— Именно. И она бы это сделала, вы же знаете. Он был идиотом.
— Ничуть, он был большим умником, учитывая его цели. Все, что делалось для Эвана Кендрика и ради него, неизбежно вело к его убийству из мести. Вы позаботились об этом, мистер Милош, начиная с того самого момента, когда встретились с Френком Сваном из Госдепартамента.
— Но без таких намерений, уверяю вас. Мне никогда не приходило в голову, что такое даже отдаленно возможно.
— Вы были неправы.
— Я был неправ.
— Давайте вернемся назад, к тому первому моменту — давайте вообще еще раз разберем все это дело, черт бы его подрал!
— Да не к чему возвращаться. Я ничего такого особенного не сказал.
— И все же нам известно гораздо больше, чем вы предполагаете. Нам просто пришлось разматывать ниточку, как выразился мой шеф… Строптивый новичок-конгрессмен попадает в чужую игру, где его проталкивают в разные важные комитеты Конгресса, на места, за которые другие пустили бы по рукам своих дочерей. Затем, поскольку председатель таинственным образом исчезает, он оказывается перед телекамерой и выступает по национальному телевидению, что ведет к еще более широкой известности, пик которой приходится на сногсшибательную, поведанную всему миру историю о его работе под прикрытием в Омане; и завершается все это тем, что президент вручает ему высшую медаль, которую может получить гражданское лицо. Намерения, стоящие за этим, вполне ясны, не так ли?
— На мой взгляд, это было организовано неплохо.
— А как насчет национальной кампании за то, чтобы включить его в список кандидатов, а фактически — чтобы сделать его следующим вице-президентом Соединенных Штатов?
— Вы и об этом знаете?
— Да, и это вряд ли можно назвать спонтанным актом со стороны политических заправил.
— Надеюсь, что он все же будет выглядеть таким.
— Да откуда вы такой взялись? — выпалила Калехла, наклоняясь вперед. Левой рукой она ковыряла свое блюдо из телятины, правая была скрыта от глаз под столом.
— Должен сказать вам, мисс Рашад, мне больно видеть, какие затруднения причиняет вам ваша еда. Я не опасен для вас, и я не убегу.
— Как я могу быть уверена и в том, и в другом? Что вы не опасны и что вы не убежите?
— Потому что в определенных плоскостях наши интересы совпадают, и я хочу сотрудничать с вами, с некоторыми оговорками, естественно.
— Бог ты мой, какое самомнение! Может, ваше превосходительство будут так любезны и объяснят мне, что это за плоскости и каковы пределы вашей благородной помощи?
— С удовольствием. Прежде всего это безопасность государственного секретаря и разоблачение тех, кто задумал его убийство, а также причины, по которым они это задумали, хотя о последних нетрудно догадаться. Затем — поимка террористов, совершивших нападение на дома конгрессмена Кендрика, что повлекло за собой большие человеческие потери, и проверка связей Ванфландеренов…
— Так вы знали о Фейрфаксе и Меса Верде?
Варак кивнул.
— Но ведь действует повсеместный запрет на информацию.
— Что возвращает нас к оговоркам, без которых я не могу сотрудничать. Я должен оставаться в тени, и мои действия могу обсуждать разве только в самом общем виде. Я согласен, тем не менее, дать вам кодовые номера определенных лиц, деятельность которых касается мероприятий по государственной безопасности внутри страны и за рубежом.
— Да вы ведь просто за человека себя не считаете!
Милош едва заметно улыбнулся.
— Честно говоря, у меня нет на этот счет определенного мнения. Тем не менее, я из страны, где правительство было украдено у народа, и уже много лет назад я решил для себя, как я буду жить. Я верю в те методы, которые я выработал. Если это самомнение, пусть так, и прошу меня извинить, но мне это представлялось в другом свете.
Калехла медленно подняла правую руку из-под стола, а левой взялась за сумочку, лежавшую рядом с ней. Она сунула пистолет в сумочку и откинулась на спинку стула, вращая кистью, чтобы восстановить циркуляцию крови.
— Думаю, мы можем оставить в стороне оружие. Вы правы, ужасно неудобно пытаться разрезать мясо и держать вилку в левой руке, когда правая словно парализована.
— Я уж собирался предложить вам заказать что-нибудь попроще, вроде бутербродов, или какое-нибудь блюдо, которое можно было бы есть руками; однако воздержался, решив, что вы можете не оценить моего совета.
— Это что же? Я не ошибаюсь, улавливая чувство юмора за мрачным ликом?
— По крайней мере, это была потуга. Хотя сейчас я не в слишком шутливом настроении. И не буду в нем, пока не буду знать, что госсекретарь целым и невредимым добрался до Каира.
— Вы поставили в известность нужных людей — больше вы ничего не можете сделать. Они позаботятся обо всем.
— Надеюсь на это.
— Тогда к делу, мистер Милош, — заявила Калехла, снова принимаясь за еду. — Скажите, почему Кендрик? Зачем вы это делали? И главное — как вы это делали? Вы подключились к таким источникам, которые считались абсолютно недоступными! Вы проникли туда, куда никто не должен был проникнуть, и вы вырвали у нас наши секреты, выкрали гарантированные от похищения материалы. Кто бы ни был этот человек, который вынес для вас секретные материалы, его нужно вытащить из его уютной норки и выставить на всеобщее обозрение. Пусть узнает, каково это оказаться вдруг совершенно беззащитным, голым и безоружным на темных улицах враждебного города.
— Какую бы помощь ни оказали мне, ее предоставил человек, который доверял мне и знал, откуда я такой взялся.
— Но зачем?
— Мой ответ будет весьма неполным, мисс Рашад, я смогу обрисовать вам это лишь в самых общих чертах.
— Да здравствуете вы. Итак?
— Эта страна нуждается в срочных переменах в правительстве, которое, без сомнения, будет переизбрано.
— Кто, кроме избирателей, может уверенно высказываться на этот счет?
— И опять мы подходим к запретным темам. Разве что в самых общих словах… хотя мне не следовало бы говорить об этом вовсе.
Калехла положила вилку и посмотрела на европейца.
— Сан-Диего, Ванфландерен и Гринелл, — невозмутимо произнес чех. — Попытаюсь еще больше прояснить все дело: деньги на уничтожение политического противника, а именно конгрессмена Кендрика, пересылали через Цюрих и Бейрут в Бекаа. А сейчас предпринимается явная попытка остановить умнейшего госсекретаря, не допустить его участия в конференции по разоружению, на которой ставятся цели снизить распространение и производство космического и ядерного оружия.
— Сан-Диего, — повторила Калехла, забывая про еду на тарелке. — Орсон Болингер?
— Да, — отозвался Варак. — Вольно или невольно, но он центр всех интриг. Он должен быть заменен другим человеком, таким образом вместе с ним исчезнут люди, сейчас окружающие его и заставляющие плясать под свою дудку.
— Но почему Эван Кендрик?
— Потому что он — непобедимый соперник.
— Он никогда в жизни не согласится на это; он пошлет вас ко всем чертям. Вы не знаете его, а я знаю.
— Человеку далеко не всегда хочется делать то, что он должен сделать, мисс Рашад. Но он это сделает, если ему убедительно докажут, почему именно он должен это сделать.
— И вы думаете, этого достаточно?
— Лично я, конечно, с мистером Кендриком не знаком, однако мало кого из людей я изучал так пристально и вряд ли знаю о ком-либо столько же, сколько о нем. Он незаурядный человек, но при этом удивительно рационалистичен и скромен в оценке своих достижений. Сколотил огромное состояние на подрыве ближневосточной экономики, а потом бросил все, хотя дело сулило еще миллионы и миллионы, потому что почувствовал угрызения совести, потерял контроль над этими своими чувствами. Тогда он выступил на политическую арену — просто ради того, чтобы избавиться от одного — как вы меня назвали? — одного Грязного Подонка, который набивал свои карманы в Колорадо. И, наконец, он отправился в Оман, прекрасно понимая, что может никогда не вернуться оттуда живым, потому что верил, что может помочь в этом кризисе. Такого человека нельзя не воспринимать всерьез. Он сам может пренебрегать собой, но остальные им — никогда.
— О Боже мой, — пробормотала Калехла, — я слышу нечто похожее на собственные рассуждения.
— В поддержку его политического продвижения?
— Нет — в объяснение, почему он не мог быть лжецом. Однако могу назвать вам еще одну причину, почему он поехал в Оман. Она из разряда его неприятия убийств. Он был уверен, что знает, кто стоит за террором в Маскате: то же самое чудовище, которое отвечало и за поголовное уничтожение семидесяти восьми человек из группы Кендрика, включая их жен и детей. Он оказался прав. Этого человека казнили в соответствии с арабскими законами.
— Вряд ли это можно назвать аргументом против.
— Да, нельзя. Но это несколько меняет ситуацию.
— Я бы предпочел думать, что это придает ему еще одну черту: желание, чтобы восторжествовало правосудие; таким образом это только подтверждает правильность нашего выбора.
— Нашего?
— Мы вновь у границы моей откровенности.
— Я повторяю, он отвергнет подобное предложение.
— Отвергнет, если ему станет известно, как им манипулировали. А может и не отвергнуть, если его убедят, что он действительно нужен.
Калехла вновь отодвинулась к стене их кабины, испытующе глядя на чеха.
— Если я правильно расслышала, вы предлагаете мне нечто глубоко оскорбительное.
— В этом нет ничего оскорбительного, — Варак наклонился вперед. — Никто не может заставить человека принять выборную должность, мисс Рашад. Он сам должен ее добиваться. И опять-таки: никто не может заставить ведущих сенаторов и конгрессменов какой бы то ни было политической партии беспрекословно принять нового кандидата — они должны сами пожелать его… Правильно, мы создали благоприятные обстоятельства, чтобы выдвинуть определенного человека на первый план, но самого этого человека мы создать не смогли бы — он был таким с самого начала.
— Вы просите меня не рассказывать ему об этом разговоре, не говорить ему о вас… А вы хоть представляете себе, сколько недель мы уже ищем вас?