Бояре на совете растеряны:
— Как теперь будем?
— Надо послать за подмогой к великому князю Ярославу Всеволодовичу…
— А пока пускай свеи, — горько говорит Павша Онцифорович, — голыми руками берут что им надо!
— Зачем! Пока пошлем ответ Биргеру…
— Чего ж отпустили посла?
Кто-то кинулся к двери. Но на дворе уже застучали копыта, заржал конь, пыль застлала окошко. Посол ускакал со свитой. Бояре глядят друг на друга. Один вздохнул:
— С самим Биргером воевать!
— Воевода лютый! — поддакнул другой. — Свейской землей не король, а он правит…
— Тут лето еще подоспело — июль-страдник! — с сердцем говорит третий. — Как сбирать ополчение?
Гуряту осенила здравая мысль:
— Бояре! А чего Биргеру от нас надобно? Неву-реку? Так пускай он берет ее под свою руку. Морские разбойники без того грабят торговых гостей. Может, Биргер хоть наведет порядок. Мы пошлину ему гостевую будем платить.
Павша Онцифорович с ожесточением плюнул:
— Вот овцы-то, прости господи! Мало нам, что поверили веницейскому гостю: «Не до вас свеям, на датчан ополчаются, у них давние счеты…» Не до нас, как же! Князь Александр Ярославич, а ты что молчишь? — Он обернулся, и глаза его округлились от удивления.
Взоры всех остальных бояр также обращаются к князю, о котором забыли на время. Но место рядом с владыкой пусто: никто не заметил, как князь покинул горницу.
Жирослав Рогович откровенно захохотал в свою черную бороду:
— Вот наш защитник! Сбежал!
— Видать, больше нас напугался соколик! — ласково, с умилением произносит Гурята.
Посадник Степан Твердиславич пренебрежительно от него отмахивается. Говорит деловито:
— Пора решать, бояре. Преосвященный владыко, за тобой слово.
Владыка басовито откашлялся:
— Боязно, господа бояре, навлечь зло на Новгород… Боязно мне решать. Скажу так: сила солому ломит…
— Так, так, владыко! — кивает Гурята.
— Потолкуем о том, — продолжает владыка, — как с сильным поладить.
В соседней горнице, гневный, тяжело дышащий, с распахнутым воротом алой шелковой рубахи, Александр шагает взад и вперед мимо старого Ратши, который сочувственно следит за ним из-под взъерошенных седых бровей, мимо угрюмого старшего дружинника Сбыслава Якуновича. Круто остановился:
— Ратша! Ты служил моему отцу, деду служил… Скажи: в сегодняшних боярских речах есть хоть вот столько правды?
— Есть, — помолчав, отвечает Ратша.
Александр нетерпеливо ждет.
— Сам знаешь, низовые княжества татарва разорила, хлебом надо своим прокормиться, — обстоятельно поясняет Ратша, — ни людей, ни коней нельзя тронуть летом… Как сбирать ополчение? С кем воевать свеев?
— Выходит, не с кем, — поник головой князь. И тотчас выпрямился, увидав на лавке рыцарскую перчатку, которую давеча посол бросил. Большой палец у нее полуоторван. Александр нахмурился, взял ее в руки.
— Кто трогал?
— Ратмир принес из той горницы. Дружинник твой младший…
— Это я, князь, — несмело выступает из угла юный псковский щитник.
Александр медленно поворачивается к нему.
— Ты? — грозно говорит он. — За меня принял вызов?
Побледневший Ратмир молчит. Князь оборачивается к Сбыславу Якуновичу.
— Так-то ты смотришь за моими дружинниками! Ну, что молчишь?
— Я жду, князь, — коротко отвечает тот.
Александр внимательно вглядывается.
— Ты ждешь! А дружина?
— Ждет, как ты приказал.
Пауза. Ратмир затаил дыхание, чувствуя, что сейчас произойдет что-то важное. Александр многозначительно говорит Сбыславу Якуновичу:
— Пойди и скажи, что ей ждать недолго.
Разорвал кольчужную рукавицу и с силой швырнул ее в угол.
Боярский совет подводит безрадостные итоги.
— А Биргер не согласится, — понуро говорит архиепископ, — станем бить челом самому королю свейскому Эрику…
— Так, так, владыко, — довольно приговаривает Гурята. Остальные, кроме сумрачно молчащего Павши Онцифоровича, согласно кивают. Вдруг видят: в дверях стоит князь Александр. Как ушел, так незаметно и появился. Зато в нем самом заметная перемена: в лице спокойствие, заговорил степенно:
— Господа бояре, прошу пожаловать со мной на крыльцо владычье. Дай помогу, преосвященный владыко! — бережно помогает Спиридону подняться с кресла и ведет его к двери. За ними, теснясь, выходят недоумевающие бояре. Первым идет воспрянувший духом Павша.
На дворе, перед самым крыльцом, выстроилась принадлежащая Александру дружина: триста мечей сверкают на солнце.
— Говорят, бог не в силе, а в правде, — говорит князь. — Тут и правда, и сила немалая… — Спокойно взглядывает на посадника и Жирослава Роговича. — С такой дружиной не страшно и на Неву выйти. Нас там не ждут, а мы уже там! Верно я мыслю, бояре?
Пораженные бояре сначала молчат. Затем поднимается такой шум, от которого туча голубей взмывает с крыши архиерейских хором.
— Как он смел на владычий двор привесть свою дружину?
— Испокон века такого не было!
— Не давай ему, преосвященный владыко, благословения!
— Сгубит он наш Великий Новгород! Косточек русских не соберут после неравного боя!
— Ведь что придумал: скакать куда-то, а не дома, за крепкими стенами обороняться!
— С отцом всю жизнь мучились, теперь с сыном!
— Господи, неужели иных князей на Руси мало?!
— Пускай вече прикажет князю сидеть дома смирно, ждать нашего решения!
— Сами прикажем! Не надо веча…
— Постоим за боярскую вольность!
Раздраженные боярские голоса покрываются дружной клятвой трехсот молодых воинов:
— Постоим за новгородскую славу!
Большой, красивый шатер в шведском лагере на берегу Невы.
В шатре — ярл Биргер, его сын, еще двое военачальников, иноземный рыцарь и шведский епископ. На скатерти остатки обеденного пиршества, пустые кубки. Старый воин стоит у откинутого полога, у входа в шатер, и негромко поет, аккомпанируя себе на лютне. Юноша, сын Биргера, подпевает, строгая кинжалом ветку. Остальные дремлют или борются с дремотой. Внимательно слушает лишь иноземец.
— Все битвы для меня нипочем, — вполголоса поет воин, — ни один витязь не выбьет меня из седла… Я думал, что никто не может противиться моим желаниям, и однако ж русская дева пренебрегла мной…
Кто-то из вельмож сладко зевнул, разморенный полдневной жарой и сытной трапезой. Воин поет:
— Я рожден там, где звучат тетивы луков и поют стрелы. Корабли мои — ужас народов. Я избороздил все моря, и однако ж русская дева пренебрегла, мной…
Иноземный рыцарь презрительно усмехается.
Резкий окрик Биргера:
— Что ты поешь, дурак?
Испуганный певец опускает лютню.
— Песню Гаральда Храброго, властительный ярл…
— Вздорная песня! — сердито говорит Биргер. — Кому это надо, чтоб русские девы нами пренебрегали?
Его сын беспечно смеется.
— Это было давно, властительный ярл… очень давно, — оправдывается певец, но Биргер уже не обращает на него внимания.
— Жарко! — отдуваясь, говорит он. — Если сегодня приведут достаточно коней и носильщиков, завтра мы выступаем и берем по пути крепость Ладогу. Надеюсь, когда мы будем у стен Новгорода, наши друзья из Ливонии и Пруссии (значительный взгляд в сторону иноземного рыцаря) успеют добраться до Пскова…
— О! — рыцарь надменно вскиул гонлову. — К тому времени орден уже овладеет Новгородом!
— И мы посмотрим, — продолжает Биргер, как бы пропустив его слова мимо ушей, — кому достанутся честь победы и все богатства, когда русский Новгород перестанет существовать. Пой! — крикнул он воину с лютней. — Пой то, что следует петь перед м о и м и битвами.
Тот поет:
— Жарко дрались мы мечом! Пятьдесят один раз водружал я свое знамя на поле битвы. Никогда я не опасался, что воины найдут себе более храброго предводителя…
— Громче! — кричит Биргер.
В кубки опять налито вино, все пьют, затем начинают подтягивать скальду, молчит только немец.
— Жарко дрались мы мечом! Я был еще молод, когда на востоке устроили мы в усладу волкам кровавую реку и задали для желтоногой птицы богатую пирушку из мертвечины. Море было красно, как растерзанная рана, и во́роны плавали в крови…
На пороге шатра появляется запыленный рыцарь, которого Биргер посылал в Новгород. Он почтительно приветствует ярла и остальных вельмож. Все замолчали, с любопытством ждут его сообщения.
— Достославный ярл! — говорит он отчетливо. — Твое приказание выполнено. Новгородские вельможи трепещут, их княжич от страха не мог вымолвить ни одного слова.
Биргер удовлетворенно кивает.
— Ты быстро вернулся, — одобрительно говорит он.
— Я летел как птица, чтобы порадовать своего великого ярла вестью о слабости его ничтожных врагов.
— Садись, — говорит Биргер. — Налейте ему вина.
В прибрежном лесу князь Александр отдает последние распоряжения. Его глаза блестят в предчувствии близкого боя, под румяными юношескими щеками катаются желваки, но движения его сдержанны и неторопливы.
— Никто не может сказать, что мы коварно напали ночью, на сонных, — говорит Александр. — Молнией среди бела дня появились, и молнией мы ударим! Только не дать опомниться и понять, что нас мало, а их много… Начнут ижорцы, начнешь ты, Пелгусий, — он положил руку на плечо пожилого, угрюмого вождя ижорцев. Обращается к старшим дружинникам: — Сбыслав Якунович, Гаврила Олексич, ступайте на место и ждите, Павша Онцифорович, — говорит он боярину, — взглянем еще на лагерь.
Они осторожно направляются к опушке леса. Их сопровождает Ратмир.
Шведский лагерь состоит из нескольких рядов палаток, среди которых выделяется златоверхий шатер Биргера с развевающимся над ним синим знаменем. Палатки разбросаны вдоль берега Невы, между ними горят костры, на которых варится и печется пища. Между лагерем и рекой снуют люди, нагруженные припасами и оружием. Большинство кораблей стоит у самой береговой кромки, с них спущены сходни. Часть людей на шнеках находится в устье Ижоры, впадающей в этом месте в Неву. На той стороне, дымясь, дог