Он снова подходит к карте и долго глядит на Новгородские земли.
— Переметчики, толстосумы проклятые! Ведь отдадут, отдадут город Тевтонскому ордену! Что тогда? — С силой вонзает жезл в дорогой узорный пол. — Так я же их усмирю! Будут знать, как идти против меня… против моего сына!.. — Лицо его исказилось гневом. — С голоду будут пухнуть! Все пути к ним закрою, подвоза лишу, хлеба не дам!
— Нет, отец, нет! — вырывается у Александра. — Ослабим Новгород — немцам поможем. Ты мне лучше позволь сбирать ополчение…
Пауза.
— Ополчение? Здесь? — удивленно говорит великий князь.
— Да. В Переяславле, Владимире…
Ярослав недоверчиво глядит на сына, обдумывая его просьбу. Наконец спрашивает:
— Думаешь, Новгород тебя на помощь кликнет? А коли нет?
Александр молчит. Отец ворчливо продолжает:
— Только зря меня с Батыем поссоришь. Разве не знаешь, как татары следят за моим всяким шагом?
— Тогда с одной дружиной пойду на орден, — упрямо говорит Александр. — Отвлеку крестоносцев от Новгорода… А там… новгородцы воспрянут духом… Не верю, не верю, чтоб не одумались!
Ярослав не спускает с него испытующего взгляда. Говорит как бы про себя, задумчиво:
— Да, видать, полюбил их крепко! Презрел обиду! — И, обращаясь к сыну: — Ну что ж, подумаем, Саша. Просьба твоя еще терпит: пока не знаем ведь, что там делается…
Переяславское озеро у впадающей в него реки Трубеж. Виден город, обнесенный земляным валом. Над воротами деревянные башни.
К берегу причалила лодка. Бросив весла, из нее выскочил ладный, высокий, похожий на Александра, но еще совсем юный Андрей Ярославич. Сильно, бережно вытаскивает лодку на отмель. На средней скамеечке так и осталась сидеть Брячиславна, смотря на тихую воду. Андрей сочувственно наблюдает за невесткой.
— Так и знал, — вздохнул он, — что после Новгорода плачевно здесь тебе покажется. Охота да рыба — вот все утехи! — Он помолчал. — Я бы на Сашином месте да с его дружиной!..
— Что бы ты сделал, Андрюша? — кротко спрашивает невестка.
— Я бы!.. Сам не знаю, только не усидел бы… — Андрей яростно топнул по луже сафьяновым сапогом так, что вода брызнула ему в лицо. Фыркая, утирается шелковым подолом рубахи. Брячиславна смеется. Подошедший к ним Александр говорит брату:
— Жениться тебе надо, Андрюша. Ишь как разгорячился, а личико вытереть некому… — Шутливо показывает на приближающуюся к берегу лодку: — Гляди, сваха едет! Высмотрела тебе такую красную девицу…
Он не договорил. В челне поднимается на ноги юноша и кричит, приложив ко рту ладони:
— Александр Ярославич, беда! Немцы под Псковом!..
На песке две лодки. Ратмир, похудевший, загорелый, обносившийся, возбужденно рассказывает о том, что случилось без Александра.
— Страшно было своих одних оставлять, да ведь… За тобой, Александр Ярославич, кинулся. Знал, что пойдешь на выручку псковичам. Ох, видел бы ты, что над ними творят — душа кровью обливается!
Андрей быстро говорит, не сомневаясь в решении брата:
— И я с тобой, Саша. Ну, точно сердце чувствовало!.. Завтра выйдем с дружиной или успеем сегодня?
Александр, не отвечая ему, спрашивает Ратмира:
— А что Новгород? Новгородцы?
Ратмир упавшим голосом:
— Наказали Пскову самим держаться…
— И пускай! — запальчиво говорит Андрей. — Без них свеев разбил, без них немцев прогоним!
Александр Ратмиру:
— Ступай с княгиней. (Жене.) Вели накормить его.
Она смотрит на него нерешительно.
— А ты?
— Мы сегодня с Андрюшей к рыбакам собирались.
Андрей вспыхнул.
— Как ты можешь теперь?.. — Гордо вскидывает голову. — Я один под Псков отправлюсь!
— Не отправишься, — спокойно говорит Александр. — Отец не пустит.
Негодующе слушавший их Ратмир вдруг вскакивает, сталкивает с песка челнок и, прежде чем его успели остановить, несколькими сильными ударами весел отгоняет челнок на глубокую воду.
— Ратмир, вернись! — кричит ему Александра Брячиславна. — Ратмир!
Но он уже далеко, гребет не оглядываясь.
— Дурень, вот дурень! — мягко говорит Александр, следя за удаляющейся лодкой. — Уехал голодный… Этак не только до зимы, на неделю сил не хватит.
— До зимы? — удивленно говорит Андрей. — А что зимой?
— Как что! Драться с крестоносцами будем.
— Да ведь сейчас только август!
— Верно. Значит, раньше октября и думать нечего собрать ополчение… — Александр оглянулся на жену. Она вытирает слезы. — Ты что, Саня?
— Ратмира жалко!
Псковская крепость. По-прежнему грозно высятся башни. Ни в башнях, ни в стенах нет пробоин. И разбитые стенобитные машины, и лежащие на земле перед крепостью обуглившиеся лестницы, и беспорядочно брошенные связки фашинника — все свидетельствует о безуспешной осаде.
В германском лагере разбирают шатры, укладывают на повозки походное снаряжение — кажется, что немцы снимают осаду.
Но вот группа рыцарей на конях, предводительствуемая магистром ордена, направляется к воротам крепости. Оказывается, ворота открыты. Рыцари въезжают в крепость.
Чахлый лесок. Через заболоченную полянку, осторожно перебираясь с кочки на кочку, Ратмир ведет в поводу коня. Выбрался на твердое место, сел в седло, но не проехал и нескольких шагов, как из кустов высунулась рука в широком черном рукаве и перехватила повод. Ратмир схватился за меч.
— Куда, парень? — негромко говорит, появляясь из-за ветвей, высокий седобородый монах в туго перепоясанной рясе. — Захотел в полон? — Он зажал ноздри заржавшему было коню.
По пыльной дороге около леса тянутся возы с наваленной на них богатой одеждой, серебряной посудой, церковной утварью. За возами бредут угоняемые орденцами русские: мужчины, женщины, молодые девушки, прикованные к общей цепи. Тевтонские конники, распаренные от жары, поснимав шлемы, лениво подгоняют пленников.
Скрытые ветвями, глядят на дорогу Ратмир и монах.
— И стены, и башни… и люди во Пскове крепкие! — задыхаясь, шепчет Ратмир. — Отчего ж… не выстояли? Посадник куда смотрел?
— Твердило? Он-то им и открыл ворота! — Монах ожесточенно сплюнул. — Бесстыжий черт! Сатана ржавый! — Оглядел Ратмира. — А во Псков тебе не пробраться, сыне. Разве в ином обличий…
Псковский посад. Узкая улочка, куда заезжал когда-то Александр Ярославич навестить Ратмира. Одна сторона ее выгорела, торчат только трубы. Ратмир, в скуфейке, в подряснике, быстро идет по улочке. Седобородый монах едва за ним поспевает.
Отцовский дом цел, но деревья срублены, к верстаку под навесом привязаны лошади, на крылечке три кнехта играют в кости, встряхивая их в шлеме. Все трое свирепо воззрились на Ратмира и его спутника. Монах поспешно потянул его за рукав на другую сторону улицы.
На пожарище, где не осталось даже и головешек, высится печь, на которой сидит старуха, подвернув под себя босую ногу. Всматривается в Ратмира.
— В монахи с горя пошел, сердешный!..
— Где отец? Где сестра? — нетерпеливо спрашивает Ратмир.
— Я и говорю… Сестрицу в полон угнали. Отца нынче судят судом неправедным…
— За что? — кричит Ратмир.
— За тебя, сердешный.
Площадь в Пскове, на которую согнаны местные жители. Вооруженные кнехты оцепили место судилища.
На помосте, где правили вече и откуда обращались с речами к народу, стоит массивная дубовая плаха, развешаны плети, концы которых с навязанными узлами мокнут в кадке с водой. Наготове палач с топором на длинной рукояти.
Вечевой колокол снят и поставлен на запряженную четырьмя лошадьми большую телегу, его привязывают, собираясь увозить. Рядом с помостом, верхом на конях, двое фохтов из орденских рыцарей. Подле них, также на коне, Твердило. Подражая фохтам, он важно глядит на толпу, но становится как бы меньше ростом, когда поворачивается к рыцарям.
Перед конными судьями стоит на коленях обвиняемый со связанными за спиной руками. Это длинноусый, красивый, немолодой мужчина.
Писарь, стоящий на краю помоста, заканчивает чтение по-немецки судебного приговора и вручает русский текст Твердиле. Слегка запинаясь, срывающимся на высоких нотах голосом Твердило читает:
— За то, что принадлежащий сильному и благочестивому рыцарю… Ульриху фон Вальтгорну… брату Тевтонского ордена… любимый сокол не возвратился с охоты и не был разыскан… приговаривается сокольник Ивашко к денежной вире в семьдесят марок. А буде их не уплатит, плетьми бить нещадно. В утешение же сильному и благочестивому рыцарю Ульриху фон Вальтгорну, лишившемуся любимой птицы, отдать ему в холопы навечно Ивашку и весь род Ивашкин…
В толпе движение, ропот.
Фохты нахмурились. Кнехты взяли копья наперевес. Твердило, видя недовольство рыцарей, багровеет и, приподнявшись на стременах, кричит толпе:
— Молчать, смерды!
Обращается к сокольнику:
— Платить будешь?
Тот исподлобья взглянул на Твердилу:
— Взаймы дашь — заплачу.
Твердило приказывает:
— В плети его!.
Кнехты втаскивают сокольника на помост. Помощник палача срывает с него рубаху, привязывает его к деревянным козлам. Палач выбирает плеть, пробует ее в воздухе. Занес над сокольником. Ударил…
Толпа неподвижна, но с каждым ударом сумрачнее становятся лица.
К ногам фохтов подтаскивают нового обвиняемого. Это отец Ратмира, старый щитник. Пока писарь читает по-немецки обвинительное заключение, мы видим в толпе проталкивающихся вперед Ратмира в монашеской одежде и его спутника.
Писарь, повторяя прежний церемониал, передает Твердиле русский текст.
— За действия во вред великому Тевтонскому ордену, — с особенным удовольствием выговаривает Твердило, — которому его покровительница пресвятая дева Мария и апостольский престол вручили отныне и навеки власть над Псковской землей; за то, что злодейски подучил сына звать на помощь бунтовщикам бывшего новгородского князя, умышлявшего против ордена; в назидание и к исправлению всех несмирившихся, — справедливо приговаривается к отсечению рук… — делает небольшую паузу, — ног… — вторая пауза, — и головы.