…Давно уже прогорел костер. Сонно плещут волны, взбегая на заплеск — словно возится и никак не может уснуть Кама. Уже доносится из землянок громкий храп рыбаков, ушел переваливаясь уполномоченный по жемчугу, неустроенный мужичонка Костюха Пряснов, посапывает на теплом парусе Серега, разбросав ноги, точно бежать собрался, а Ивана все никак не берет дрема.
По небу будто соль рассыпана, звезды проступили. Ковшиком склонилась над Камой Большая Медведица, значит, уже за полночь. Точно. Иван находит взглядом в той стороне, где Мурзиха, мерцающую красноватую точку. Марс. Бог войны был в древности. Это Иван знает: еще когда действительную служил, на занятиях в армии проходили. Приезжал к ним тогда в летние лагеря лектор из города с подзорной трубой, каждому красноармейцу давал смотреть. Слушать лектора было приятно и чуточку страшновато. Выходило по его словам, будто есть другая жизнь, другие планеты. «И, может, еще при жизни нашего поколения, — говорил лектор, — люди полетят к звездам».
«Как же так? — недоумевал Иван. — Как же там могут жить люди, когда звезды то и дело падают с неба?»
Он тогда же спросил об этом лектора. Но что ответил этот чудак с подзорной трубой, он сейчас и не помнит. Только вроде говорил, что падают не звезды, а осколки их. Но ведь осколки-то от целого бывают?! Вон, скажем, от снаряда или от гранаты. Значит, могут все-таки расколоться звезды. Выходит, ненадежная у них там жизнь, у этих других… Не то что здесь, на земле родной, вечной, обжитой, привычной.
Серега проснулся от шороха шагов и приглушенных голосов. Рыбаки усаживались в лодку: четверо в весла, двое на корму.
Было светло, но солнце еще не взошло. Предрассветный ветерок царапал реку, шуршал листвой тальника. Парнишка ступил было с паруса на песок, но босой ноге показался он холодным и мокрым. Вспомнил к тому же: отец наказывал вчера, чтобы сидел смирно, под ногами у взрослых не крутился.
Рыбаки, оставшиеся на берегу, стояли около завозни плотно, и Серега из-за их спин не видел, чем они заняты. Потом рыбаки отпрянули от завозни, словно оттолкнула она их, а на лодке взмахнули четырьмя веслами. С кормы потянулась к берегу веревка, захлопала по воде, роняя мелкие капельки. Высокий, кряжистый рыбак Пустобаев, навалившись всем телом, удерживал толстущий пятной кол, к которому привязана была веревка, или урез, соединяющий невод с берегом.
Поскрипывая уключинами, лодка медленно шла от острова наискось течения к стрежню. Серега видел: с завозни заскользило в воду темное полотно невода. Сейчас глиняные грузила на нижней поворе распрямят ячеистое полотно, а осокоревые поплавки на верхней удержат невод. Вмиг вся толща воды от дна до зыбкой поверхности будет перегорожена невидимой прочной полосой. Течение подхватит невод, и тут уж не зевай! Гони к берегу что есть силы. Гляди, чтобы второе крыло невода — беговое — успело развернуться на всю длину.
Серега вскочил на ноги. Вон как заработали на завозне! Несутся по течению к берегу, туда, где уже ждут лодку другие рыбаки.
— Быстрее, быстрее! — торопит Серега гребцов и сжимает кулаки, топочет ногами от нетерпения. И кажется ему, будто и поплавки на беговом крыле пляшут в лад его словам.
Ткнулась завозня в берег, спрыгнули с нее рыбаки, ухватились за веревку. А отец уже в бригадирской лодке, к цепочке поплавков гребет, приглядывает за тем, как смыкаются крылья невода, поторапливает рыбаков.
И тут выглянуло из-за дальней Монастырской слободы солнце — и прямо в невод. От воды парок идет, в ячеях темного невода вмиг сотни маленьких оконцев засветились, засверкали. И тянут, тянут неводом растопленное солнце рыбаки прямо к берегу, сходятся все ближе и ближе друг к другу.
Ну, разве устоишь спокойно! И Серега, поддавшись общему азарту, подбегает к неводу, вклинивается между взрослыми и, пятясь, тянет тяжелую, мокрую верхнюю повору.
Он видит, как мечется в неводе ошалевшая плотва, грудятся неповоротливые черноглазые лещи, поблескивая изумрудными глазами, ворочаются трехгранные острорылые стерляди. Стремительными бросками бьются в неводе светлые длиннорылые щуки. Выпрыгивает из воды, почуяв неладное, широкоспинный жерех, прозванный за свои повадки конем. И только сому не страшен невод: заметив его, зарывается башкой в ил усатый хищник. Ячейки у невода мелкие, поэтому и чехонь никуда не уйдет, и уклейка — отрада и надежда собирателя жемчужного пата Костюхи Пряснова.
Мечется, снует рыбья живность. Все ближе и ближе смыкаются рыбаки. И бригадир уже выпрыгнул из лодки, забрел в воду, нижнюю повору прижимает, чтобы не ушла рыба, в мотню невода чтобы скатилась, в узкий, длинный ячеистый мешок, похожий на островерхую татарскую-шапку.
— Ходи, ребята! — кричит бригадир. — Низа держи!
— Идет, идет! Сама идет! — орут рыбаки, те, что помоложе, и Серега кричит вместе с ними. Это не беда, что он мокрый, июньское солнышко все высушит.
Заспанный Костюха Пряснов — ладонь ко лбу — выскочил из землянки. Морщится Костюха то ли от досады, что проспал, то ли от того, что солнце мешает. Снова нырнул в землянку, выскочил с безменом и мешком. Да сообразил, видно, что рано еще, кинул все на песок, заковылял к рыбакам.
— Держись, ребята-а! — дурашливо закричали рыбаки. — Подмога идет!
— С таким амбалом можно белугу тянуть!
— Эй, Костюха, подбирай скорее чешую, а то весь жемчуг уплывет!
Уполномоченный скалил в ответ реденькие зубы, но отмалчивался, чувствовал, видно, смущение. Отвернулся было, собираясь зевнуть, да так и замер с открытым ртом, увидев, как свечкой взметнулась у поплавков щука и плюхнулась в воду далеко за ними.
— Эх-ма! Быстрее надо, а то вся уйдет! — Припадая на увечную ногу, Костюха подставил плечо под повору и с усердием принялся тянуть.
— Лодку давай! — закричал бригадир. — Жива-а!
Двое метнулись к рыбнице, подогнали ее. Сноровисто открыли потопчину — верхнюю крышку в середине лодки. Под потопчиной плескалась вода, в днище лодки были прорублены отверстия — прорези, чтобы всегда вода в гуслях была свежей. Сюда вычерпывают саками рыбу, а когда наполнятся гусли, наливают рыбу прямо на дно лодки, укрывают тальником, чтобы не выпрыгнула.
— Чай, пудов двадцать будет? — полюбопытствовал Костюха у степенного, неразговорчивого Пустобаева.
— Потом смерим! — неохотно буркнул рыбак.
— Уклейки только маловато, — явно набивался на сочувствие Костюха, — и чехони негусто…
— Ты вот чего, Пряснов, — оборвал его Пустобаев, — не порти нам тут компанию… Нишкни! А то мы тебе не только жемчуга, золота наложим в котомку-то сколько хочешь… Вот там за кустами его навалом… Слышь-ка, Сергеич! — вдруг ликующе сказал Пустобаев. — Не белуга ли, мотри! Вот как бьет, ровно бык в плетень! Право слово, есть что-то. Я чую!
Бригадир вынул весло из уключины, озабоченно крикнул:
— Низа, низа держите!
«Вот бы такое-то дело, — радостно подумал он, — для почину-то!»
— Всю тешую обобьет, — вздохнул Костюха и громко икнул. Рыбаки засмеялись.
— Ты, — скрипнул зубами Пустобаев. — Ежели еще пикнешь…
— Это баба, чай, поминает, — добродушно продолжал Костюха, понизив, однако, голос. — Чай, думает, я тут щербу хлебаю… С такими похлебаешь! Вон какую щучищу упустили да тешую всю обобьют.
— Замолчи, Пряснов! — прикрикнул бригадир, напряженно вглядываясь в рыбье месиво. — Что ты тут балаган устраиваешь?
— Да я что, я ничего! — пробормотал Костюха и отошел, но тут же принялся орать и махать на чаек, горланивших над тоней.
«Сегодня же выгоню, — окончательно решил Иван, — он тут мне всю бригаду перебулгачит. Я ему скажу, дьяволу колченогому…»
Что он скажет Костюхе Пряснову, бригадир так и не придумал. В мутной воде, почти у самого берега выметнулась вдруг толстенная светло-серая спина. Мощный хвост взметнул каскад воды. Рыбаки загомонили разноголосо:
— Бей, Иван!
— Низа держите!
— Еще бей!
— Наша! Знай хозяина!
Со второго удара Иван угадал веслом рыбине по голове и шагнул в воду, все еще не зная, то ли это оплошала огромная щука, то ли, может, пудовалый судак ввалился.
— Ну-ка, помогите, ребята! — позвал он рыбаков. — Один-то не возьму! Склизкая больно да и здорова. Видно, щука.
Но когда огромную серебристую рыбину выкатили на песок, Иван удивленно присвистнул: нет, не доводилось ему видывать прежде такое. Молчали и рыбаки.
Очень уж непривычный вид у нечаянной добычи: массивная, загнутая кверху голова, мощная махалка-хвост. А самое главное, на боках отчетливо видны лилово-малиновые полосы, похожие на странные, непонятные знаки.
Молчит бригадир, молчат рыбаки, беззвучно разевают широченные рты голавли, судаки, щурята. И такая стоит вокруг тишина, такое скованное спокойствие.
— Может, костерок разведем, — подает голос из кустов Костюха, — ушицу бы пора заваривать. А то кишка кишке кукиш кажет. Похватал вон столбунцов, да оскомину набил только.
И эта болтовня неожиданно нарушила затянувшееся неловкое молчание, своей обыденностью и безыскусственностью напомнила каждому, что ничего, собственно, не случилось. Подумаешь, лежит на песке неведомая никому рыбина.
— Серега и ты, дядя Яша, — скомандовал Иван, — ступайте чистить рыбу. А ты, Константин, давай за костер. — И улыбнулся Пряснову первый раз со вчерашнего вечера: — Поедим, да за жемчуг берись!
Рыбаки засмеялись, принялись проворно дочерпывать рыбу. Потом невод развесили на сушилках, потому что вторую тоню давать Иван не решился: и так с первого же раза переполнены рыбой лодки. Пока рассортируешь, сколько времени уйдет! Да если говорить откровенно, не совсем ладно чувствовал себя бригадир. Когда схлынули волнение и азарт при виде крупной добычи, вялыми сделались руки у Ивана, сердце заколотилось неровными частыми толчками, липкая испарина выступила на теле. Иван подосадовал: «Просидел вчера допоздна, вот и ломает теперь…»
— Серега, — позвал он сына, усевшись возле землянки в тени осокоря, — помоги-ка, сынок! — И, упершись руками в хрусткий белый песок, поднял ногу в высоком, с раструбом резиновом сапоге. — Тяни сильнее! Вот, а теперь другой. Ступай, а я полежу.