— Потому что они глупы, — спокойно поправил его из кресла коротышка. — Глупость — путь к глобальной трагедии, поэтому выживет сильнейший и умнейший… Мы можем критиковать Сенат или Палату, конгрессмен, но только не администрацию. Этого мы не потерпим. Я ясно выражаюсь?
— Вы действительно думаете, что я представляю для вас угрозу?
— Конечно. Вы взбираетесь на трибуну, и люди вас слушают, а то, что вы говорите — очень эффектно, надо сказать, — не в наших интересах.
— А я-то думал, что вы — приверженец свободной конкуренции.
— Да, но на длинной дистанции. А на короткой — излишний надзор и регулирование могут нанести ущерб обороне страны всяческими проволочками. Сейчас этого делать нельзя. Как бы вместе с водой не выплеснуть ребенка.
— Что означало бы выбросить прибыли…
— Они приходят вместе с должностью, как вы совершенно верно нам объяснили, когда речь шла о должности вице-президента… Идите своей дорогой, конгрессмен. Восстанавливайте свою прерванную карьеру в Юго-Восточной Азии.
— Но с чего же мне начать? — спросил Эван.
— Давайте начнем с кредитной линии в пятьдесят миллионов долларов в Гемайншафтском банке в Цюрихе, в Швейцарии.
— Звучит убедительно, но это всего лишь слова. Кто вложит коллатерали?
— У Гемайншафта знают. Вам это ни к чему.
Это было все, что Кендрик хотел услышать. Если только станут известными связи этих людей с террористами от Бекаа до Кипра, правительство Соединенных Штатов употребит всю силу и полноту своего влияния, чтобы заставить Цюрихский банк нарушить швейцарский кодекс секретности и молчания.
— Я проверю кредитную линию в Цюрихе через тридцать шесть часов, — сказал он, поднимаясь. — Этого срока для вас достаточно?
— Более чем достаточно, — ответил человечек из большого кресла. — А когда вы получите подтверждение, то будьте добры оказать любезность вице-президенту, послав ему копию вашей телеграммы в Чикаго, в которой вы безоговорочно снимаете свою кандидатуру.
Кендрик кивнул, бегло окинув взглядом трех остальных советников.
— Всего хорошего, джентльмены, — промолвил он и направился к выходу.
В холле навстречу ему поднялся со стула, стоявшего у толстых двойных дверей, черноволосый мускулистый человек с правильными, остро отточенными чертами лица и зеленым значком секретной службы на лацкане пиджака.
— Добрый вечер, конгрессмен, — приветливо произнес он, делая шаг вперед. — Для меня было бы большой честью пожать вам руку, сэр.
— Очень приятно.
— Я знаю, что нам не следует говорить о том, кто здесь бывает, — продолжал он, сжимая руку Эвана, — но я сделаю исключение для своей матери, которая живет в Нью-Йорке. Возможно, это безумие, но она считает, что вы должны стать Папой.
— Боюсь, что Курия меня недосчитается… Вице-президент просил меня повидать его перед отъездом. Он сказал, что будет у себя в кабинете.
— О, конечно. Это здесь. И разрешите заметить, он будет рад вашему появлению. У него сейчас какой-то очень раздраженный посетитель, прямо взрывоопасный. Я даже не поверил машинам и обыскал его самолично. Я не разрешил ему взять с собой его сумку.
И тут только Кендрик заметил большую дорожную сумку, красующуюся на стуле по левую сторону двойной двери. Внизу, на полу, стоял пухлый черный чемодан из тех, которые обычно называют докторскими. Эван уставился на него; где-то он его уже видел. В его мозгу включился внутренний экран памяти, пронеслись сменяющие друг друга обрывки картин и образов, словно озаренные вспышками света! Каменные стены в другом холле, другая дверь; высокий худощавый человек с предупредительной улыбкой — слишком любезной, слишком предупредительной для незнакомца в незнакомом доме, — случайно оказавшийся врачом и заверявший успокоительным тоном, что он только послушает грудь и возьмет немного крови на анализ.
— Если вы не возражаете, — произнес Кендрик, словно пробиваясь сквозь пелену тумана и сознавая, что голос его едва слышен, — будьте добры, откройте дверь.
— Я должен вначале постучать, конгрессмен.
— Нет, прошу вас!.. Прошу, сделайте, как я сказал.
— Боюсь, вице-президенту это не понравится, сэр. Мы всегда обязаны вначале постучать.
— Откройте дверь, — приказал Кендрик свистящим шепотом, пристально глядя широко раскрытыми глазами на охранника из секретной службы. — Я беру всю ответственность на себя.
— Конечно, конечно. Если кто-то и имеет такое право, то это именно вы.
Правая половина тяжелой двери бесшумно подалась назад, и стали слышны слова, которые Болингер с трудом выталкивал из себя, как будто у него перехватило горло: «То, что вы говорите, нелепость, безумие!.. Да, в чем дело?»
Кендрик пересек громадный кабинет и уперся взглядом в перекошенное от ужаса лицо «доктора Юджина Лайонза».
— Вы! — вскричал Эван и ринулся вперед, ощущая, что сходит с ума, что его руки превратились в лапы обезумевшего животного, обуянного только одним стремлением — убивать! — Он умирает из-за вас, из-за вас всех!
Внезапно кто-то обхватил его мощной хваткой, чьи-то руки с силой обрушились на его голову, и тут же он ощутил резкий удар коленями в пах и в живот. Хорошо натренированные пальцы сдавили его глаза. Несмотря на нестерпимую боль, он все же слышал приглушенные вскрики — один за другим:
— Я держу его! Он не двинется с места!
— Закройте дверь!
— Дайте мне мою сумку!
— Никого не пускайте!
— О Боже, он знает все!
— Что же делать?
— Я знаю людей, которые могут это уладить!
— Кто вы такой, черт побери?
— Разрешите представиться… Випер.
— Я слыхал это имя. Это оскорбление! Кто вы такой?
— В данный момент я на дежурстве, вот кто я такой.
— О Боже!..
Темнота. Шок. Забвение. Пустота.
40
Вначале он почувствовал ветер и водяные брызги, затем — волнение моря и, наконец, ощутил на себе широкие полосы из ткани, сдерживающие его движения. Ощущение килевой качки подсказало ему, что он на корабле в открытом море. Полосами из холщовой ткани он был привязан к металлическому стулу, ввинченному в палубу. Он открыл глаза. Вокруг расстилалась тьма, но она была полна движения; он находился на корме, прямо перед ним пенился кильватер; внезапно он осознал, что сзади светятся огни рубки. Он обернулся, вытянув шею, стараясь что-нибудь разглядеть и понять. И очутился лицом к лицу с темноволосым смуглым стражем секретной службы, чья мать в Нью-Йорке считала, что Кендрик должен стать Папой и чей голос он узнал, когда тот объявил, что находится на дежурстве. Страж сидел на соседнем стуле, пристегнутый ремнем за талию.
— Пришли в себя, конгрессмен? — вежливо спросил он.
— Что все это значит? — проревел Кендрик, пытаясь высвободиться из пут.
— Сожалею, но это всего лишь меры предосторожности, чтобы вы не свалились за борт. Вода сейчас довольно холодная, а вам необходим свежий воздух.
— Предосторожность?.. Проклятые подонки, вы ввели мне наркотики и вывезли оттуда против моей воли! Вы похитили меня! В моем офисе знают, куда я поехал… Вы схлопочете за это по двадцать лет, все вы! А этот сукин сын Болингер будет обвинен в государственном преступлении и проведет…
— Полно, полно, — запротестовал охранник, успокаивающе воздев руки. — Вы все поняли превратно, конгрессмен. Никто не вводил вам наркотики. Вам ввели успокаивающие средства. Вы ведь просто обезумели. Вы напали на гостя вице-президента; вы могли убить его…
— Я так и сделаю, я убью его! Где этот доктор, где он?
— Какой доктор?
— Вы лжец! — завопил Кендрик навстречу ветру, пытаясь освободиться от повязок.
И тут в голову ему пришла неожиданная мысль.
— Мой лимузин, водитель! Он знает, что я не уезжал оттуда!
— Но вы уехали. Вам нездоровилось, потому вы были немногословны, кроме того, вы были в темных очках, но заплатили очень щедро.
Когда корабль в очередной раз погрузился в воду, взгляд Эвана случайно упал на одежду, что была на нем. Прищурившись, в тусклом свете луча, пробивающегося из рубки, он разглядел брюки из толстого кордерса и рубаху из грубой черной хлопчатобумажной ткани… не его одежда.
— Подонки! — вновь проревел он, и тут его поразила другая мысль: — Но тогда должны были видеть, как я выходил у отеля.
— Прошу прощения, но вы не вышли у отеля. Единственная фраза, с которой вы обратились к водителю, была просьба высадить вас возле парка Бальбоа, так как вы собирались там с кем-то встретиться, а потом доехать домой на такси.
— Так вы еще и прикрылись моей одеждой! Низкое отребье, наемные убийцы!
— Вы опять все поняли превратно, конгрессмен. Мы это сделали для вас, а не для кого-то другого. Мы же не знали, чего вы там наглотались или что такое запустили в свои вены, но, как говорил мой покойный дедушка, вы превратились в pazzo, в безумца, вы понимаете, о чем я говорю?
— Va bene, ты, мафиозный… Я ведь слышал тебя. «В данный момент я на дежурстве» — вот твои слова. «Я знаю людей, которые могут это уладить» — и это тоже твои слова.
— Знаете, конгрессмен, хоть я вами и восхищаюсь, меня оскорбляют ваши антиитальянские обобщения.
— Пожалуйся федеральному прокурору Нью-Йорка, — ответил Кендрик.
Волна вновь взметнула корабль ввысь, а затем резко обрушила вниз.
— Да, так вот, если говорить о том, что может неожиданно случиться ночью. Хоть это произошло не с нами, но и мы вполне могли бы попасть в такую беду. Многие видели в парке Бальбоа человека, очень сходного с вами по описанию, — я хочу сказать, одетого так, как вы были одеты, когда выходили из отеля, а затем из лимузина, — видели, как он зашел в «Балтазар».
— Куда?
— Это кофейное заведение в Бальбоа. Вы же знаете, что у нас множество студентов отовсюду, и среди них — большой контингент из стран Средиземноморья. Ну, сами понимаете, отпрыски богатых семейств из Ирана, Саудовской Аравии, Египта… даже, я думаю, из того края, который некоторые до сих пор называют Палестиной. Иногда кофе перебегает через край — в пол