Александр обернулся к Павше:
— А где плененный тобою германский рыцарь?
— Где? — растерянно говорит Павша Онцифорович. — Где-то там… — Он делает неопределенный жест. — Его берегут!.
— Сюда! Тащи его! — раздались голоса за кустами, и несколько дружинников, сопровождаемые Гаврилой Олексичем и каким-то невзрачным мужичонкой, приводят на поляну германского рыцаря, одетого поверх лат в разорванное крестьянское платье.
— Да вот он! — обрадованно восклицает Павша Онцифорович.
— Александр Ярославич! — выступает вперед Гаврила Олексич. — Пленный сбежать хотел. Ладно, этот рыбак увидел, — показывает на мужичонку. Тот его прерывает:
— Дозволь мне, пресветлый князь, я скажу. Он в Копорье меня с челном нанимал. Вот этот, железный… (Немец стоит прислонясь к дереву, с презрительно-мрачным выражением лица.) Золото мне давал, гляди-ка!
— А ты ему что? — интересуется Александр.
— А я торговаться в голос, чтоб услыхали. Так он меня чуть не убил!.. Спасибо, помог племянник… Саня, где ты? — Ободряюще подзывает держащегося поодаль здоровенного парня. — Ишь, оробел перед светлым князем. А кабы не он, не видать бы тебе твою полонянку! — Он оборачивается к смущенному Павше Онцифоровичу.
Князь насмешливо смотрит на своего боярина.
Тот негодующе заявляет:
— Слово он мне давал… рыцарское!
Немец сердито трясет головой:
— Простое слово. Рыцарского я не давал.
Дружинники смеются. Князь задумчиво говорит, прищурясь на пламенеющий запад:
— В Копорье собрался… — Вдруг оборачивается к шведскому послу, который думал уже, что о нем забыли. — Зачем? Не знаешь?
— Нет, конунг! — растерялся посол.
— Кто этот рыцарь?
— Это… наш гость, — отвечает посол. — Он… любит море…
— Что ж! — Александр обводит рукой обагренное закатом поле битвы. — Он увидел здесь м о р е крови…
Молчание. Александр заметил понуро стоящих неподалеку пленных шведских солдат. Делает знак приблизиться одному из них. Подходит перевязанный и взлохмаченный швед с большой седой бородой. Это скальд, который пел в шатре утром. Посол Биргера подозрительно на него смотрит.
— Если простые воины, — говорит Александр, — будут столь же скрытны, как знатные рыцари, которых я отпускаю домой без всякого выкупа… — обрывает мысль, в упор спросив скальда: — Что ты знаешь об этом германском рыцаре, воин?
Раненый скальд глядит на остатки разломанной лютни, которые все еще валяются подле шатра, затем переводит тяжелый взгляд на германца.
— Этот рыцарь несправедливо меня обидел… — Помолчал. — Больше я ничего не могу сказать о нем, конунг.
Александр снисходительно улыбнулся.
— Ты боишься его, я вижу. Но ведь он у меня в руках!
— Я у тебя в руках, верно! — вдруг кричит разъяренный германец. — И в этом виновны шведские хвастуны и трусы. Но скоро ты будешь у н а с в руках! Ты и твой Новгород… И тогда… — внезапно умолк.
Долгая пауза.
— У вас — это у Тевтонского ордена? — весь собравшись, точно для прыжка, спрашивает Александр, понимая важность этого открытия. — Ты приехал сюда наблюдать за военными действиями союзной твоему ордену Швеции? А отсюда ты хочешь поехать туда, куда сами тевтоны намерены ударить? — И неожиданно заключает: — Что ж, туда мы поедем вместе.
Германец заметно обмяк после этих вопросов. Александр обернулся к раненому скальду. Тот, избегая его взгляда, еще ниже нагнул голову, что могло означать молчаливое подтверждение высказанных князем догадок. Затем робко шагнул к шатру.
— Можно… взять это?
Удивленный Александр разрешает ему подобрать с земли обломки лютни. Сухо и жестко говорит шведскому представителю:
— Хороните своих мертвецов… и чтобы к утру вас в помине не было!
Туман. Раннее утро. Три корабля идут вниз по Неве под траурными черными флагами.
В доме псковского посадника за столом сам Твердило Иванкович, его супруга, двое ближних бояр и ганзейский купец, один из тех, что были на княжеской свадьбе в Новгороде.
Твердило, красный, распаренный, непрерывно утирает рушником пот (одно длинное полотенце лежит у всех пятерых на коленях), жена его много и без причины смеется, бояре тоже навеселе. Ганзеец трезвее других.
— Каков есть твой ответ, господин Твердило? — спрашивает он посадника. — Я жду. И ждут те, кто обещал тебе… (он подумал секунду) очень много… чье слово твердо… (он еще подумал) как меч!
— Ты что мало пьешь, Христиан Осипыч? — уклоняясь от ответа, с ласковой укоризной замечает хозяин. — Ведь душа просит! (С притворной скорбью.) Расклевали, поди, на реке Неве во́роны нашего ясного сокола!.. (Торжествующе.) И то — не ходи на свеев! — Он наклонился к гостю. — Когда, говоришь, ждать… соседей?.
Ганзеец беспокойно задвигался. Оглянулся на двери, на окна. Бояре тоже встревожились, прислушиваются.
— Ровно подъехал кто-то?
— Почудилось, — говорит другой боярин.
Твердило встает, откашливается внушительно.
— Ладно! Чтобы и вам, гостям иноземным, и нам, правителям русским… хорошо было! Вот мой ответ. Он тверд, как… как то, что меня зовут Твердилой! — Поднял чашу. — За соседей! — Пьет.
Все пьют, запрокинув голову. Посадничиха только пригубила, довольно смеется, оглядывая свою нарядную горницу. Внезапно ее глаза наполняются ужасом: на пороге стоит Александр Ярославич.
— За каких соседей пьешь, хлебосольный хозяин?
Твердило бормочет что-то невнятное, вструхнувшие гости молча уставились на князя, одна посадничиха не потеряла присутствия духа. Она мигом наливает кубок, ставит его на поднос и, приторно улыбаясь, подходит к князю:
— За кого же нам пить другого? За тебя, князюшка, за наших соседей милых и старших братьев — господ новгородских! Вот радость ты оказал — сам прибыл… — Осторожно осведомляется: — Поди, можно и за победу твою осушить чашу? Небось разбил свеев?
Князь кивнул коротко. Протрезвевшие Твердило и гости испуганно переглядываются. Посадничиха поспешно командует мужу:
— Что же ты — на радостях голову потерял? Наливай за невского победителя!
Твердило кидается разливать вино, посадничиха продолжает протягивать на подносе кубок, но князь не принял угощения, говорит посаднику:
— Я к тебе не пировать приехал… Вели гостям и жене выйти!
Хмуро ждет, пока все, кроме Твердилы, выйдут из горницы. Заговорил сурово:
— Ведомо мне, не одни свеи на наши места позарились. С о с е д и из ордена тоже на нас помышляют, не ровен час — кинутся… А ты! До чего псковскую крепость довел? Галки в бойницах гнезда вьют!.. Копорье я по пути, сколько успел, укрепил, теперь здесь будем ладить. Вели собрать работных людей отовсюду.
Твердило торопится вставить:
— Князь, дозволь слово молвить…
Князь насмешливо перебивает:
— Тоже про июль-страдник? (Решительно.) Не дозволю! Одна у нас сейчас страда — от врагов уберечься. А пирушки с иноземными гостями (испытующе поглядел на Твердилу, переставшего дышать от страха) — лучше оставь. Смотри опутают…
В одной из горниц в доме Твердилы стоят у окна посадничиха и ганзеец. Во дворе несколько конных дружинников и воевода Павша Онцифорович, не спускающий глаз с пленного германского рыцаря.
Ганзеец увидел рыцаря, всплеснул руками:
— Иезус-Мария! Это барон фон Штурм Федер! Безоружный! В плену!
Посадничиха судорожно, так что впились ногти, схватила его руку:
— А вдруг князь дознался?
Ганзеец пытается освободить руку:
— Больно, госпожа… пустите!
Псковский посад. По улице проезжает дружина. Из дворов выбегают жители, из окон, из палисадников высовываются оживленные лица. Кричат:
— Редко бываешь, княже!
— Не забывай псковичей!
— Мужики добрые, пригодимся!
Поравнявшись с узенькой улочкой, князь велит дружине продолжать путь, а сам в сопровождении слуги сворачивает в переулок.
Он спешивается у маленького домика, над воротами которого укреплен щит — знак ремесла живущего здесь щитника. Берется за щеколду калитки.
Чистая небольшая горница. На лавке лежит Ратмир. Подле него на низенькой скамеечке сидит девушка и читает вслух книгу с тонкими выделанными из кожи листами:
— И поглядел Редедя на полки́ косожские…
Услыхав во дворе голоса, девушка бережно закрыла книгу, подбежала к окну, отвела в сторону ветку. Смотрит.
Во дворе под навесом Александр оценивающе разглядывает щит, только что законченный отцом Ратмира. На щите изображен псковский герб: барс подозрительно нюхает свою правую переднюю лапу, а к нему тянется из облаков человеческая рука.
— Барс — это Псков, — рассуждает Александр. — Ишь, лапу ему свою противно нюхать; видать, у посадника был в гостях, запачкал… А чья рука сверху — божья?
— Зачем, — простодушно отвечает щитник. — То Великий Новгород занес над младшим братом свою десницу.
Александр усмехнулся:
— Вот откуда у твоего сына такие речи. А если это ч у ж и е руки к нам тянутся?
Старый щитник молчит. Александр замечает, как впереди, у стены дома, шевельнулся куст.
— Помни, — продолжает он веско, — кто Пскову враг, тот враг и Новгороду. Щит у нас нынче от всех один…
Куст опять шевельнулся. Александр подскочил к нему, проворно отвел ветви. В окне показалось смущенное лицо девушки. Александр рассмеялся над своей мнительностью.
— Здравствуй, душенька! — весело говорит он. — Ну как, полегчало брату?
— Слава богу! — охотно отвечает сестра Ратмира. Видно, как за ее спиной, в горнице, раненый пытается приподняться на постели. Александр его останавливает:
— Лежи, скорей встанешь. А встанешь — взгляни, как город крепят. Посадник здесь, сам знаешь, мешкотный…
Польщенный доверием, юноша сосредоточенно кивает головой.
— Присмотрю, Александр Ярославич.
Рига. Мощенный каменными плитами двор замка. Конный отряд тевтоно-ливонских рыцарей выстроился, готовый к походу. Магистр придирчивым взглядом окидывает застывшие ряды всадников. Подает знак. Мощно трубят гор