— Пойдёшь проститься?
— Мне не нужно чужого — ни свадеб, ни похорон!
О, Господи, опять эта бессмысленная фраза! За которой проглядывает другая: «И на твои похороны не пойду — врачи запретили нервничать!»
— Ваня!
Я вздрагиваю.
— Ваня, поправь одеяло…
А когда, подоткнув простыни, поворачиваюсь спиной, в неё втыкают нож:
— Кажется, я выпила не те таблетки! Я не боюсь умереть, но на кого я оставлю тебя?
«Нет, это я не боюсь умереть! — кричу я про себя. — Мои вера, надежда и любовь — там, а здесь…»
Но лишь развожу руками.
А иногда решаюсь:
— Я не могу быть к тебе прикованным…
Её удивление сменяют слёзы:
— Прости, я скверная, выжившая из ума старуха…
И жалость, бесконечная жалость тогда охватывает меня. Из детства никуда не уйти, оно караулит за каждым поворотом, указывает на каждом шагу.
Он вырос на пороге после долгого звонка:
— Жизнь застрахуем?
От его молодого, наглого взгляда я растерялся.
— Её в церкви страхуют, — раздалось за спиной.
— Так там — душу.
Но она уже спустила «собачку». Ей под восемьдесят, у неё астма, но даже дряхлый тигр рвёт молодого зайца.
А были дни, когда на деревьях распускались почки, кружили майские жуки и на лавочках ворковали влюблённые. Куда они делись? Зачем мне день, если повсюду ночь? Телевизор снизу обещает скорое процветание.
Но мои годы сочатся, как вода меж пальцев, оставляя пустоту.
Ей грозит прогрессирующее слабоумие.
— Не сдавай меня в богадельню!
— Ну, что ты, мама…
А между тем оборвать её бессмысленно тянущуюся жизнь было бы милосердием! Зачем ей мучиться? Отдать её в сумасшедший дом, где уколы и персонал замещают эвтаназию? Но я не могу переступить через детство. Я смотрю на её морщинистое лицо, узловатые, набухшие вены, и меня душат слёзы.
А во сне опять разговариваю с отцом.
— Папа, почему всё не так?
— А почему должно быть по-другому? — улыбается он, поправляя пиджак. — Чтобы стать человеком, надо увидеть сердцевину жизни… — Он вздохнул. — А как тогда жить? Вот и рожают детей, учат их тому, во что сами давно не верят…
— А счастье?
Он пожал плечами:
— Его, как и смерти, нет.
Я беру его за пуговицу:
— Не уходи, мне грустно.
— Нет, сынок, родители тянут за собой, а куда?
Глухо ударили часы. Я снова проснулся Иваном Злобиным в старой квартире, из которой никуда не уходил.
ХОЛМЫ И НИЗИНЫ
Был час, когда забегаловки пустеют, а слышимость в них становится, как на реке. Пока я составлял с подноса, они сели за соседние столики: слева от меня двое тех, что постарше, справа — двое помоложе. Наши столики составили треугольник, в котором соседи играли роль гипотенузы.
— А вы не находите, что нынешние книги — это возвращение к пиктограмме? — долетело слева.
— В каком смысле?
— Была такая «Библия в картинках» для неграмотной паствы. Исчезла к пятнадцатому веку…
— Всё шутите. А мне не до смеха, меня другое беспокоит. Как нас после смерти судить будут? Неужели, наравне с каким-нибудь гунном? Опять же, возраст. В детстве и грехи детские, а сейчас — другое дело. Как же нас сравнивать? — Молчание. — А представьте, если и мерка там своя, о которой и не догадываемся? К примеру, нечётное число раз моргнул, отправят в рай, а чётное — в ад…
— Да ну вас, математиков, и за гробом всё считаете! Довольно, что в университете мы вас, раскрыв рот, слушали. А помните, как вы нас со Вселенной морочили — целую философию развели…
— Какую?
— Ну как же? Пришли на гуманитарный факультет и начали с умным видом: «С рождением для человека возникают время и пространство, которые постигаются его сознанием, а со смертью они исчезают, правильно?» Мы киваем. «Современная же наука, вслед за Блаженным Августином, утверждает, что при Большом взрыве появились время и пространство, которые исчезнут с гибелью Вселенной. Значит Вселенная в целом, как и человек, наделена разумом, иначе кому предназначено время?» Целый силлогизм построили, пантеизм в духе Спинозы.
— Мальчишки были…
— Ты после заскочи с товаром на склад — бухгалтер оприходует, — доносилось справа. — И не забудь счёт-фактуру…
— Ладно, не вопрос. Только в этот раз — лучше наличными.
— А чего так?
— Да Витёк требует. У него свои заморочки.
— Базара нет…
Звяканье ложек о зубы.
— А Витёк хорошо поднялся.
— Ну.
— Тебе, небось, добавил?
— Витька не знаешь — догонит и ещё добавит!
Я распрямился.
— А помните, как мы с лекций на Феллини сбегали?
— Мне больше Бергман нравился.
— Да, Бергман… Боже, как давно это было! Нет, я думаю, в нас все возраста живут, никуда не исчезая. Вынут из нас память на Страшном суде и прокрутят, как фильм — вот, любуйтесь, какое кино наснимали! Думаю, почище Бергмана будет…
— А правда, что Витька налоговая парит? Говорят, еле отмазался.
— Туфта, он же под ментами ходит.
— Да? Ну, давай, за нас…
Справа крякнули.
— А с Витьком за бутылкой перетирать доводилось?
— Ты чё, он же на понтах.
— Я думал, по старой дружбе.
— Скажешь тоже, кто — я, и кто — он… Повторим?
Я ковырял рыбу.
— А ведь вы стихи писали.
— Вирши, в юности все бумагу марают.
— Ну, не скромничайте, мне ваши строки часто на ум приходят. Про историю… — Слева возвысили голос. — «Сердце бьющееся будит на скрижалях мёртвы звуки, наша радость, горе, муки промелькнут и вмиг растают, ведь о тех, кто жил когда-то Бог один лишь правду знает». Хорошо, правда?
— Так себе… Всю жизнь историей занимаюсь. И знаете, к какому выводу пришёл? История — это холмы и низины, мимо которых вьются наши дороги. А чему учит? Ничему! Интереснее совершить свои ошибки, чем повторить чужие…
— Тачку новую взял, видел?
— За сколько?
— Да, чешуя — упускать себе дороже.
Запиликал «мобильный».
— Да? У меня переговоры. Ну, я же сказал: потом — домой, сто пудов.
Он отключился.
— Достала «тётка»?
— Ну. Надоело одной в телик пялиться.
— Давай, за твоё здоровье…
Я отложил вилку.
— А за Натальей как ухаживали! Весной подснежники дарили, стихи… До сих пор не прощу, что она за «Профессора» вышла. Помните, Сашку-очкарика? Ну, того, что у доски по три часа, как канарейка, прыгал, пока весь мел не изведёт?
— Как же, ещё удивлялись, как он троих детей сделал. А он отмахивался: «Кажется, и не я был…»
— Он самый! Когда институт прикрыли, мы с ним в сторожа подались. Ему детей кормить, да и мне жить надо.
— Надо ли?
— Да бросьте вы, жизнь — кривая, петляет, петляет, глядишь, ещё выведет…
Справа зашептали.
— Между нами, я тут одну фирму зацепил — хорошие бабки можно наварить.
— Витька, значит, по боку?
— Ну. Скоро дело закрутится. Пойдёшь ко мне?
Стукнулись рюмки.
— А можешь и сам вложиться. Процент с прибыли, как себе — гарантирую…
Я отвернулся.
— Вам сказки про волшебную палочку нравились?
— Вы это к чему?
— Они всех детей завораживают: прикоснулся и — бац! — превратилась бумага в доброго коня или гору леденцов. А недавно я вдруг понял — это про деньги! То же колдовство, магия…
— Да ну вас…
— Нет-нет, посудите сами, первобытный человек прежде чем рыбу съесть, ловил её, разводил огонь, жарил… А тут — бумажку вынул — и рыба на столе! Для нашего подсознания это не перестаёт быть чудом, ведь оно мильон лет назад сложилось. Оттого все на деньгах и помешаны…
— Но мы же не дикари и не дети.
— Да кто вам сказал?
Я уткнулся в тарелку.
Зазвонил телефон.
— Что ещё? Ладно, куплю. С грибами? А может, с колбасой? Хорошо, тебе — с джемом…
Он отключился.
— Блин, всё неймётся! Диплом хотела — купил, думал, поумнеет…
— Бабы все одинаковые. Моя вчера с югов — кости грела, а сегодня хочу на дачу спихнуть… Ну, вздрогнем, что ли?
Зазвонил телефон.
— Слушаю, Виктор Иванович! Как раз эту тему прорабатываем. Да, про наличные сказал. Конечно, сразу доложу…
Он отсоединился.
— Витёк?
— Он самый. Выпить не даст…
Я дул на кофе.
— А вы по-прежнему преподаёте?
— Спросите лучше, кому. У студентов слова-паразиты, как костыли, — сбиться боятся…
— А есть с чего?
— Вот именно! Но самих не сдвинуть, житейскую мудрость усвоили крепко и — хватит.
— Может, и правда, хватит?
Я встал. Потом снова сел.
— Слыхал, «Павлин» в дурку загремел.
— Да ты что! И конкретно попал?
— Врачи говорят — депрессия.
— Надорвался, значит. Говорили ему, жадность фраера губит, жирным куском подавиться можно.
— Всем несладко.
Молчание.
— Как же теперь его контора? Надо думать, Витёк приберёт?
— Этот проглотит — и глазом не моргнет.
Молчание.
— Надо бы «Павлина» навестить.
— Думаешь, чего обломится?
Смех.
— Ну так, на всякий случай… Выпьем за него?
— Поехали!
Я закурил.
— А всё же, наши времена были счастливее.
— Ну всё, затыкаю уши!
— Нет, правда, измельчал народ. Раньше ехали сутки в одном купе, а потом всю жизнь дружили. А сейчас попробуйте спичек у соседа занять.
— Хомо хомини люпус эст.
Поднялись одновременно. Те, что помоложе, сели в машину, те, что постарше, подняли воротники и скрылись за поворотом.
МОНОЛОГ
«Тарас Беззубяк был деревенским. “В городе деньги, как снег — с неба валятся”, - услышал он раз от заезжего бродяги, которого угостил махрой. Тот сладко затягивался, пуская дым через драные ноздри, протыкал кольца всклоченной бородой. “Довольно на дядю горбатиться, — философствовал он. — Своими руками только петлю сплетёшь — пора чужими жар загребать!” Почесал Тарас затылок, продал избёнку, коровёнку и, повесив на сук лапти, отправился шапкой монеты ловить.