— Я ведь назвал вам причины, побудившие меня к этому, господин президент. Цепь всевозможных происшествий протянулась из Омана в Калифорнию, и совершенно ясно, что это более чем совпадения. Эти фанатики, эти террористы убивают по причине, которая лежит на поверхности, но под ней есть и глубинный слой. Они стремятся сфокусировать на себе все внимание, они жаждут кричащих заголовков… Мы посеем нетерпение и замешательство, и кто-то в пылу гнева может допустить ошибку: попытается связаться с кем-либо, с кем не должен был бы связываться, и разорвет цепь заговора, а такая цепь обязательно должна существовать, сэр. Этим убийцам удалось проникнуть в страну — уже одно это требует могущественных связей — а ведь это только начало. Они кочуют из конца в конец страны, вооруженные до зубов, — а это тоже немалый подвиг, учитывая, как построена у нас служба безопасности… Я послал секретного агента из Каира в Сан-Диего, а наш лучший человек, работавший в Бейруте, направился в Бекаа. Они оба знают, что им искать.
— Господи! — воскликнул Дженнингс, вскакивая с дивана, не обратив внимания, что шлепанец свалился с его ноги, и шагая по комнате. — Я не могу поверить, что Орсон хоть как-нибудь причастен к этому! Пусть мы с ним не ходим в обнимку, но он же не сумасшедший, да и склонности к самоубийству я за ним не замечал.
— Он может и не быть причастным к этому, сэр. Власть, даже власть вице-президента, привлекает тех, кто жаждет власти.
— Да черт бы все побрал! — взорвался президент, прошагав до столика времен королевы Анны, заваленного бумагами. — Подождите-ка, — вдруг сказал Дженнингс, оборачиваясь. — По вашим собственным словам, существует цепь происшествий, которая каким-то образом тянется от Омана через весь мир к Сан-Диего. Вы утверждаете, что это более чем совпадение, но больше у вас ничего нет. Вы никого не схватили за эту пресловутую руку, есть просто пара людей, которые несколько лет назад встречались на Ближнем Востоке, да еще один человек, который неожиданно объявился там, где вы его не ждали.
— У женщины, о которой идет речь, за спиной целая вереница финансовых манипуляций. Все это было балансированием на грани законности, и ставки были очень велики. Вряд ли ее прельстило бы положение заштатного политика — расстояние от ее запросов до такого предложения в обычном случае пришлось бы мерить в световых годах… Вот разве что у нее были другие соображения.
— «Энди-детка», — проговорил президент словно про себя. — Кутила Энди… Я понятия не имел, что за штучка эта Ардис. Я думал, она была банковским служащим или чем-то в этом роде, когда он встретил ее в Англии. Но с какой стати Ванфландерену хотеть, чтобы она работала на Орсона?
— Я считаю, сэр, что это работало на их систему, на их цепочку. — Пэйтон поднялся. — Я жду вашего ответа, господин президент.
— «Господин президент», — повторил Дженнингс, покачивая головой, словно никак не мог привыкнуть к этому титулу. — Интересно, как, должно быть, эти слова застревают у вас в горле.
— Простите?
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду, доктор. Вы врываетесь сюда в час ночи с этим параноидальным сценарием и просите меня пойти на такие нарушения закона, которые могут привести к импичменту. Затем я задаю вам несколько вопросов, и вы выкладываете мне следующее: во-первых, вы не стали бы голосовать за меня; во-вторых, я все упрощаю; в-третьих, в лучшем случае, я всего лишь предшественник лучших людей; в-четвертых, я не могу отличить совпадений от важных, пусть неявных проявлений…
— Этого я не говорил, господин президент.
— Вы это подразумевали.
— Вы просили говорить начистоту, сэр. Если бы я мог подумать…
— А, да ладно вам, расслабьтесь, — сказал Дженнингс, вновь поворачиваясь к старинному столу с бумагами. — Вы знаете, что во всем Белом Доме не найдется ни единого человека (а штат его — больше тысячи), кто осмелился бы сказать мне такое? Не считая моей жены и дочери, но, опять-таки, они не входят в официальный штат, и они обе покруче вас, между прочим.
— Если я оскорбил вас, я принесу извинения…
— Ради Бога, не надо. Я ведь вам сказал, что вы прошли экзамен и мне бы не хотелось снижать оценку. Я также не позволил бы никому, кроме разве такого сумасшедшего, как вы, просить меня о том, о чем вы попросили. Я бы просто-напросто не доверился им… Получайте зеленую улицу, доктор. Езжайте куда хотите, хоть к черту на кулички, только держите меня в курсе. Я вам дам сверхсекретный номер, который известен только моей семье.
— Мне нужна президентская санкция на неразглашение. Я ее уже приготовил.
— Чтобы спасти свой зад?
— Вовсе нет, сэр. Я также подпишу ее и возьму на себя всю ответственность.
— Тогда почему?
— Чтобы защитить тех из моих подчиненных, кто так или иначе оказался втянутым в это дело, но не имеет представления о его подлинной сути. — Пэйтон полез в карман пиджака и извлек сложенный лист бумаги. — Вот здесь ясно указывается, что все делается без согласования с вашим штатом.
— Спасибо вам с кисточкой. Значит, нас вдвоем вздернут.
— Нет, господин президент. Только меня. Пункт о неразглашении включен в акт Конгресса от 1947 года, где говорится о правовой основе, на которой действует ЦРУ. Этот пункт разрешает управлению выходить за рамки своих полномочий во время национального кризиса.
— И все же любая санкция имеет свои границы.
— Да, сэр. Это — на пять дней.
— Я подпишу, — сказал Дженнингс, принимая документ и в то же время протягивая руку к столу времен королевы Анны еще за одним. — А пока я подписываю, мне бы хотелось, чтобы вы прочли вот это. Собственно, это необязательно: как и большинство компьютерных распечаток из пресс-службы, она запаздывает. Она поступила ко мне сегодня днем.
— Что это?
— Аналитический разбор кампании, цель которой — выставить конгрессмена Эвана Кендрика в списке кандидатов от партии в следующем июне, — президент сделал паузу. — Как кандидата в вице-президенты, — вкрадчиво прибавил он.
— Могу я взять это? — спросил Пэйтон, сделав шаг вперед и протягивая руку.
— Я подумал, что у вас может возникнуть такое желание, — заметил Дженнингс, передавая продолговатый листок директору Отдела специальных проектов. — Мне было интересно, воспримете ли вы это так же серьезно, как Сэм Уинтерс воспринял вас.
— Да, сэр, — откликнулся Пэйтон, молниеносно охватывая взглядом раздражающую глаза компьютерную графику.
— Если в этой вашей параноидальной идее и есть что-то, вы можете здесь найти для нее пищу, — сказал президент, пристально наблюдая за незваным гостем. — Люди из моей пресс-службы говорят, что это может пройти — пройти легко и просто. На следующей неделе, скажем, семь влиятельных газет на Среднем Западе поднимут на стяг имя Кендрика. Три газеты из вышеупомянутых владеют радио- и телестанциями в густонаселенных районах на севере и юге, и, кстати, о совпадениях, им доставили аудио- и видеозаписи интервью конгрессмена на телевидении.
— Кто доставил? Здесь этого нет.
— Здесь этого и не должно быть. В Денвере есть комитет, где сидений в два раза больше, чем седалищ, — никто об этом комитете толком ничего не слышал…
— Но это же просто невероятно!
— Почему же, — возразил Дженнингс, — конгрессмен может оказаться весьма обаятельным кандидатом. В нем есть какой-то спокойный огонь. Он излучает уверенность и силу. Кендрик может пройти — легко и просто, как говорят мои люди.
— Я говорю не о том, что это невероятно, господин президент. Когда мне предлагают настолько явную связь, даже я вынужден дать задний ход. Это слишком просто, слишком очевидно. Я не могу поверить, что приверженцы Болингера настолько тупы. Это уж слишком их уличает и, что совершенно очевидно — слишком опасно.
— Вы меня сбиваете с толку, доктор. Я думал, что вы воскликнете что-нибудь вроде: «Ага, мой дорогой Ватсон, вот где улика!» Но вы не кричите ничего подобного, так ведь?
— Так.
— Если уж я подписываю этот чертов клочок бумаги, который может подвести меня под импичмент, то полагаю, что имею, по крайней мере, право знать почему.
— Потому что это и в самом деле слишком очевидно. Люди Болингера узнают, что Эван Кендрик вот-вот станет центром национальной кампании за смещение прежнего вице-президента, поэтому они нанимают палестинских террористов, чтобы те его убили? Только маньяку придет в голову такое решение. Одна ошибочка в тысяче и одной детали, один убийца, взятый живьем, — а мы взяли одного живьем, и след может привести к ним… приведет к ним, если вы подпишете бумагу.
— Кого же тогда вы ожидаете найти? Что вы ожидаете найти?
— Не знаю, сэр. Возможно, нам придется начать с этого комитета в Денвере. Месяцами Кендрика выводили под солнце политических юпитеров, чего сам он вовсе не хотел — он от этого бежал, если уж на то пошло. И вот теперь, накануне решающего броска, случается кошмар Фейрфакса и неудавшееся нападение на Меса Верде, неудавшееся из-за старика, которому возраст не помешал действовать очень решительно. Он убил трех террористов.
— Кстати, я хотел бы его увидеть, — вставил Дженнингс.
— Я организую такую встречу, но вы можете пожалеть об этом.
— То есть?
— Есть две группировки, два лагеря, и ни один нельзя назвать тупым и нахрапистым. И все же, внешне, один из них совершил невероятно грубый промах, а это никак не вписывается в картину.
— Вы снова сбиваете меня с толку…
— Я и сам сбит с толку, господин президент… Вы подпишете эту бумагу? Вы дадите мне пять дней?
— Дам, доктор Пэйтон, только почему у меня такое чувство, будто меня подводят к гильотине?
— Неполадки с киномеханикой, сэр. Публика никогда не позволит снести вам голову.
— Публика может страшно заблуждаться, — заметил президент, наклоняясь над столом времен королевы Анны и подписывая документ. — И это только часть истории, профессор.
Уличные фонари вдоль чикагской Лэйк Шор Драйв мерцали в хлопьях падающего снега и рисовали причудливые картинки на потолке в отеле «Дрейк». Было начало третьего ночи. Мускулистый белокурый мужчина крепко спал в своей кровати и дышал глубоко и ровно, как будто даже во сне контролировал себя. Внезапно дыхание его сбилось — тишину комнаты разорвал резкий телефонный звонок. Мужчина мгновенно сел на кровати, выпутал ноги из широкого одеяла и спустил их на пол, а затем схватил телефонную трубку.