Закончив чтение, Твердило с торжеством оглядел связанного старика.
В, этот момент Ратмир выскакивает из толпы и быстро перерезает ножом веревки на руках отца. Оторопевшие кнехты еще не успели тронуться с места, как младший из фохтов нагнулся к стоящему у стремени воину, азартно выхватил копье и с силой метнул его в Ратмира. Копье пролетело мимо юноши и вонзилось в отца. Тот упал навзничь.
Кнехты бросились, чтобы схватить Ратмира, но он изогнулся, выскользнул из их рук и, прыгнув на круп фохтовского коня, всадил нож в горло обернувшегося к нему рыцаря. Фохт валится наземь, гремя доспехами. Вот Ратмир уже в седле, кольнул коня острием ножа и поскакал к реке, огибая помост сзади, где площадь безлюдна.
Народ, затаивший дыхание во время схватки Ратмира с рыцарем, разражается радостными криками. Старик монах ныряет в толпу, которая с готовностью расступается и укрывает его.
Второй фохт, вместе с подоспевшими к нему воинами, устремился вдогонку за юношей. Тот уже на мосту, скачет в развевающемся подряснике к заречному берегу. На другом конце моста показались немецкие конники. Ратмир перемахивает на коне через перила. Всадник и конь ушли глубоко в воду, вот они появились на поверхности, — юноша плывет рядом с конем, приближаясь к заречному берегу.
Новгородское вече. Ненастный, ветреный день. Сквозь сетку дождя виден мост через мутный, бурливый Волхов и вдали, над домами, главы Софийского собора.
Народу на площади не слишком-то много, но шум и свист стоит такой, что не слышно говорящего перед толпой боярина. Боярин беспомощно замолчал. Тогда к краю помоста твердым шагом подошел Жирослав Рогович и решительно отстранил оратора. Площадь затихла.
— Граждане новгородские! Обманули нас немцы! Поверили мы, что они нам соседи добрые, а они на нас зверем кинулись. Взяли Изборск, взяли Псков, подбираются к Новгороду. Пока мы толкуем, их разгоны передовые уже в тридцати верстах… — Жирослав Рогович говорит убежденно и страстно, его черная борода поворачивается на все стороны. — Чем ответим им, господа новгородцы? Откроем ворота, как Твердило во Пскове сделал? Встретим их хлебом-солью, как он предлагает? — кивнул презрительно на говорившего до него боярина.
Толпа зашумела:
— Не бывать!
— Не пустим!
— Ополчаться надо!
Жирослав Рогович переждал немного, снял шапку, снова взволнованно заговорил:
— Сам повинен — поверил рыцарям… Сам исправлю свою вину: поведу на них, на проклятых, новгородскую рать! Верите мне, новгородцы? Хотите меня воеводой?
По знаку стоящего у помоста парня в толпе задвигались здоровенные молодцы, нашептывая:
— После веча идите все ко двору Жирослава Роговича… Десять бочек вина и меду боярин приказал выкатить…
Протолкались вперед и по новому знаку крикнули:
— Веди, Жирослав Рогович! Верим, хочем тебя воеводой! Собирай рать!
Голоса в толпе:
— Для чего ему рать? Он одной бородой немцев выметет…
— Борода сильна, голова слаба… Надо раньше думать было!
Сильный голос из глубины площади:
— Ярославича для чего прогнали?
Молодцы метнулись было на голос, но народ сомкнулся, широкоплечий кузнец в кожаном фартуке поднял тяжелый кулак:
— Вороти назад! Чего там забыли?
Жирослав Рогович недовольно крякнул, надел шапку, медленно отошел в сторону. Его место занял тучный, коротконогий боярин.
— Господа новгородцы! — говорит он проникновенным, приятным голосом. — Боже нас упаси не верить Роговичу… Муж доблестный! Грянет беда — все пойдем за ним, положим живот за Новгород…
В толпе смех.
— Ты положишь!..
— Есть что класть!
— Не до смеху, господа новгородцы! — мягко отвечает боярин. — Помирать никому не охота! К тому и веду: попытать прежде надо — от беды без крови избавиться. Говорят, бояре превыше всего богачество свое ставят… — Сорвал шапку, хлоп ее о помост. — Все отдам для родного Новгорода! Только бы от жадного ордена откупиться! Пусть вернут Изборск, вернут Псков, пускай уйдут с Новгородской земли, — а мы, бояре да купцы именитые, заплатим им всем нашим богачеством! — Удальски наступил на дорогую шапку.
Голоса в толпе:
— Потом как липку нас обдерете!
— Зачем потом? Он уж нынче расщедрился: велел калачи продавать втридорога…
Боярин хотел что-то возразить, но только махнул рукой, отошел от края помоста.
Озорной голос:
— Боярин, шапку забыл!
Тот, не оглядываясь, под общий смех направляется к группе новгородской знати. Шапка остается сиротливо лежать на мокрых от дождя досках.
— Может, ты их проймешь? — говорит один из бояр Гуряте.
Гурята приосанился, расчесал усы, бороду и шагнул вперед. Не успел он рта открыть, как с Софийской стороны донесся густой, протяжный звук колокола. Гурята растерянно оглядывается на бояр. Посадник с досадой молвил:
— Вот окаянные! Черное вече сзывают!
Колокол настойчиво продолжает бить. В толпе движение, гул голосов. Гурята делает попытку заговорить:
— Слушайте меня… люди новгородские!..
Но его никто не слушает. Народ отхлынул от помоста. Шумный людской поток уже течет через мост и дальше, по направлению к Софии. Площадь быстро пустеет.
Жирослав Рогович с сердцем говорит боярам:
— Хоть бы меж собой столковались раньше. Вышли на вече — и ну тянуть каждый в свою сторону! Теперь наплачемся.
У паперти Софийского собора примостились псковские беженцы. Под дождем мокнут оборванные, разутые мужики и бабы, дрожат и плачут дети. Выпряженные клячи привязаны к телегам, на которых навален всякий скарб. Колеса облеплены комьями глины. На одной из телег стоит худой большеглазый мужик, похожий на сошедшего с соборной стены божьего угодника (только одет хуже и не такой смирный).
— Да что лютуют! — с яростью рассказывает он народу. — Они хотят, чтоб на нашей земле и памяти о нас не осталось!
Хрипло закашлялся. Все терпеливо ждут, когда он снова заговорит. Площадь до краев заполнена людьми, не вместившиеся залезли на крыши домов и оттуда ловят каждое слово беженца. Женщины утирают глаза, мужчины уставились в землю. Широкоплечий кузнец Варило, который только что был на законном вече, обходит ближние ряды собравшихся и, подставляя кожаный передник, говорит тихонько:
— Поможем горемычным!
Женщины развязывают узелки на платках, мужчины достают кошели — все кладут в передник деньги.
— Грамоту запретили! — опять заговорил мужик, едва справившись с кашлем. — Кто слово на бересте напишет — правую руку рубят. За песню — и то волокут к фохту.
Вавило подошел к телеге, на которой стоит пскович.
— Прими от новгородцев…
Сидящая в телеге старуха кланяется:
— Награди вас бог, милостивцы!
Пскович вдруг нагнулся и с силой ударил по переднику с пожертвованиями. Деньги посыпались в грязь.
— Да разве ж мы за милостыней! — кричит он народу. — Чего смотрите? Чего стоите? Или ждете, пока немец и сюда придет? Где ж ваша сила, новгородцы? Где ваша слава? — Он вызывающе оглядывает площадь.
Кузнец бурчит, угрюмо отворотившись:
— Сила есть… — Он расправил плечи. — А славу нашу бояре продали!
Заметив, что кто-то из соседей услужливо наклонился, чтобы подобрать с земли упавшие деньги, Вавило сердито его оттолкнул. Говорит со вздохом:
— Эх, где-то мой меч гуляет? Взял ли его с собой Ярославич?
По толпе, до этого времени неподвижной и молчаливой, словно бы прошел ветер. С разных сторон послышались возбужденные голоса:
— Ну, если бы Ярославич!..
— Был бы с нами… послужил бы Новгороду!
— Мы бы сейчас с ним!..
Кузнец вскинул голову, точно его подстегнули:
— Братья новгородцы!. Да вправду: где ж наша воля? Неужто мы не вольны приказать боярам вернуть Ярославича?!
Отовсюду несутся крики:
— Вольны!
— Заставим!
— Прикажем боярам!
— Велим им ехать за Ярославичем!
— А не послушают — в воду!
— Пускай сам владыка едет!
— Пусть уважат князя!
— Идем на владычье дворище!
И заглушая все остальные крики:
— Хотим Александра Невского!
Пскович, говоривший с телеги, оперся о плечо кузнеца и спрыгнул наземь.
— Вот это так! — одобрительно говорит он. — Хоть и не очень люблю я вашего князя, а нынче пойду с вами…
По Великому мосту через Волхов движется мощная человеческая река. Мы видим в толпе кузнеца Вавилу и худого большеглазого беженца, шагающих рядом..
— Хотим Невского! — кричат они вместе со всеми. Оглядели друг друга, намокшую одежду, взглянули на небо, где между туч слегка проглянуло солнце.
— Невского! — кричат дружно.
Шествие сходит с моста на берег. Внизу, у самой воды, толпится кучка людей, чем-то озабоченно занятых.
— Бог на помочь! — кричат им сверху. — Чего делаете?
— На мучно́м боярине гадаем, — весело отвечают снизу. — Коли выплывет — значит, булки подешевеют.
— К шутам! Идем с нами!
«Гадальщики» торопливо карабкаются наверх и присоединяются к шествию. В мутных волнах показалась голова боярина, предлагавшего сегодня на вече откупиться от немцев. Короткий, тучный, он пыхтя вылезает на осклизший берег. С трудом попрыгав на одной ноге и вытряся воду из уха, он слышит грозный народный клич:
— Х о т и м А л е к с а н д р а Н е в с к о г о!
Немецкий торговый дом в Новгороде. Внутри двора с лаем бегают на цепях собаки. В запертые ворота сильно стучат снаружи. Вышедший на стук вооруженный слуга нагнулся к глазку в калитке.
— Кто там?
Взволнованный голос:
— Иоганн, открой!
Лязг замков и засовов, и в отворившуюся калитку проходит человек, одетый в длинный зеленый плащ.
— Что случилось, мейстер? — спрашивает привратник. — Чем кончилось это ужасное… черное вече?
— Чернь принудила своих господ и архиепископа, — говорит на ходу человек в плаще, торопясь к дому, — поехать к князю Александру…
Голубятня в том же дворе. Внизу, на земле, человек в плаще, задрав голову, нетерпеливо смотрит на то, как стоящий на верхней ступеньке лестницы знакомый уже нам ганзеец привязывает к лапке голубя маленький мешочек. Ганзеец отпустил птицу. Оба немца следят за тем, как она взвилась в прояснившееся небо и полетела на запад.