М а р ь я Л ь в о в н а. Что случилось?
В о р о б ь е в. Я был свидетелем… отвратительного убийства. На моих глазах схватили и расстреляли человека.
М а р ь я Л ь в о в н а. Как? Без всякого повода?
В о р о б ь е в. Грабил вагон с хлебом. Его застиг патруль. Он отстреливался. В результате кровавая расправа. Вся очередь приняла участие в охоте. (Болезненно усмехнулся.) Кроме меня, разумеется. Но и то… О, я никогда не забуду его лица!
М а р ь я Л ь в о в н а. Лица бандита? Вы видели его близко?
В о р о б ь е в (нервно). Нет. Его я старался не видеть. Я говорю о начальнике патруля. Я никогда себе не прощу… Он заставил меня писать протокол… Когда я уже уходил, раздался выстрел. Я оглянулся. Последнее, что я увидел, это опять матрос, стоящий посредине улицы с дымящимся револьвером в руке. Убийца!
Пауза.
М а р ь я Л ь в о в н а (сочувственно). Да, вам не стоило оглядываться. (С облегчением.) Хорошо, что я ушла. Успокойтесь, Викентий Михайлович. (Берет из его рук зонтик.)
В о р о б ь е в (приходя в себя). Мокрый! Надо его раскинуть в кухне.
Воробьев кладет пакет на стол, поспешно снимает пальто и шляпу. Марья Львовна уносит вещи в прихожую и возвращается.
М а р ь я Л ь в о в н а. Озябли? Я уж бранила себя, зачем оставила вас в этой проклятой очереди.
В о р о б ь е в (серьезно). Напрасно. Я исполнил долг. (Неожиданно улыбнулся.) «Исполнил» называется… Хлеба нет и не будет сегодня. Выдали одни селедки. (Кивает на стол и с омерзением нюхает пальцы.) Фу, какая мерзость!
М а р ь я Л ь в о в н а (с удовольствием развернула сверток). Нет, ничего, кажется. Это салака. Давно ее не было. (Видит, что Воробьев брезгливо смотрит на свои руки.) А воды нет. Хотите одеколоном? (Подает флакон.)
В о р о б ь е в (вытирает руки одеколоном, показывает на кабинет). Дмитрий Илларионович там?
М а р ь я Л ь в о в н а. Да.
В о р о б ь е в. Работает?
М а р ь я Л ь в о в н а. Конечно.
В о р о б ь е в (с горечью). Счастливец! Лично я совершенно выбит из колеи. Не могу сосредоточиться, не могу думать о диссертации.
М а р ь я Л ь в о в н а (виновато отодвигает сверток с селедками). Действительно гадость, что я заставила вас заниматься этим.
В о р о б ь е в. Нет, нет, я бесконечно рад помочь. Но ведь там хуже, чем это. (Показывает на окна.) Там льется кровь…
М а р ь я Л ь в о в н а (тихо). Кровь давно льется. Наверно, пролил свою кровь и Миша.
В о р о б ь е в (рассеянно). Какой Миша?
М а р ь я Л ь в о в н а (грустно). Уже забыли.
Пауза.
Что ж, скоро год, как о нем нет известий.
Пауза.
В о р о б ь е в. А, вы про Бочарова… Ну, если и пролил, то лучше на фронте, чем здесь. Честный бой — или позорная драка… За что? За власть, как бы она ни называлась. Непонятно, ненужно, дико. Мне ничего не нужно, кроме моей науки. (Пауза.) Я бы хотел только… (Замолчал, видя, что Марья Львовна пишет.)
М а р ь я Л ь в о в н а. А вы говорите, что хотите. Я могу и писать и слушать. (Бормочет, переписывая.) «Если послушать старого идеалиста…»
В о р о б ь е в (тихо). Как вы думаете? Я не очень ему помешаю, если пойду и просто положу на стол… (Вынимает из кармана тетрадь.)
М а р ь я Л ь в о в н а. Что это?
В о р о б ь е в (смущенно). Это мои воспоминания…
М а р ь я Л ь в о в н а (удивленно). Воспоминания? О ком?
В о р о б ь е в (после минутной нерешительности). О Дмитрии Илларионовиче.
М а р ь я Л ь в о в н а (даже испуганно). Он же еще не умер! Вы что, с ума сошли?
В о р о б ь е в. Почему? Это так естественно! Живя рядом с большим человеком, запоминать, записывать его мысли, его высказывания, мельчайшие черточки его бытия… (Убежденно.) Именно так появилось множество мемуаров о великих людях. Так Эккерман писал о Гете. Почему я не имею права?
М а р ь я Л ь в о в н а (смеясь). Ну, пожалуйста, если вы считаете его великим!
В о р о б ь е в (настойчиво). А вы не считаете его великим?
М а р ь я Л ь в о в н а (лукаво). Это мое дело. Кстати, раз уж вы пишете про бытие, значит и меня прихватили?..
В о р о б ь е в (уклончиво). Да, немного…
М а р ь я Л ь в о в н а (иронически). Очень обязана. А интересно взглянуть. (Протягивает руку.)
Воробьев поспешно отдергивает тетрадь.
(Подозрительно.) Может, дурой меня там назвали.
В о р о б ь е в. Марья Львовна… Я хотел, чтобы он прочел прежде. (Убежденно.) Я обязан ему отдать это не позже завтрашнего дня.
М а р ь я Л ь в о в н а. Почему?
В о р о б ь е в. Вы забыли, что завтра Дмитрию Илларионовичу исполняется семьдесят пять лет?
М а р ь я Л ь в о в н а. Ну и что? Лучше вас знаю.
В о р о б ь е в. Вы видите, что происходящие события (показывает на окна)… не позволят ученым отпраздновать юбилей. Поэтому…
М а р ь я Л ь в о в н а. Подождите. Кто не позволит? Мы отпразднуем дома день его рождения. (Доверительно.) У меня даже две бутылки вина припасено. Придут гости. Я всех позвала.
В о р о б ь е в (горько). Дома! Гости! Разве этого он заслуживает?.. (Горячо.) Марья Львовна, я обязан ему показать. (Берет тетрадку.) Чтобы он видел, знал, как преданы ему ближайшие ученики… что ни одно его слово не пропадет для потомства. А кроме того, это мой личный дар… (Решительно идет к двери.)
М а р ь я Л ь в о в н а. Викентий Михайлович!
Он не слушает, взялся за ручку двери.
Викентий Михайлович!
Воробьев открыл дверь. Марья Львовна, покачав головой, принимается снова за переписку.
Г о л о с П о л е ж а е в а. Кто это? А, это вы, Викентий Михайлович! Очень рад. Впрочем…
В о р о б ь е в (сделал было шаг в кабинет). Что, Дмитрий Илларионович?
Марья Львовна с улыбкой прислушивается.
Г о л о с П о л е ж а е в а. Лучше ступайте, дружок. А то помешаете мне. Идите себе, работайте. Как диссертация, подвигается?
В о р о б ь е в (идет к письменному столу, угол которого виден из гостиной; взволнованно). Дмитрий Илларионович, вот… я хотел… прочитайте сегодня вечером… перед сном…
Г о л о с П о л е ж а е в а. Что это? Диссертация? Да вы молодец, Викентий Михайлович! Лучше меня стали работать.
Г о л о с В о р о б ь е в а. Дмитрий Илларионович…
Г о л о с П о л е ж а е в а. Хорошо, хорошо. Непременно прочту. Идите, голубчик. Хотя подождите. Раз диссертацию кончили, я вам работу дам.
Пауза.
Бумажный шорох.
(Торжественно.) Да вы знаете, что я вам даю? Держите крепче. Что, у вас никак руки дрожат? Или это у меня? (Волнуясь.) Книга моя, последняя глава. Закончил сегодня. Как раз поспел ко дню рождения. А? Небось вы мне никакого подарка не приготовили, а я о себе позаботился. Ну, держите. Ведь это шесть лет моей жизни. Завтра пораньше встаньте — и в типографию. Сегодня проверьте формулы. Не напачкайте там ничего. Ну, идите, дружок… Всего хорошего!
В о р о б ь е в (выпровоженный из кабинета, выходит с рукописью; торжествующе Марье Львовне). Слыхали? Отдал. Взамен получил вот это.
Марья Львовна смеется и машет на него рукой. Воробьев пристраивается с другой стороны стола и принимается за работу. Марья Львовна бормочет что-то про себя, переписывая. Дальний выстрел. Воробьев сразу резко захлопывает рукопись.
Опять!
М а р ь я Л ь в о в н а (рассеянно). Что опять?
В о р о б ь е в (жалобно). Стреляют. Как сейчас вижу… Вагон стоял на трамвайных путях. Человек побежал, отстреливаясь. Его схватили. Матрос прочел приказ: «Мародеров, бандитов и спекулянтов… вполне изобличенных, расстреливать на месте». (Горячо.) В одном этом слове заключена вся бессмысленная жестокость произвола. «На месте!»
Вскакивает из-за стола. Марья Львовна прилежно пишет.
(Решительно.) Дальше, от всего дальше. Замкнуться на ключ, не слышать, не знать, не видеть. Только наука, только книги.
Молчание. Марья Львовна продолжает писать, озабоченно произнося некоторые слова вслух.
М а р ь я Л ь в о в н а. «Только глупец может отделять… Глупец… отделять науку от…»
В о р о б ь е в. Но, может быть, этого мало? Надо открыто сказать, что мы уйдем в отставку. (Пауза.) А почему бы не так? Прежде мог же Дмитрий Илларионович в знак протеста уходить из университета. (Тихо.) Марья Львовна…
М а р ь я Л ь в о в н а (отмахиваясь). Подождите, здесь самое интересное… «И я призываю…»
В о р о б ь е в. Со мной говорили сегодня… профессор Кумов и другие. Они ждут только смелого слова. Кто-то должен выступить первым. (Смотрит на Марью Львовну. Тихо.) Раньше бы вы не задумываясь ответили: это сделает Дима. Почему вы теперь этого не говорите?
Марья Львовна кончила переписывать, сложила вместе листки.
М а р ь я Л ь в о в н а (просто). Он уже сделал это.
Поднялась со стула, держа в руке и показывая Воробьеву бумаги. Воробьев поднимается с другой стороны стола.
В о р о б ь е в. Что это?
Марья Львовна не успела ответить. В кабинете гремит гневный голос.
Г о л о с П о л е ж а е в а. Это что за мерзость?! Воробьев, пожалуйте-ка сюда!
Воробьев и Марья Львовна испуганно переглянулись.
(С каждой фразой грознее.) Так вот он что мне подложил! Я думал — диссертацию, а он мне акафисты! Гляжу: что такое? Эккерман, Гете! Дмитрий Илларионович — гений, мировая величина… Да вы что? Воробьев! Где вы прячетесь?
М а р ь я Л ь в о в н а. Я вас предупреждала…