то не может дать никаких гарантий. Есть двести тридцать шесть человеческих существ в том ужасном месте; они страдают так, как только может страдать человек. Среди них и твой отец, его значение для Израиля трудно переоценить. Если у этого человека, этого конгрессмена, появится хоть тень надежды на успех, мы должны выложиться. Но прежде следует найти его.
— Кто он? — не без презрения поинтересовался водитель Моссада.
— Его зовут Кендрик.
После этих слов машина дернулась, такова была реакция водителя на слова Бен-Ами. Автомобиль чуть не сошел с дороги.
— Эван Кендрик! — проговорил он, вцепившись в руль, и глаза его расширились от изумления.
— Да.
— Группа Кендрика.
— Что такое? — спросил Яков, с интересом вглядываясь в лицо водителя.
— Он основал здесь такую компанию.
— Его досье выслали сегодня вечером, получим утром, — сказал Бен-Ами.
— Вы не нуждаетесь в этом, — почти выкрикнул агент Моссада. — Мы имеем на него материалов видимо-невидимо. Надо лишь только доставить Эммануэля Уэйнграсса. Он есть, но как часто нам хотелось, чтобы его не было.
— Короче!
— Его можно доставить сюда. Все, что необходимо для этого, — несколько часов времени и порядочное количество вина. А уж этот чертов Уэйнграсс сделает все, что необходимо.
— Выражайтесь яснее, пожалуйста.
— Короче — не всегда яснее. Если Кендрик вернулся, он, вне сомнения, желает отомстить за преступление четырехлетней давности — убийство семидесяти мужчин, женщин, детей. Их взорвали. Это была его семья. Вы должны понять это.
— Вы знали его? — спросил Бен-Ами, наклонившись. — Вы его знаете!
— Не так, чтобы очень, хотя достаточно, чтобы понимать его. Но есть человек, который знает его лучше. Этот человек — отец вралей, любитель застолья, лжедуховник и консул, гений и, главное, лучший друг Эвана Эммануэль Уэйнграсс.
Яков хмыкнул.
— Вы явно не в восторге от этого человека.
— Нравится он мне или нет, не в этом дело, — заметил офицер израильской секретной службы. — Но он представляет для нас определенную ценность. Хотелось бы, чтобы он был здесь, однако…
— Ценность для Моссада? — уточнил Бен-Ами.
Казалось, что агент за рулем почувствовал внезапное смущение. Даже голос его стал тише.
— Мы использовали его в Париже, — сказал он медленно. — Он устанавливал контакты с нужными нам людьми. Действовал довольно эффективно. Через него мы добрались до террористов, которые забросали гранатами один ресторан. Мы решили наши проблемы, но впутали его в дело с каким-то убийством. Глупо, очень глупо. К его чести, он передавал нам в Тель-Авив сообщения, которые помогли предотвратить пять подобных же эксцессов.
— Он спас много жизней, — сказал Яков. — Еврейских жизней. И все же вы недолюбливаете его.
— Да вы его не знаете! Это же семидесятивосьмилетний бонвиван, который проматывает полученные от нас и группы Кендрика деньги с одной, а иногда с двумя сразу «моделями».
— Так это умаляет его достоинства? — усмехнулся Бен-Ами.
— Он выбивает из нас деньги на обед в «Ла-Тур Д’Аргент». Это три, а то и четыре тысячи шекелей! А отказать мы не можем. Он оказался как-то свидетелем одной истории… Словом, если мы задерживаем платежи, этот кадр может и напомнить нам об этом.
— Он агент Моссада со всеми вытекающими отсюда последствиями, — изрек Бен-Ами.
— Если кто-нибудь и может найти Кендрика в Омане, так это Эммануэль Уэйнграсс. Когда мы прибудем в нашу штаб-квартиру в Маскате, тут же перезвоню в Париж.
— Сожалею, — произнес привратник отеля «Понт Рояль» в Париже. — Месье Уэйнграсс уже несколько дней как уехал. Однако он оставил номер, по которому его можно найти в Монте-Карло.
— Простите, — сообщил оператор в Монте-Карло. — Месье Уэйнграсс не в номере. Но этим вечером он будет ужинать в отеле через дорогу от казино.
— Вы можете дать номер телефона отеля?
— О да, — ответил мелодичный женский голос. — Месье Уэйнграсс — само обаяние!
— Увы, — вежливо отвечал оператор отеля. — Зал для обедов закрыт. Но приятели месье Уэйнграсса сообщили, что он будет у одиннадцатого стола по крайней мере часа два. Звоните Арманду в казино. Номер телефона…
— Простите, — ответствовал Арманд из казино «Де Пари» в Монте-Карло. — Уважаемого месье Уэйнграсса и его очаровательную даму в этот вечер постигла неудача в рулетке, и они направились в игральный зал Луи. Там очень квалифицированный крупье, естественно, француз, не итальянец. Попросите Луиджи, он найдет месье Уэйнграсса для вас. Передайте месье мои наилучшие пожелания и надежду, что завтра мы снова увидим его у нас. Может быть, завтра счастье ему улыбнется. Номер телефона…
— Всенепременно! — радостно проревел неизвестный Луиджи. — Синьор Уэйнграсс — дражайший друг мой! А как мой еврейский друг говорит на диалектах итальянского языка! Лучше, чем уроженцы тех мест. Вот он здесь, прямо перед моими глазами.
— Вас не затруднит пригласить его к телефону? Пожалуйста.
— Он очень занят, синьор. Его леди выиграла кучу денег.
— Скажи этому фанфарону, чтобы он немедленно шел к телефону, иначе я кастрирую его!
— Не понял…
— Делай, что велено. И скажи ему одно только имя — Моссад.
— Иду, — только и сказал итальянец, положив трубку и осторожно подходя к игровому столу.
У Эммануэля Уэйнграсса были шикарные усы под орлиным носом, его седые волнистые волосы красиво обрамляли лоб, словно вылепленный рукой скульптора. Уэйнграсс красовался в канареечно-желтом пиджаке и красном галстуке. Он поглядывал по сторонам, больше интересуясь азартными игроками, чем самой игрой. Но в то же время Эммануэль понимал, что кто-нибудь из игроков или болельщиков может наблюдать за ним самим. И вот теперь ему казалось, что кое-кто слишком внимательно изучает его лицо, не потерявшее еще привлекательных черт. Годы относительно щадили его, вдобавок молодил экстравагантный наряд. Те, кто знал старого бонвивана, сумели бы рассмотреть не столь явные особенности. Глаза — зеленые, живые; глаза наблюдателя и интеллектуала, никогда не удовлетворенные, всегда беспокойные.
Многие замечали, что Эммануэль эксцентричен, но не знали причины этой эксцентричности. Он являлся и актером, и бизнесменом. Но прежде всего он был самим собой. Его архитектурный гений считали частью непрерывной глупой игры; да и он сам считал жизнь игрой, которая закончится с окончанием самой жизни. Старик твердо решил дотянуть до восьмидесяти, но он был реалистом и мысли о смерти досаждали ему и пугали. Уэйнграсс посматривал на вызывающе чувственную девицу рядом. Он возьмет ее с собой в постель, будет ласкать ее груди, потом уснет. «Моя вина!» Но что поделаешь?
— Синьор, — прошептал ему в ухо итальянец. — Вам кто-то звонит, и я, имея к вам столь глубокое уважение, не могу…
— Странное вступление, Луиджи.
— Он оскорблял вас, мой дорогой друг, и его последняя угроза была особенно ужасна. Если хотите, я скажу ему в трубку пару таких слов, которые подействуют сразу.
— Никто не любит меня так, как ты, Луиджи. Что он сказал?
— Мне неудобно повторять это в присутствии крупье.
— Ты деликатен, мой друг. Он представился?
— Да. Синьор Моссад. Мне кажется, он ломает ваши планы.
— Большинство из них, — согласился Уэйнграсс и быстро пошел к телефону.
10
Рассветало. Азра посмотрел на светлеющее небо и проклял все и всех — они ошиблись, повернув у Кабритты Тауэр, и таким образом потеряли драгоценные минуты. Три фигуры в изодранной одежде заключенных выглядели весьма экзотично. Пока солнце не взошло, они могли бы сойти за рабочих, направляющихся сюда из Ливана или из трущоб Абу-Даби, где просаживали деньги единственно доступным для них способом — покупая проституток и виски.
Они добрались до Вальят Госпитал, который находился в двух сотнях ярдов от ворот американского посольства. Дальше — справа — узкая улочка пересекалась проездом. За углом протянулась цепь магазинов, затаившихся за металлическими ставнями. Сейчас было не до бизнеса. Во дворе собрались группки вяло прохаживающихся, словно лунатики, юнцов; тяжелое оружие оттягивало им руки, плечи, но это было необходимо для джихада — священной войны, которую они вели. Их заторможенность, однако, исчезала с первыми лучами солнца и ключом начинала бить маниакальная энергия, особенно при появлении первой волны радиожурналистов и телекомментаторов.
Азра изучал большой сквер перед воротами. Через дорогу — на северной стороне — тесно примыкали друг к другу три двухэтажных здания. Занавешенные окна не светились — ни проблеска. Если у окна и были наблюдатели, то на таком расстоянии увидеть их было невозможно. Попытка прорваться через баррикаду у входа могла оказаться смертельно опасной. В сквере находились только нищие в изорванной одежде, которые расположились у стен из песчаника с подносами для подаяний; некоторые из них были грязны до невозможности. Среди этих несчастных вполне могли скрываться агенты разведок или султана. Азра чрезвычайно внимательно понаблюдал за ними, ожидая внезапного движения, чего-нибудь, что выдало бы мнимого нищего. Только тренированный во всех отношениях человек сумел бы длительно сохранять неподвижность и спокойствие в такой стрессовой ситуации. Никто не двигался, ничто не нарушало почти идиллическую картину.
Азра ущипнул Йозефа, вынул из-под одежды автомат и дал его старому террористу.
— Я пошел, — сказал он по-арабски. — Прикрой меня в случае чего. Если кто-нибудь из этих нищих дернется, сделай из него решето.
— Иди. Я буду пробираться сзади перебежками от двери к двери по правой стороне. Моя помощь однозначна: только нищий вскочил — и его нет.
— Не предвосхищай событий, Йозеф. Не сделай ошибки и не открой огонь, когда в этом не будет особой нужды. Я должен добраться до одного из этих болванов внутри.
Молодой палестинец повернулся к Кендрику, который притаился за редкой листвой у больничной стены.