь к Базилю, — если того же себе желаешь, ложись с нами рядом. Можно ему с нами, ребята?
Ребята захохотали.
— Ложись! — скомандовал старший. Базиль послушно взобрался на нары.
— Только помни, — сказал старший, — бежать мы никуда не побежим. Так вот и будем лежать.
— Так ему обиднее, понимаешь, — сказал второй.
— Злее, значит, — пояснил третий.
— Кому? — спросил Базиль.
— Берду. Мы лежим, а ему берданку спирает. Эх, скажет, не хотят работать, мерзавцы.
Парни оживились, и каждый стал думать вслух, представляя злобу хозяина.
— Уж мы ему досадим!
— Он-то на нас рассчитывал!
— Нас бы ему надолго хватило.
— Вот мы какие!..
— Чего толковать, здоровые!
Они с восхищением оглядывали друг друга, напруживали руки, грудь и важно откашливались.
— Вы — братья? — спросил Базиль, совсем освоившись.
— Не, — ответили все в один голос.
— Почему вы других не подговорили?
— Куда этим дохлым! — презрительно сказал старший. — Им обещали пенсию дать, когда работу закончат.
— Лешего им дадут, — сказал младший.
Базиль лег поудобнее и закинул руку за голову.
— Да, — сказал он задумчиво, — пенсию не дадут.
— Пенсиев нам и не надо. Мы все здоровые, — сказал младший. — Нам подавай другое…
— Чего другое?
— А вот чтобы мы здоровые остались.
Базиль заволновался.
— Но ведь вы говорите сами, изобьют завтра? Может, насмерть… Как же тогда?
Парни захохотали. Их рассмешило его недоумение.
И Базиль уж не обижался, напротив, он любовался отчаянными парнями, и ему казалось, что выход найден: стоит положиться на них, и все будет обстоять очень просто.
Он жалел об одном лишь — что он не умел шутить и никогда не умел веселиться. А как бы это теперь пригодилось: они бы признали его своим.