— Сердись на всех… не сердись на меня, Саша!..
Александр сквозь хмурь улыбчиво на нее глянул.
Во двор въезжают сани с помятым верхом и поломанными оглоблями. Из них с трудом вылезают Твердило с супругой. Охая, кланяются князю с княгиней. Едва разогнувшись, видят недобро усмехающегося князя, видят новгородского посадника, сердито машущего им рукой из-за княжьей спины, желая предостеречь; видят псковских ходоков с батожками и котомками. Слышат, как за воротами пересмеивается и шутит народ, наблюдая эту сцену.
— Маленько… разбили нас кони, — мямлит Твердило, озираясь кругом и больше всего боясь взглянуть на жену. — Понесли не путем… (Александр молчит. Твердило немного приободрился, бросил злой взгляд на крестьян.) А вы чего не путем пришли? Идите к Спасо-Мирожским монахам, с ними спорьте! Уступил я им от греха эту землю.
В народе вздох удивления.
— Когда продал? — медленно спрашивает князь.
— Намедни.
— Значит, после суда… Лукав! Так вот, — строго говорит князь, тая усмешку, — сегодня через владыку вернешь монахам, что получил обманом за чужую землю.
Жена Твердилы не выдержала.
— Степан Твердиславич, да заступись! — со слезами кричит она новгородскому посаднику. — Не слыхано в вольном Новгороде, чтобы князь экую силу забрал над боярами!
— А ты, Степан Твердиславич, — говорит Александр, не обращая на нее внимания, — дай им грамоту на ту прибрежную землю, чтобы больше и споров не было. — Обернулся к мужикам. — Присудил вам не потому, что люблю вас лучше боярина… тем паче святых отцов. Присудил по правде… и еще потому, что места у вас прирубежные, ворог близко… Чур стоять на своей земле крепче камня!
Крестьяне снова валятся ему в ноги, но он уже отвернулся; положив руку на плечо Твердилы. У того подкосились коленки от тяжести. Александр засмеялся:
— Экой день тебе тяжкой выпал, Твердило Иванкович! Даже ноги не держат. Идем, подкрепишься столетним медом… Поддержи его, госпожа посадничиха!
Они возвращаются в шумную горницу. Новгородский посадник поотстал немного, перемолвившись с псковским Твердилой несколькими словами. Догоняет князя.
— Ради брачных дней, княже, — негромко говорит он, — не хочу попрекать тебя твоим самовольством. Одно спрошу. Против кого загодя ополчение из смердов готовишь? Для чего на Шелони крепостцы рубишь? (Степан Твердиславич невольно ожесточается и возвышает голос.) За кем доглядать на море, на Котлином острову, стражу поставил? Может, поделишься воинской заботой с боярами? Молодому трудно обо всем думать…
Александр из-за шума в палате точно не слышит. В одном конце ее вьются колесом, пляшут и ходят на руках скоморохи, в другом — пляшут сами бояре, что помоложе. На помосте играют на гуслях, дудят в сопелки, колотят в бубны. Ни матери, ни владыки уже нет в застолье. Младший брат Александра, красавец Андрей, с увлечением бьет в ладоши в такт пляске.
Александр и княгиня, никем не замеченные, хотели уже было покинуть палату. У порога Александр приостановился, с удивлением слушает, как поют разгулявшиеся иноземные гости, сидящие неподалеку от двери. Их жесты воинственны, голоса грозны.
— Саша, это о чем поют заморские гости? — спрашивает княгиня.
— О чем? — Александр усмехнулся, переводит на русский язык немецкую песню: — «Что не можешь купить за деньги, не стесняйся, бери мечом!..»
Пение прекратилось — гости увидели князя. К нему подскочил, кланяясь, ловкий немолодой иноземец, виденный нами у Батыя и папы.
— Приветствую тебя, благородный князь, и тебя, молодая прекрасная княгиня! Прошу принять от Венецианского государства столь же чистый и прозрачный подарок, сколь чисто и не замутнено посторонним умыслом наше желание приятства и дружбы с тобою, князь. С тобой и с твоим великим княжеством… — Венецианец с льстивой улыбкой приставляет к стене цветное оконное стекло.
Александр наклоняет голову.
— За величанье и Работу спасибо! А стекло к нам в Новгород вперед не вози — больше набьешь, чем выручишь….
Немецкие гости наконец догадались, что надо встать перед князем. Один из них, отступив для поклона, кованым каблуком ударил в стекло, и оно разлетелось вдребезги. Венецианец раздраженно зашипел, княгиня звонко рассмеялась, а дудки и бубны заиграли еще пуще.
Раннее летнее утро. По Неве плывет флотилия. Корабли расцвечены флагами, на головном корабле — знаки королевского достоинства. Ветер с моря, но парусов поубавили, выгребаются на веслах. На палубах видны люди и кони, решетчатые осадные башни, небрежно прикрытые жухлой зеленью.
На флагманском корабле из каюты вышел важный военачальник в шлеме с перьями, оглядывает прибрежные леса и болота. Возле него — нарядный тоненький юноша забавляется с попугаем. Вдруг заметил в прибрежных кустах шевеление, хищно выхватил у лучника самострел. Запела стрела. С обрыва донесся стон, — ломая кусты, падает в воду человеческое тело. Почти в ту же секунду кто-то кинулся с берега в воду на помощь раненому. Военачальник одобрительно кивнул сыну; приказывает матросам:
— Взять живыми!
Привязанного к мачте молодого парня в мокрой одежде допрашивают. Он бесстрашно глядит на жаровню с углями, которую кок выносит из камбуза и ставит перед его босыми ногами.
— Подсуши, подсуши меня! Гляди, не спали портки-то… Чего, говоришь, надо? Лот-мана? Во́жа, значит… А вы, господа, так, без вожа, через камни махнуть спытайте. Лодьи потонут, так, может, люди выплывут…
Жаровню подвинули под ноги. Лицо его сморщилось от боли, на лбу выступил пот.
— Ужо… на том свете вам, — прохрипел он, — такими ж калеными!..
Стон его заглушается воем дудок, одновременно взревевших на всех кораблях. Паруса спущены, гребцы, помещающиеся под палубами, загребают к берегу. Парень неотрывно смотрит на небольшой поселок, виднеющийся на берегу подле устья Ижоры. Удовлетворенно вздохнул, заметив мелькнувших между деревьями всадников в длинных холщовых косоворотках. Нахлестывая лошадей, они быстро удаляются от Невы в глубину леса.
— Поскакали наши! — шепчет парень. — Расскажут Новгороду!
Ревут дудки, бьют барабаны, — корабли королевской флотилии доблестно наступают на мирный рыбачий поселок с развешанными на кольях вдоль берега неводами, с тихими дымка́ми над избами, с белоголовыми ребятишками, которые испуганно выскочили из воды на прибрежный песок и таращатся на эскадру.
Совет господ в Новгороде. Бояре сидят вдоль стен на лавках; в красном углу — архиепископ Спиридон, главенствующий на совете, рядом с ним — князь Александр. За спиной князя стоит его новый оруженосец — молодой псковский щитник Ратмир, на лице которого мгновенно отражаются все его тревоги и переживания. У двери гонец в пыльной и рваной рубахе, с исцарапанным, исхлестанным ветвями лицом.
— Не верь, преосвященный владыка, дурным вестям, — убедительно, как и в прошлый раз на пиру, говорит чернобородый боярин Жирослав Рогович. — И вы, бояре, не верьте. Наплел нам гонец бог те что! Чуть не сам, мол, свейский король пришел воевать нашу Неву да Ладогу! Видно, страже князя Александра Ярославича во сне причудилось…
Смертельно утомленный гонец через силу поднял голову, хочет что-то возразить боярину. Его опередил князь:
— Преосвященный владыко, отпустил бы ты гонца на ночлег, он сомлел от устали.
Гонца увели. Другой боярин, постарше видом, заговорил тихим, елейным голосом:
— Те места я давно узнал — Ижору, Корелу нашу. Князь Александра на свете не было, а уж мы с его батюшкой Ярославом Всеволодычем и туда и сюда похаживали… да все ладком, все тихонечко. Боже упаси бывало дразнить свеев… или там немцев…
Раздается чей-то насмешливый голос:
— Бил Ярослав Всеволодыч крепко тех и других, коль без спроса лезли. Вот тебя я, Гурята, верно, в походах не помню. Где-то сидел… ладком да тихонечко!
Двое-трое бояр невольно расхохотались. Улыбнулся и Александр, взглянув на веселого богатыря Павшу Онцифоровича. Гурята с удвоенным усердием закричал тонким голосом:
— Нет, дослушайте меня, бояре, я дело хочу сказать. Коли и пришли свеи, то не нас они хотят воевать, а емь, сумь нечистую за рекой Невой. То не тронет нашу новгородскую честь, не порушит нашу заморскую торговлю. Что нам до еми?
Слышатся голоса:
— Он дело говорит.
— Не порушит, верно.
— Что нам до еми? Пускай ее бьют — то нашей Кореле тоже в пользу.
— А коли нас воевать пришли?
— Подождать, поглядеть надо…
— Да, может, и свеев-то нет на Неве?..
— Зашли две разбойничьи шнеки, да вышли… И прежде бывало.
— Миром, миром надо со свеями!
Сам владыка два раза согласно кивнул высоким своим клобуком.
На дворе раздается топот копыт. К крыльцу подъезжает надменного вида рыцарь со свитой. Соскочивший с коня оруженосец помогает ему спешиться. В сопровождении собственной охраны рыцарь поднимается на крыльцо, идет мимо оторопевших копейщиков владычьей дружины в горницу, где слышатся голоса спорящих бояр.
В горнице наступает тишина. Бояре изумленно смотрят на рыцаря. Выйдя на середину и бесцеремонно оглядев присутствующих, он обращается к Александру:
— Конунг!
Александр остается сидеть, мрачно глядя на дерзкого пришельца. Резким, без выражения, металлическим голосом тот говорит по-шведски:
— Ярл Биргер — конунгу Александру. Если можешь мне противиться — выходи. Я уже здесь и пленю твою землю.
Один из сопровождающих посла переводит эти слова на русский язык. После этого рыцарь бросает наземь к ногам Александра железную варегу и, не дожидаясь, пока ее поднимут и выразят покорность или негодование, повертывается, гремя доспехами. В невысоких дверях не успел нагнуться, ударился шлемом о верхнюю притолоку с прикрепленной к ней большой железной подковой, на момент отшатнулся, но не выказал ни смущения, ни досады. Только в сенях он снял шлем (отчего русые волосы его рассыпались по плечам, и вообще оказался он моложе и простоватей), недовольно потрогал пальцем вмятину на металле и снова аккуратно надел.