Вечерело. Над голыми тальниками, росшими на берегу затона, стала гаснуть алая полоска неба. Смолкло громыхание металла в котельном цехе, зажглись редкие, но сильные фонари на берегу, а боцман все еще медлил уходить с «Гряды».
Вот сейчас он заберет свой чемодан, закинет за плечи вещмешок и уйдет. Наверное, дома уже ждет супруга и сердится, теряясь в догадках и предположениях, почему муж не явился в урочный час.
И чего он тут торчит, старый пень? Что ему больше, чем другим, нужно переживать за «Гряду»?! Да и что он может сделать, чтобы помешать ее гибели, если не справился с этим даже сам капитан! Не справился или не захотел?
И боцман подосадовал на капитана: сбежал, словно бы обрадовался. А ведь капитан должен покидать судно последним. Впрочем, это при аварии, когда судно обречено на неминуемую гибель и когда уже испробованы все средства, чтобы спасти его, а здесь случай совсем другой.
Боцман запер каюту, вышел в холодный, продуваемый ветром пролет, поставил чемодан и вещмешок возле двери и поднялся на верхнюю палубу, туда, где размещались пассажирские каюты. Он шел по длинному, полутемному коридору и думал, что старый пароход, наверное, хранит в себе, в своих каютах память о тысячах людей: их голоса, походку, их радости и печали. Боцман не помнит их лиц, да и люди, наверное, не узнают его, если встретятся на берегу. В его памяти осталось лишь самое необычное.
Вот в этой каюте, мимо которой он проходит сейчас, умер пожилой инженер из Соликамска. В этой когда-то ехала семья: муж и жена с трехлетней дочерью. Девочка внезапно заболела, у нее поднялась температура. Случилось это в Казани, отец побежал за пенициллином в аптеку. До города нужно было добираться на трамвае. Отец девочки опаздывал, уже дали третий гудок. На пароходе все волновались, толпились на борту, вглядывались в берег. Мать на руках с девочкой порывалась выйти на пристань, но боцман уговаривал ее, обещал, что они задержат пароход, пока не принесут лекарство.
Однажды «Гряда» чуть не сгорела: взорвалась форсунка, и горящая струя мазута выплеснулась в кочегарку. Хорошо, что тогда не растерялся кочегар, успел перекрыть трубопровод, а потом сбил пламя огнетушителем. Сейчас этот кочегар ходит механиком на дизель-электроходе.
И что же? Значит, всему этому конец? Было да сплыло? А что поделаешь? Что?! Давеча капитан говорил какие-то слова о техническом прогрессе, о том, что наивно полагать, будто можно остановить этот самый прогресс. Но боцман вовсе и не думает так. Когда заменяют паровики дизелями, разве это плохо? Любой скажет: хорошо. И боцман в том числе. И опять-таки он согласен с капитаном: нельзя отставать от капиталистов, когда они тоже обновляют свой флот. Но ведь есть же разница, ради чего делает это судовладелец за рубежом и чем руководствуются товарищи из пароходства. Уж тут-то боцмана не сбить никому. Для капиталиста главное — деньги. А для нас? Для нас самое главное прежде любой прибыли — как она достанется. Ни в коем случае нельзя забывать, что мы растим нового человека, создаем новые отношения между людьми. И основой этих отношений является коллектив. Именно коллектив, а не сборище людей, зарабатывающих деньгу. Так что же? Выходит, зря потратил столько сил на то, чтобы создать коллектив на «Гряде», он, парторг, он, боцман?
Михалев спустился на нижнюю палубу, здесь ему стало чуть теплее, это еще согревали пароход не успевшие остыть котлы. Он закурил. Ехать в пароходство и требовать, чтобы экипаж коллективно перевели на новое судно? Допустим. Но новые суда дизельные. Значит, речь может идти лишь о верхней команде, а механикам, кочегарам, масленщикам придется распрощаться? Выходит, никак нельзя сохранить прежний коллектив?
Или махнуть рукой, и пусть все оно идет так, как намечено товарищами из пароходства? В самом деле, чего он будет морочить им головы со своими тремя десятками людей — подумаешь, коллектив! В пароходстве тысячи работают. И разве мало забот у руководителей: ежевесенне собирать матросов на суда, думать о графиках, о привлечении грузов, о судоремонте, о жилье и форме?
Да, но если распадется коллектив, такой, как на «Гряде», забот станет еще больше, вернее им не будет конца. Вот и получается карусель: каждую весну нанимают тысячи матросов, а к зиме они снова уходят. А почему? Да потому, что сдружиться не успели, не пришаркались один к другому. Разве это можно сделать за навигацию? Нынешний экипаж вон сколько времени пришлось сколачивать.
Он загасил папиросу, растерев ее пальцами, даже не почувствовал жара. Горящие табачинки подхватил ветер и сыпанул их на палубу. Алые искорки показались Михалеву похожими на те, которые вспыхивают, когда режут автогеном ржавую старую обшивку.
Помедлив, боцман взял вещи и стал спускаться по трапу на берег. Дошагал неторопливо до проходной и остановился, растерянно прислушиваясь к тому, что творится у него в груди: сердце колошматилось так, будто он нес многопудовую ношу.
— Ты что? — встревоженно спросил его вахтер. — Как все равно ноги тебе перебили… Заболел, что ли?
Вместо ответа Семен Семенович попробовал улыбнуться, но в глазах его было столько горя, что давний знакомец вахтер посоветовал:
— Зайди в поликлинику. На тебе же лица нет. Старуху перепугаешь. — И добавил: — Может, «скорую» вызвать?
Боцман обреченно махнул рукой и миновал проходную. Медленно, с одышкой поднялся он вдоль забора по широкой деревянной лестнице, на которую раньше досадовал из-за невысоких и частых ступеней, их надо было перешагивать через три, а тут вдруг оказалось, что они как раз под его старческий шаг. И мысли у него были, пока поднимался, такие же мелкие, сбивчивые. Все, отъездился… И тут же о другом думалось: не утащили бы с носа «Гряды» новую легость — пеньковую веревку, которую забыл прибрать в кладовую.
На здоровье Михалев никогда прежде не жаловался. По курортам и санаториям ездить нужды не было. И теперь еще при случае мог бы молодым не уступить, но остерегался. Помнил, как сказал ему капитан: «Силой-то тебя, Семеныч, бог не обидел. Но ведь как ни крути, лошадь все равно сильнее. Тебе другое нужно. Организовать, чтобы люди не болтались без дела. За всех один не сработаешь». И еще Леонтий Васильевич сказал, как он, капитан, выглядеть будет, если, не дай бог, надорвется старик. «Воздержись, Семен Семеныч, — не то попросил, не то приказал капитан. — Не конфузь меня».
Вспомнив этот разговор, вспомнив, как сегодня торопливо прощался с ним капитан, Семен Семенович подумал: видимо, впрямь всем заметно, что он нездоров и что ему, как и «Гряде», люди тоже предрекают скорый конец. Михалеву вдруг чуть не до слез стало жалко себя, померещилось: вот сейчас боль захлестнет сердце тугим тросом — и каюк.
Глава 2
Вскоре после Нового года, во время селекторной переклички, ее из Москвы проводил один из заместителей министра речного флота, произошло событие, о котором речники помнят до сих пор. Заместитель министра вдруг перебил сообщение начальника Камского пароходства о ходе судоремонта и осведомился, что там произошло у них с «Грядой» и здоров ли боцман Михалев. Начальник пароходства после некоторого замешательства доложил, что «Гряду» решено не ремонтировать, а здоровье у Михалева, очевидно, хорошее, потому что жалоб не поступало.
— Вот именно, — довольно язвительно произнес заместитель министра и повторил: — Жалоб не поступало… Это, между прочим, тоже стиль работы, уважаемые товарищи. Не лучший стиль, кстати говоря.
Все ждали, что сейчас заместитель министра разовьет тезис о стиле и методах руководства, но вместо этого он попросил начальника пароходства лично разобраться с «Грядой» и проследить, не обижают ли Семена Семеновича Михалева.
Наверное, этот непривычный, просительный тон заместителя министра, а возможно, и что-то другое оказало свое действие. Скорее всего тут сработал комплекс: просьба заместителя министра и статья в газете «Водный транспорт». Как раз в это время житель Перми в статье «Больше внимания пассажирам» писал, что летом на реке бывает полно народу, но Камское пароходство скупо предоставляет им свои услуги. Так, например, писал автор статьи, в начале июня было отказано в приобретении билетов нижнетагильским металлургам. Он спрашивал, зачем понадобилось камским речникам снимать с линии Пермь — Красновишерск пароходы со спальными местами и каютами.
Пустили вместо них теплоходы типа ОМ с сидячими местами, без буфета и ресторана, а ведь дорога не ближняя, и без пищи не обойтись.
Последнюю часть статьи напечатали черными, жирными буквами, и эти строчки особенно бросались в глаза:
«Еще одно замечание о флоте. Скоростные «Ракеты» и «Метеоры» хороши, но они имеют специфическое назначение, к тому же лишены ряда удобств, свойственных паротеплоходам. Последних должно быть больше. Только учитывая многосторонние запросы советских людей, пароходство сможет успешно справляться с выполнением планов».
Вскоре в Камск приехал старший инженер из пароходства. На «Гряду» были составлены ремонтные ведомости, скалькулирован объем работ, утверждена смета и перечислены деньги заводу. Капитана срочно вызвали в затон. Был отозван из отпуска и механик. Когда оба явились в караванку, где обычно отсиживаются капитаны зимующих в затоне судов, первым, кого они увидели, был боцман Михалев.
— Не дали погулять? — с сочувствием спросил его капитан и осудил: — Как в бирюльки играют, честное слово! То на слом, то снова в дело. Что хоть случилось-то? Ты не знаешь?
— Знаю, — скупо ответил Семен Семенович. — Как бы не прокидаться такими пароходами.
Капитан посмотрел на механика: вон оно что оказывается, Семен Семенович сработал. Но ни капитан, ни механик ничего не сказали Михалеву, очень уж просяще-настороженным был его взгляд, а в лице и движениях столько деловитой озабоченности и готовности выполнять известный обряд обновления парохода, что у них не хватило духу в чем-либо обвинить боцмана.
И он, словно поняв их мысли, повеселел, принялся — все еще, правда, излишне суетливо — перечислять, что уже им сделано, припасено, заготовлено, с кем из начальников цехов есть договоренность о присылке на «Гряду» рабочих.