Когда ты в благородном раже
Пылаешь праведным огнем,
Хотя его не видел даже,
Поскольку не родился в нем.
А я не только в нем родился,
Но прожил сорок с гаком лет,
Пока вконец не убедился,
Что счастья в жизни нет как нет.
И не рассказывай мне басни
Про то, что не было прекрасней
Страны, чем твой СССР.
Я сед, а ты, приятель, – сер.
«Я много знал людей хороших…»
Я много знал людей хороших,
При этом столько же плохих,
Но так они друг с другом схожи,
Что различить мне трудно их.
Живут на свете – и спасибо,
Все остальное – ерунда.
А вы их различить смогли бы?
И как, скажите, если – да?
«Минула страсть, и нет возврата…»
Накануне подачи декларации о доходах несколько депутатов Госдумы развелись с женами, превратившись в неимущих холостяков.
Минула страсть, и нет возврата,
И прежним клятвам – грош цена,
Ну что ж, невелика утрата,
Прощай, наперсница разврата,
Отныне лишь любовью брата
Могу любить тебя, жена,
И то лишь только временами.
К чему вся эта суета?
Ведь все, что было между нами,
Как то: недвижимость, счета,
Контрольные пакеты акций,
Что так досталось тяжело
И с чем так нелегко расстаться,
Куда-то раз – и все ушло.
Невероятно до смешного,
Был целый мир – и нет его,
Вдруг ни заводика свечного,
Ни пароходика речного,
Ни даже клубика ночного –
Ну абсолютно ничего.
Зато как славно и легко нам,
Поди-ка с нас чего возьми,
Ведь мы чисты перед законом,
А также Богом и людьми.
Полураздетые, босые,
Мы ваша совесть, честь и власть.
И пусть клеветники России
Навек свою захлопнут пасть.
На смерть NN
Сегодня умер скверный человек,
Изломанный, завистливый и злобный,
Он обливал помоями коллег,
Но сочинитель был весьма способный.
Талантливый, мне скажут. Может быть…
Эпитеты оставим некрологу.
Ему я морду обещал на днях набить,
Но не успел. И слава Богу.
«Вот я стою, не в меру полн…»
Вот я стою, не в меру полн,
Потупив очи сиротливо,
На берегу простынных волн
На фоне энского залива.
Зачем я здесь? и кто я тут?
Что облик мой напоминает?
Как вообще меня зовут?
Из окружающих не знает,
Боюсь, практически никто.
Былая gloria sic transit,
Она ушла как в решето,
И вряд ли чью-то память дразнит.
Хотя бы кто свой взор воздел
При виде бывшего кумира.
Забвенье – тяжкий мой удел
В пустыне чахлой микромира.
А ведь когда-то был кудряв,
Но все поблекло ныне разом –
Мой плащ дыряв, мой стих коряв
И все сильней бастует разум.
И все он ближе, этот день,
Когда уйду неторопливо
Я с брега энского залива
В Танатоса глухую сень.
«Осенний ветер листья гонит…»
Осенний ветер листья гонит,
Стучится в черное окно,
Никто давно уж мне не зво́нит
И не звони́т никто давно.
Не то чтоб все меня забыли
Или стал вдруг всем не мил,
Но кто в тюрьме, а кто в могиле,
А кто и вовсе пол сменил.
«Буря мглою небо кроет…»
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
Тот, кто с мылом рук не моет,
Тот рискует, не шутя.
Руки мыть необходимо
Раз, как минимум, в году,
Ведь руками хлеб едим мы,
Как и прочую еду.
Ими женщин обнимаем,
Сеем, пашем и куем,
Ими деньги мы снимаем,
А потом в карман суем.
У кого они нечисты,
Пусть пеняет на судьбу,
Хрен возьмут его в чекисты,
Будь семь пядей он во лбу.
Знал бы раньше я об этом,
Драил руки б от души
И не вкалывал поэтом
За несчастные гроши,
А пошел служить в наружку,
Что гораздо веселей.
…Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.
«Чтоб краше стало нашим жить соседям…»
Чтоб краше стало нашим жить соседям
По заповедной средней полосе,
Давайте все куда-нибудь уедем,
Куда неважно, важно, чтобы все.
Чтоб там, куда в итоге мы приедем,
Хотя подозреваю, что не все,
Предстала жизнь неведомым соседям
В досель еще невиданной красе.
«Привет, немытая Россия…»
Привет, немытая Россия,
Я снова твой, я снова тут,
Кого, чего ни попроси я,
Мне всё как есть и пить дадут.
Два года за хребтом Сиона
Кормил я по приютам вшей,
Пока меня народ Закона
Оттуда не попер взашей.
Не нужен нам поэт Иртеньев,
У нас своих тут пруд пруди,
По части этой херотени
Мы всей планеты впереди.
Хоть Рабинович ты по слухам,
Да и по паспорту еврей,
Но ты не наш ни сном, ни духом,
Чужой, как рылом, так и ухом,
Так что вали отсель быстрей.
Не видят проку, друг сердешный,
В тебе ни Кнессет, ни Моссад,
Ступай в свой край глухой и грешный,
Покинь наш плодоносный сад.
Концы с концами еле-еле
Чтобы свести, с большим трудом
Продал я виллу в Кармиэле
И в Хайфе трехэтажный дом.
И вновь ступни свои босые
Направил к прежним берегам,
Прими меня, моя Россия,
Я за плетни твои косые
Любую родину продам.
Ария возвращенца
Опять поэта обосрали
Буквально с головы до ног.
Прими назад меня, Израиль.
На твой отеческий порог
Я возвращаюсь блудным сыном,
Чтобы к ногам твоим припасть,
Чтобы целительным хамсином,
Как прежде, надышаться всласть.
Да, поступил я некрасиво,
Как распоследний сукин кот,
Гуд бай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
В страну, не знающую мыла,
Мне нет обратного пути,
Я на Рублевке продал виллу,
Чтоб на дорогу наскрести,
Потом часы на Спасской башне
И стены древнего Кремля,
Потом озера, реки, пашни,
Равнины, горы и поля.
И вот, ободран, нищ, изранен,
Унижен, проклят и забыт,
Вновь возвращаюсь я в Израиль
Налаживать свой скромный быт.
Роняя крокодильи слезы,
Назад в него ползу ползком,
И злые русские березы
Грозят мне в спину кулаком.
«Я гляжу на мир с тоскою…»
Я гляжу на мир с тоскою –
Он совсем не шоколад.
Что бы сделать мне такое,
Чтобы жизнь пошла на лад.
Чтоб исчезли без следа бы,
Зависть, злоба и вражда,
Чтоб евреи и арабы
Подружились навсегда.
Чтобы люди стали братья,
Но уменьшились числом,
Так, чтоб мог их всех собрать я
За обеденным столом.
«Нет, не в есенинском стогу…»
Нет, не в есенинском стогу,
Не в шалаше, как В. И. Ленин,
На левантийском берегу
Лежу, исполнен праздной лени.
На свете лучше места нет,
Спокойно, сухо и тепло там,
Не зря Сусанин сорок лет
Водил евреев по болотам
В сопровожденьи чад и жен,
Пока не молвил горделиво:
«Здесь будет город заложен
И примет имя Тель-Авива!
И пронесет его в веках
Через преграды и невзгоды
На гордо поднятых руках,
Пугая прочие народы.
Не я ль от самой Костромы,
Надеждой ваши души грея,
Через библейские холмы
Довел до цели вас, евреи?
Когда бы жизнь я за царя
Отдал, что прописал мне Глинка,
Ее прожил, наверно б, зря,
Как в поле жалкая былинка.
Но я не Глинка, я другой,
Еще неведомый мужчина,
И мне царевым быть слугой,
Признаться, как-то не по чину.
Пусть даже этот царь – Давид,
Особой разницы тут нету,
Мне неприятен власти вид,
И дух мой чужд сему предмету.
Мне тяга к странствиям мила
И к перемене мест охота,
Она сюда и привела
Меня из отчего болота.
А дивный град я заложил
Не под проценты ломовые,