— Ну вот вы, товарищ, — обратился Утрисов к Алехе. — Как вы считаете?
— Мы, — Алеха сконфузился, — а чего мы? Мы как все!
— Ну, а все-таки! — настаивал Утрисов, поправляя пенсне. — Вы грамотный? Газеты читаете?
— Про него самого в газетах пишут, — сказал кто-то из очереди.
— Где, в какой газете? — осведомился Утрисов, с любопытством приглядываясь к Алехе.
— В «Красном химике», — неохотно пояснил Алеха.
— Погоди, погоди, — Утрисов подслеповато прищурился, поправил пенсне, — припоминаю. Это насчет механизации на береговом хозяйстве? Ну правильно! Если не ошибаюсь, Филатов ваша фамилия?
— Ага, — промолвил Алеха, смутившись от пристального взгляда Утрисова.
— Ну, так тем более товарищ Филатов должен нам, как герой производства, пример показать!
— Давай, Алеха, показывай, — в очереди засмеялись, — поглядим, как мошной тряхнешь!
Неловко Алехе. Вон сколько на него смотрит народу! Из окошка кассир высунулся, лысой головой поблескивает, в руках Алехину расчетную книжку держит. Знает Алеха, удержано с него в эту получку за пару лаптей шестьдесят копеек и за койку в бараке три с полтиной.
Утрисов выжидающе молчит. Грузчики примолкли. А мысли у Алехи бесшумно колотятся. Жалко Алехе денег, как ни говори. Но и совестно не дать. Вспомнил, как Паша рассказывала про англичанку, у которой молоко от голода пропало. Опять же Утрисов Саньке помогает, на хорошую работу взял.
— Ну так как же, товарищ Филатов? — Голос Утрисова звучит обеспокоенно, и глаз под стеклами не видно.
— А сколько надо-то? — негромко спрашивает Алеха.
— Дело добровольное, — Утрисов пожимает плечами. — Вот в кислородном, например, рабочие отчислили по половине дневного заработка. В суперном — треть.
— Ну и я сэстоль же. Чай, не в поле обсевок, — решается Алеха, припомнив присловье, которое употребляли мурзихинские мужики.
— Сколько же? — не понимает Утрисов. — Треть или половину?
— Нет, нет, половину, — торопится Алеха, — в суперном, там штрафники работают, — добавляет он, имея в виду своего мрачного соседа по бараку.
— Превосходно, товарищ Филатов, — одобряет Утрисов, — английские рабочие будут довольны вами. Позвольте полоть вам руку!
Алеха неловко, лодочкой подает руку Утрисову и торопится к выходу из конторы, засовывая в карман деньги и мятую расчетную книжку, на двадцать девятой странице которой четким бухгалтерским почерком значится в графе «Удержано»:
1. За лапти 60 копеек
2. За квартиру 3 рубля 50 копеек
3. Английским рабочим 1 рубль.
На улице смеркалось. Алеха торопливо зашагал к поселку, поглядывая на полыхающее закатное небо. Он шагал по мосткам через болото, от которого тянуло затхлой сыростью. Из камышовых зарослей пластами выползал туман. Пласты шевелились, словно кто-то большой и неуклюжий натягивал пегое одеяло на озябшее к вечеру болото. В чащобе нехорошо загукал филин. Алеха припустил рысью, неслышно ступая лаптями по белесым, промытым дождями доскам мостков.
От бега Алеха согрелся, повеселел, пристыдив себя за мимолетную робость. Он собирался было закричать, чтобы спугнуть нелюдима-филина, но вдруг заметил впереди себя Яшку-генерала. Десятник тащил на загорбке мешок. Ноша была, видимо, тяжелой, потому что Семеныч шагал медленно и чуть согнувшись.
«Сейчас я его пугану, — решил созоровать Алеха. — Чего это он тащит? С берега вроде бы».
— А ну, постой, гражданин! — утробным голосом сказал Алеха и дернул за мешок. — Документ предъяви!
Десятник вздрогнул, оглянулся, выпустил из рук мешок, который с глухим шуршанием ударился о мостки, и метнулся вперед.
— Ты что, Семеныч, — испугался Алеха; увидев бледное, перекошенное лицо десятника. — Я же понарошке!
— Я те дам, — заорал тот, остановившись, — понарошке! Чего ты тут? Подглядываешь, что ли, сволочь?
— Не больно сволочись! — обозлился Алеха. — Свое нес бы, так не испугался бы.
— Умный стал, — продолжал кричать Яшка-генерал, — рассусоливаешь! Понаехали, понимаешь, лапотники! Мать вашу… Никакой жизни не стало!
— Живи, кто тебе мешает, — возразил Алеха. — Чем орать-то, давай лучше мешок пособлю поднять. — Парень тронул коричневый плотный бок мешка. — Чего это у тебя тут? Никак соль? Так, так. — Алеха свистнул. — Это что же, Яков Семеныч, получается? Сам воруешь, а людей под монастырь подводишь?
— Не лапай! — зло сказал десятник и пригрозил: — Смотри, Филатов, со мной шутки плохи.
— А ты не грози! — Алеха встал на мешок одной ногой и сжал кулаки. — Думаешь, глот, пройдет тебе это? Я тебя сейчас к участковому отведу! Пусть все знают, кто соль ворует!
Семеныч внезапно нагнулся, схватил мешок, норовя столкнуть его с мостков. Алеха отшвырнул десятника.
— Не балуй, Яков Семеныч! Смотри, приурежу!
Десятник тяжело задышал, шагнул к Алехе, занося руку для удара.
— За мной ребята идут, — спокойно сказал Алеха, — гляди, достанется! Давай-ка лучше тащи его. — Он пнул мешок.
— На вот, выкуси! — десятник, видимо, успокоился, торжествующе ухмыльнулся.
— Не хочешь нести? — спросил Алеха. — Тогда я сам! Шагай вперед, прямо к участковому!
— Идем, — неожиданно легко согласился Семеныч, — но гляди, Филатов, не сносить тебе башки, пожалеешь!
— Иди, иди, — подгонял десятника Алеха. — Бегамот, говорит, жует меня по ночам. Совесть это тебя жует… И все-то ты врешь, Горбатов! Они вовсе и не едят людей.
Десятник молча ухмылялся.
…Участковый милиционер Комаров жил в небольшом доме, стоявшем на краю поселка. Из сеней одна дверь вела в помещение, где творил Комаров допросы и чинил следствие, вторая — в жилую комнату. Десятник — он шел первым — уверенно постучал во вторую дверь и, широко распахнув ее, пропустил вперед Алеху, согнувшегося под тяжелым мешком.
Участковый сидел в переднем углу и пил чай из огромного самовара. За спиной на стене висела винтовка с подсумком и сабля в потертых ножнах. Наган в коричневой кобуре с широким ремнем лежал на скамье подле участкового.
— Ну, — вместо приветствия ответил Комаров и встал, застегивая ворот синей гимнастерки, — в чем дело, граждане?
— Да вот вора привел, товарищ участковый, — сказал десятник, — прямо беда! Тащут и тащут, паразиты. И все сезонники.
— Пошли, — участковый опоясался ремнем, поправил наган, — шагай, говорю! — Он подтолкнул обалдевшего от неожиданного поворота дела Алеху. — Возьми вещественное доказательство! — приказал он парню.
— Иду я, стало быть, по своим делам, — зачастил Семеныч, — по мосткам иду. Гляжу, прет этот амбал. «Стой, говорю, такой-сякой!» А он бежать. Я за ним! От меня не убежишь. Он грозить стал. Прирежу, говорит.
— Врешь ты, паразит! — закричал Алеха и шагнул к десятнику. — Ты ведь тащил соль-то!
— Ну-ну, — прикрикнул участковый, — за оскорбление, смотри, прибавим!
— Это его, его мешок-то! — Алеха чуть не заревел. — Я с получкой шел, на мостках его догнал. Мы с ребятами пораньше сегодня пошабашили.
— Вот-вот, взяли моду, — обратился десятник за поддержкой к Комарову, — как получка, так работу бросают. Да еще грозят!
— Ясно, — зловеще протянул участковый, — саботируют, значит. Так в протоколе и запишем… Как твое фамилие? Документ есть?
— Филатов он, Филатов, — торопливо подсказал Семеныч. — Он тут к родичу приехал, к Суханову. Тоже ворюга первеющий.
— Два сапога — пара, — нравоучительно произнес участковый, разглядывая расчетную книжку. — Это завсегда так. Что же ты, Филатов? Вроде сознательный, ишь, английским рабочим отчислил, а сам воруешь.
— Спроси кого хочешь, не вор я, — уныло отозвался Алеха, с отчаянностью чувствуя, что никто ему здесь не поверит: участковый давно знает Семеныча, он, Алеха, сам тащил мешок, свидетелей нет, спросят ребят, те скажут, что он от них убежал куда-то. Ясное дело, торопился, чтобы мешок с солью быстрее унести. «Вовсе край, — подумал он и с тоской взглянул на злополучный мешок. — Связался, дурак! Говорил мне тятя: люди тут железные, держись от них подальше. Эхма!»
— Испекся, — злорадно ухмыльнулся Семеныч. — Умел воровать, умей ответ держать! Идейный стал, в газетах пишут… Вот посадит тебя товарищ Комаров, будешь знать.
— Сколько тут? — участковый кивнул на мешок.
— Не знаю, — равнодушно сказал Алеха, — не мое это.
Семеныч услужливо метнулся к мешку.
— Пуда четыре верняком! Два целковых зашибить хотел. Это деньщина. Вот, понимаешь, и бросают работу.
Алеха опять уставился на мешок. Справа на нем он заметил крупные лиловые буквы, коряво выведенные чернильным карандашом. Алеха нагнулся ниже, тронул мешок и, еще боясь поверить, крикнул:
— Товарищ Комаров! Погляди-ка, чего тут! «Я» и «Г» — то же ведь Яков Горбатов! Ага, гад, попался!
Яшка-генерал побледнел, словно с размаху о дерево грудью ударился. В мозгу мелькнула мысль: «Промазал!» Метнулся было к мешку, но его опередил Комаров.
— Действительно, — он хмыкнул. — «Я» и «Г».
— Это он подделал, подделал, — забормотал не очень уверенно десятник, ежась под пристальным взглядом участкового, чувствуя, как щемит грудь, — он по злобе на меня!
— Погоди, — прервал его Комаров и открыл железный ящик, привернутый к полу, — тут мне прошлой осенью в лесу мешок с лосятиной попался. Мешок-то я сохранил. На нем тоже какие-то буквы были. Вот сейчас и сверим!
Участковый извлек кусок мешковины, точь-в-точь такой же, из которой был мешок с солью. Затем разгладил кусок. На нем виднелись лиловые буквы.
— Ну, — изрек Комаров, — как в аптеке, так и тут. — Он распрямился, с интересом взглянул на десятника. — Вот ты, значит, какой гражданин Горбатов! Преступник ты, выходит? А на парня клепаешь… И со мной на дружбу набивался!
Милиционер протянул Алехе расчетную книжку.
— Извини, товарищ Филатов, — миролюбиво произнес он, — спасибо тебе от лица службы, как говорится! А этому, — он кивнул в сторону понурившегося десятника, — мы вправим мозги! Точно, вправим! И завтра Шуперу доложу. Пусть директор с работы снимет… Ступай, отдыхай, Филатов, сегодня ведь получка, — и участковый неожиданно подмигнул Алехе.