— Ты же не пьешь, дядя Семен, — удивляется Сергей, не ожидавший такой концовки. — Чего зря наговариваешь?
— Не пьют, у кого жена жадная да кому не подносят, — отшучивается боцман и говорит строго: — Спи ступай! И я пойду. Жизнь наша… Ходи, как лунатик.
«Он же старше Тежикова? — недоуменно думает Сергей. — Мог бы на пенсию. Жил бы себе на берегу, с внуками нянчился… Чего же не уходит? Хотя сам же говорит, от реки не уйдешь».
Глава 5
Пассажирское агентство, которому непосредственно подчиняется пароход «Гряда», находится на берегу Камы, в каменном двухэтажном доме. Дом угловой, от него начинается мощенный булыжником Бабушкин взвоз. На первом этаже дома расположены буфет, небольшая механическая мастерская, архив. Все остальные службы и кабинеты на втором этаже.
Подниматься туда нужно по чугунным, вытертым до блеска литым ступеням. Пока посетитель поднимается, он может на стене вдоль лестницы прочитать множество приказов, объявлений, сообщений и призывов, так или иначе связанных с работой пассажирского агентства и приписанного к нему флота.
Среди всех этих документов любопытствующий глаз мог заметить постановление местного райисполкома. Вывесили листок в самом начале навигации, и около него толпились водники, озабоченно вздыхали, прочитав короткие и четкие фразы. Говорилось в постановлении о том, что в связи с возможностью возникновения заразной болезни запрещается перевозка животных из района в район на всех видах транспорта, в том числе и водном.
Летом карантин сняли, и райисполком свое постановление отменил, но о новом документе знали не все. Третий штурман «Гряды», во всяком случае, не был в числе знавших. Поэтому он, обнаружив на корме под лавкой похрюкивающего в мешке поросенка, был крайне возмущен. Немцев пришел в полное негодование, когда увидел неподалеку от запрещенного груза матроса Досова. Сергей сидел рядом с пожилой женщиной, как потом выяснилось, хозяйкой поросенка, и о чем-то мирно беседовал.
При виде штурмана Сергей заулыбался и сказал:
— Из Мурзихи, Валерий Николаевич! Через проулок от нас живет. Да, теть Дунь?
— Оч-чень приятно! — Немцев дурашливо козырнул и оскалил белые меленькие зубы.
Заметив этот оскал, Сергей перестал улыбаться и не очень охотно поднялся с лавки: он уже успел изучить повадки своего наставника. Но сейчас-то к чему хочет придраться штурман? Сергей не на вахте, и какое штурману дело до того, где и с кем сидит Досов?
— А это тоже из Мурзихи? — штурман пнул мешок. — Ты что, не знаешь, на пароходе запрещено перевозить скотину?
— Батюшки! — женщина всплеснула руками. — Да какая же это скотина? Поросенок это, ты что, сынок, али не видишь?
— Я вам, гражданка, не Иван Кузьмич! — Немцев ощетинился. — Чего вы тыкаете? Как сюда попал поросенок, спрашиваю?
— Дак вот он помог, — простодушно призналась женщина. — Увидел на пристани, давай, говорит, тетка Дуня, помогу! — И с обидой продолжала: — Чай, не в каюту с поросенком полезла? Сижу на корме, никому не мешаю.
— Так-с! — подытожил Немцев и, повернувшись к матросу, произнес язвительно: — Ну что, Сергей Иваныч, сам выбросишь поросенка за борт или пригласить сюда капитана и составить акт?
— Почему это выбросить? — У Сергея изумленно вскинулись брови.
— Потому, — явно наслаждаясь смятением Сергея и окаменелостью тетки Дуни, снизошел до ответа штурман, — есть приказ, что скотину…
— Поросенок это! — Тетка всхлипнула. — А ежели я билет на него не взяла, так в нем и полпуда нет… Мне сваха говорит в Бутерякове: возьми, Дуня! Двух-то, баит, не выкормить. Я и взяла. Какая ж тут беда?
— Скотину, — повторил Немцев, — перевозить нельзя. Ясно? Приказ есть.
— Бают, отменили его. Мне сваха в Бутерякове… — начала было тетка, но штурман не дослушал.
— Пардон, мать! — строго прикрикнул он и снова обратился к хмуро молчащему Сергею: — Ну, будь, как атаман! Метни его, вроде шамаханской княжны, в надлежащую волну. — И он захохотал.
— Ты напрасно смеешься, Валерий Николаевич, — сказал Сергей, — тетка Дуня и мне говорила, что приказ отменили!
— Слушай, Досов! — штурман зло сощурился. — Ты как себя ведешь? Тебе кого слушать надо: меня или эту старуху? То боцман, то эта старуха… Чего ты, понимаешь, все к старикам льнешь? А-а? Да для тебя Советская власть существует или нет?
— Батюшки-и! — в голос запричитала тетка Дуня. Она проворно опустилась на колени, вытащила мешок из-под лавки, взяла на руки визжащего и дергающегося поросенка. — Не дам кидать! Вместе кидай! Ты чего это парню-то грозишь? — И вдруг решительно повернулась к Сергею: — Ты что раскрылился? Ты мне веришь или нет?
— Я сейчас, тетя Дуня, я Семена Семеновича приведу! — крикнул Сергей и кинулся с кормы, пристыженный собственной недогадливостью: конечно, боцман во всем разберется и наведет порядок.
Когда Сергей и боцман через несколько минут появились на корме, там было весьма людно. Пассажиры из кормового класса, привлеченные криком тетки Дуни и визгом поросенка, толпились в проходах по обе стороны деревянных двухъярусных коек, грудились возле дверей, но на палубу выходить не отваживались, видимо, побаивались высоченного сердитого штурмана, одетого в белый китель и со сверкающим якорем на фуражке.
Увидев боцмана, штурман начал что-то говорить, но поросенок верещал так громко, что боцман ничего не расслышал и крикнул тетке Дуне:
— Да положи ты его!
Тетка покосилась на Сергея, Сергей кивнул. Поросенок был бережно засунут под лавку и тут же умолк. Боцман протянул штурману пачку папирос, оба закурили и уселись на лавку, изогнутую вдоль фальшборта. Сергей притворил стеклянную дверь надстройки, прислонился к ней плечом, вызвав неудовольствие и досаду зевак.
— В чем дело, Валерий Николаевич? — осведомился боцман, хотя, конечно, все прекрасно знал, потому что Сергей успел ему рассказать, что за оказия случилась на корме «Гряды».
Затягиваясь папиросой, Немцев поведал, в чем он видит нарушение дисциплины, и, покосившись на стоявшего у двери матроса, добавил, что Досов, конечно, парень не трус и хитер, но и другие не хуже его. А к тому же хитрость — это еще не ум. Хитрый норовит все обманом сделать, как, к примеру, сейчас произошло с поросенком этим, которого Досов на «Гряду» пронес, а того не понимает, что из-за этого будет вред всему селу или даже району, если начнется эпидемия.
— Да ничего не будет. Али люди-то дурнее тебя? — почувствовав явную поддержку боцмана, подала голос тетка Дуня. — Я тебе русским языком сказываю: давным-давно карантин отменили. Не знаешь, так нечего и спорить!
— Тихо, гражданка! — попросил боцман. — Где слезать-то? — Он взглянул на часы. — Через полчаса будем там. Давай забирай свою ношу да ступай в пролет, а Сергей Иваныч пособит. Помоги, Сережа, землячке!
— Напрасно ты это, Семен Семенович! — Штурман поднялся и хотел было шагнуть следом за пассажиркой и Сергеем, который понес поросенка с кормы.
Боцман удержал его:
— Погоди!
— Ну зачем ты так? — процедил штурман. — Какой авторитет у меня будет после этого? Ты как хочешь, а я доложу капитану. И хоть у тебя, говорят, рука в министерстве, но и я не позволю, чтобы со мной, как с мальчишкой, обходились!
— Погоди, погоди! — Боцман все еще держал штурмана за руку. — Капитану мы с тобой вместе доложим… Я считаю, что и его вина тут есть. Почему он не проинформировал тебя? Карантин-то и верно снят.
— Снят? — Штурман перестал вырывать руку. — А что же никто не везет никакой скотины?
— Да кто же сейчас повезет? Страда… Народ в поле. Это ведь просто вот тетке приспичило, а так до осени никакой живности никто и не повезет.
— Выходит, компот получился? — Штурман растерянно засвистел.
— Не понимаю я тебя, Валерий Николаич, — начал боцман под этот свист, — парень ты грамотный, из себя видный, дело знаешь, а вот занесет тебя иной раз, просто диву даешься! Ишь ты, рука у меня в министерстве… А у тебя, говорят, бывший тесть в больших начальниках. Него же он тебе не поможет? А-а, не хочешь ты этой помощи… А чего меня коришь? Да ведь если бы по-твоему, неужели бы я здесь ошивался? Ровесники-то мои, знаешь, кем стали?
— Ну и кому лучше? Тебе или им? — съехидничал Немцев.
— Ты меня этим не уколешь. Походишь на судах с мое, поймешь, кому лучше, а кому хуже. А твой авторитет от тебя самого зависит!
…Летними ночами, когда пароход подходит к Кубассам, с «Гряды» можно услышать соловьев. Возле пристани по кручам непролазный кустарник, высоченные лещины, а ниже и чуть правее, там, где начинаются пески, у самого уреза — краснотал с узенькими, белесыми с исподу листьями, с коричневыми прутьями в сизоватом налете. Ночью в Кубассах тихо. Кама, уставшая за долгий рабочий день, еле слышно всплескивает, шевелится, укладываясь поудобнее.
По графику «Гряде» положено стоять в Кубассах два часа. Грузов нет, пассажиры успокоились, матросы спят, бодрствуют лишь вахтенные да боцман. Даже сам Леонтий Васильевич, капитан «Гряды», озабоченно покашляв, сообщает рулевому, что пойдет к себе: нужно просмотреть документацию. Он уходит, и через несколько минут из его каюты раздается храп, от которого у рулевого начинает свербеть в носу.
В одну из таких ночей штурман Немцев, в общем-то не страдавший бессонницей, проснулся от приглушенного разговора. Двое, он понял по голосам — мужчина и женщина, стояли на палубе перед окном каюты. Окно было забрано жалюзи, и до Немцева долетало каждое слово.
— Уедем со мной, милый! — говорила женщина. — Уедем! Начнем все заново. Посмотри, как ты живешь! Ты несчастен, потому что тебе приходится лгать, лгать каждый день, из месяца в месяц, из года в год… Ты подумай, мы же любим друг друга целых три года. Слышишь, если бы ты захотел, нашему ребенку было уже по меньшей мере два года. Ты же чужой в этой своей семье. Слышишь?
— Да-да, я слушаю, — хрипло отозвался мужчина.
— Едем завтра до Камского Устья, там пересаживаемся на «Метеор», и через полтора часа мы в Казани. Оттуда — куда захотим. Ну, хочешь, я скажу твоей жене, что ты не любишь ее? Мы уедем с тобой и начнем новую жизнь.