Алеха слушал, поддакивал, пил духовитый чай с конфетами, жевал хлеб, а сам все подумывал, как бы ловчее уйти к себе на корму, не ровен час — займет кто его место.
— Ну, я пойду, — наконец поднялся Алеха, решив сгладить минуту расставания обычной мурзихинской шуткой: — А то нас не выгонишь, так мы не уйдем.
— Вали, — разрешил матрос, позевывая и потягиваясь.
«Плес» подходил к Нижнему почти перед обедом. День выдался пасмурный, ветреный. Низовый ветер громоздил на реке небороненые отвалы волн, пронизывая до дрожи Алеху, но он не уходил с палубы, жадно вглядываясь в горбатую арку моста и огромную церковь, которая, казалось, вставала прямо из воды.
На горном берегу лепились по кручам избы пригородных слобод, кучно росли высоченные осокори. Пароход торопливо зашлепал колесами, покатился вправо, с обиженным ревом уступая дорогу встречному буксиру. Высоченные порожние баржи загородили было город, но не успел Алеха подосадовать, быстро промелькнули — и Нижний снова стал виден. Алеха увидел краснокирпичную стену, лентой опоясывающую верхнюю часть города, мрачные коробки красных домов возле самой воды, золотистые луковицы церквей.
Смотрел на город завороженно, как глядел отец на землемера, нарезавшего Филатовым пашню за Сосновым оврагом.
«Смотри, Алеха, — всплыли предостерегающие отцовы слова, — в городе дома каменные, а люди железные. Норови сам по себе, а люди как хотят». От этой мысли стало еще холоднее, и Алеха зябко передернул плечами.
Матрос Тежиков заметил, видно, это движение, негромко сказал Алехе:
— Не бойся, паря! Раньше смерти не умрешь. Это с непривычки… В сейчасшную минуту тебе страшно, а потом обломаешься. Попервоначалу всегда так… Давай лапу, попрощаемся хоть, а то убежишь, как тот недотепа с ребенком!
— Может, еще свидимся, — неуверенно предположил Алеха, — когда домой поеду.
Пароход все ближе подходил к пристани, гулко молотил воду, отфыркивался, словно радуясь долгой стоянке в Нижнем. Люди проталкивались вперед. Тежиков, ругаясь, теснил народ, и Алеха в душе сочувствовал матросу. Ведь на самом деле мешают. И куда торопятся? Все успеют сойти… Но тем не менее и сам поддался общей суматохе, втиснулся в толпу и стал медленно пробираться к выходу.
Глава 2
Санька Суханов — Алехин родич — жил в Чернореченском поселке на улице Красных зорь. Собственно говоря, никакого поселка еще не существовало, просто стояли несколько бараков, магазин-засыпушка да белый щитковый двухэтажный дом. Кругом поселка сосны, за ними болото, через которое вели деревянные мостки, а за болотом завод с желтыми лисьими хвостами дыма. Все это успел Алеха высмотреть цепким взглядом новичка, ошарашенного шумным, грохочущим Нижним, ездой на пригородном поезде и радостной встречей с сестрой Пашей.
Сестра дала Алехе кусок мыла, полотенце, свела на Светлое озеро — помыться с дороги, оставила там Алеху, а сама побежала в магазин, сказав брату, что Санька приходит с работы сразу же после гудка. К этому времени надлежало явиться домой и Алехе.
Алеха мылся долго и старательно. Потом выстирал портянки, разостлал их на траве и стал ждать, пока подсохнут.
Над осокой мельтешили коричневые стрекозы, возле берега елозили по воде жуки-толкунцы, надоедливо бунчали комары. За всей этой тварью охотилась прожорливая рыбья мелочь, морща полированную гладь озера и заставляя замирать в сладкой истоме рыбачье сердце Алехи.
«Вентеря можно тут поставить, — размышлял он, — али бредешком пройтись. Рыбы, видать, невпроворот. И травы полно, — прикидывал Алеха, разминая в ладони сочные стебельки, — а не косят. Хотя у них тут не держат скотину-то. А можно было бы. Надо с Санькой поговорить».
Услышав басовитый, тугой гудок, обулся, надел рубаху, завернул мыло в листок кувшинки и зашагал в поселок.
— Так, значит, приехал, — не очень приветливо сказал Санька, увидев Алеху, — явился — не запылился… Ну что же с тобой делать? — На рябом Санькином лице появилось выражение глубокого раздумья и озабоченности.
— Перекусили бы для начала, — пробовала смягчить неласковость мужа хозяйка.
— Потом, — отмахнулся Санька, — дай-ка бутылку. Ну вот под койкой стоит которая. К Семенычу пойдем, с ним надо покалякать.
Семенычем звали десятника с берегового хозяйства химического завода. Он был из местных и жил в собственном доме неподалеку от Оки.
— Если ему нужны люди, так завтра и на работу выйдешь. Грузчиком, или, как тут говорят, амбалом, — втолковывал Санька Алехе, пока они пробирались лесной дорогой к берегу Оки. — А на завод временно не берут, я уже узнавал. Ты же, чай, не навовсе приехал, — намекнул он, — сам видишь, комнатенка у нас какая, койку лишнюю некуда поставить.
— А зачем? — возразил Алеха. — Я топчан сколочу, буду в сарае… Мне уже Паша говорила.
— Ладно, — согласился Санька. — А справку из сельсовета ты привез? У нас тут участковый Комаров строгий, не велит без документов принимать. Объект, говорит, оченно важный. Кто его знает, что за объект? Второй год доживаю, а не видел. Но раз не велит, значит, так надо.
— Ты мне, Саня, скажи, к примеру, во сколько же сапоги здесь встанут? — поинтересовался Алеха.
Санька свистнул.
— Да здесь их и не купишь. За ними в Нижний, на Балчуг надо али на ярмарку. Вот кабы к Октябрьским праздникам сгоношил, тогда бы вместе и съездили.
— А может, я успею! — загорелся Алеха.
— Дай бог, — Санька вытер потный лоб: в лесу было душно и жарко. — Вот и пришли.
Ока в этом место круто изгибалась, подтачивая левый берег, и загорелые сосны стояли вкривь и вкось, бессильно свесив подмытые корни. Вода в излучине суводила, тащила встречь течения желто-белую пену, обломки коры. Как раз тут и размещалось береговое хозяйство химического завода. Боком к берегу стояло несколько деревянных барж и небольшой желтый буксир. Из трубы его нещадно валил густой черный дым.
— Соль привезли из Владимировки, в три смены вкалывают, — пояснил Санька, — для завода соль нужна. Соляную кислоту из нее делают, понял?
— Ага, — кивнул Алеха, поглядывая, как шустро бегают с барж на берег раздетые по пояс мужики с тачками. Они вкатывали тачки на высокий помост и лихо опрокидывали поблескивающую соль в большую кучу, похожую на белый стог.
— Вот он, Семеныч-то, — показал Санька на крупного худощавого мужчину, стоявшего на обрыве. — Он тут за главного. Но ты не робей, а то не возьмут робкого-то.
— Здоров, здоров, Суханов, — бойкой нижегородской скороговоркой ответил на приветствие десятник. — Чего припожаловал? Знаю, знаю вас, поселковых! То лопату упрут, то колесо от тачки.
— Вот уж чего нет, того нет. — Санька плутовато забегал глазами. — Как на духу, не грешен!
«Врет, собака», — подумал Алеха, который видел в сарае пару колес от тачек и новую совковую лопату.
— А вот мы с участковым как-нибудь пошарим в сараях! — пригрозил десятник, — Ну, чего тебе, Суханов?
— Да вот шурин приехал, — Санька хихикнул, — явился — не запылился… На работу бы его пристроить, Семеныч! А уж мы в долгу не останемся, — посулил он и, словно бы невзначай, обнажил сургучную головку бутылки.
— Это ты зря, это ты зря, Суханов, — встрепенулся десятник, — спрячь! Нашел место, — укорил он Саньку. Но по тому, как шумно потянул сизоватым, с синими прожилками носом, Санька и Алеха поняли, что Семеныч живца взял намертво. — Чего же не пристроить, чего же не пристроить? — заговорил он. — Годков сколько тебе будет? Семнадцать, говоришь? Гоже… Ну, что это мы тут стоим? Пошли хоть ко мне, что ли? — предложил он и зашагал, да так проворно, что мужики еле поспевали за ним.
Дом у Семеныча оказался большим, пятистенным, со стеклянной верандой, пристроями. На грядках щетинился лук, через забор выглядывали желтые, словно новые пятаки, подсолнухи. Цепной кобель вздыбился у крыльца, завидев чужих.
— На что ему такой домина? У нас у попа такого-то нет, — изумленно сказал Алеха, заглядывая в окна, забранные белыми занавесками с кружевами. Занавески топорщились от пышней герани, словно исподняя рубаха на груди у дебелой невесты.
— Дачников пускает, — негромко произнес Санька, — из Нижнего приезжают на лето. Большие деньги гребет.
Алеха и Санька, присмирев, стояли у тесового забора, с восхищением и завистью оглядывали ухоженное, богатое поместье десятника.
— А это что? — удивился Алеха, показывая на столб возле амбара. На верху столба лежало на боку старое ведро. В ведре что-то погромыхивало и перекатывалось. Снаружи с медленным жужжанием крутилось какое-то сооружение, похожее на крылья мельницы. — Неужто муку мелет?
— Дробь катает, — пояснил Санька, — у нас мужики на сковородах катают, а этот, вишь, ветряк придумал. Мы ему свинец с завода таскаем, а он за это соль дает.
— Надо же! — подивился Алеха десятниковой смекалке и с уважением поглядел на рослого, ловко двигающегося Семеныча, который ломал с гряды лук, сочившийся белым соком, шурша раздвигал огуречную ботву, вытаскивая зеленые, с белым брюшком огурцы.
От выпивки Алеха отказался, за что его похвалил быстро захмелевший Семеныч. Договорились, что завтра с утра Алеха выйдет на работу.
— Видишь, — куражился Санька, когда они возвращались в поселок, — какой я! Помни, Алеха! Мы тут с тобой заживем.
— Тут рыбачить можно, — поддакивал Алеха. — И корову завести неплохо бы.
— Будет, все будет, ты только Саньку цени! — бубнил опьяневший родич. — Сейчас мы с тобой рыбки жареной отведаем… Баба, — заорал Санька, когда они подошли к бараку, — жарь рыбу!
— Да вся ведь рыба-то, — ублажающе откликнулась Паша, высовываясь из окна.
— Жарь всю! — не унимался Санька, не расслышав ответ жены.
— Перестань выкобениваться! — неожиданно строго сказала Паша. — Почему получку не отдал? У людей-то мужья как мужья, а этот все только из дому норовит!
Санька затих, уселся за стол и принялся есть яичницу, икая время от времени. После чая он вроде бы немного протрезвел, но тут же уснул, напомнив, однако, Алехе, чтобы на работу шел сразу после первого утреннего гудка.