Что случилось? Что происходит сейчас? Мои приборы жаждут информации, а я не могу дать им ничего! Выступать в качестве посредника — это лишь выдавать энциклопедические исторические данные, давно дополненные и модернизованные фотосканированием. Иногда я думаю, что меня подводят мои собственные способности, позволяющие чувствовать факторы и уравнения вне нашего поля зрения.
И все же он именно тот человек! Мои приборы указывают на это, а я им доверяю».
13
Эван попытался сорвать стягивающую левое плечо повязку, как вдруг почувствовал острую боль в верхней части груди, а также резкий запах антисептика. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что сидит в кровати, опираясь спиной на подушки. Он находился в женской спальне. Слева от него был туалетный столик, возле которого у стены стоял низкий стул с золотой окантовкой. Перед большим трюмо находилась уйма жидких косметических средств и духов в маленьких витиеватых бутылочках. Сбоку от стола — высокие стрельчатые окна. Ниспадавшие каскадом портьеры персикового цвета из просвечивающегося материала просто-таки кричали, как, впрочем, и вся остальная мебель в стиле рококо, о слишком высоком гонораре архитектора, занимавшегося интерьером. Перед окном в конце комнаты стоял атласный шезлонг, за ним небольшой телефонный столик из розового мрамора с подставкой для журналов. Стена перед кроватью состояла из длинного ряда зеркальных стенных шкафов. Справа от Эвана за столом, который был у кровати, стоял письменный стол цвета слоновой кости с еще одним стулом с золотой окантовкой. А еще там был самый длинный комод, который ему когда-либо доводилось видеть. Он был покрыт лаком персикового цвета — peche, как утверждал бы Менни Уэйнграсс, — и тянулся вдоль всей стены. На полу был мягкий толстый белый ковер, ворс которого, казалось, был способен промассажировать босые ноги любого шагавшего по нему человека, если бы он осмелился это сделать. Единственно, чего не хватало, так это зеркала над кроватью.
Украшенная лепкой дверь была закрыта, хотя из-за нее доносились голоса — мужской и женский. Эван повернул запястье, чтобы посмотреть на часы. Их не было. Где он? Как он сюда попал? О Боже! Вестибюль аэропорта… Его толкнули под автомобиль… вокруг него собралась толпа, пока его, хромающего, не увели прочь. Азра! В гостинице «Арадус» его ждал Азра… А Мак-Дональд? Он сбежал! Все пошло прахом! Почти впав в панику, с трудом осознавая, что уже далеко за полдень и сквозь окна проникают последние солнечные лучи, Эван отбросил в сторону простыню и соскочил с кровати. Шатаясь, морщась от боли и при каждом новом шаге скрипя зубами, он все же двигался, и только это сейчас имело значение. А еще он был обнажен. Вдруг дверь распахнулась настежь.
— Я рада, что вы смогли встать, — прикрывая дверь, говорила женщина с оливковой кожей, пока Кендрик, шатаясь, шел обратно к кровати и простыне персикового цвета. — Это подтверждает диагноз врача, который только что ушел. Он сказал, что у вас сильные ушибы, однако при рентгене переломов костей не обнаружено.
— Рентген? Где мы и кто вы такая, леди, черт побери?
— Выходит, вы меня не помните?
— Если это, — сердито воскликнул Эван, жестом руки обводя комнату, — ваше скромное временное жилище в Бахрейне, то, уверяю вас, я никогда здесь не был. Такое место трудно забыть.
— Оно не мое, — с едва заметной улыбкой ответила Калехла, покачав головой и остановившись в ногах кровати. — Жилище принадлежит члену королевской семьи — кузену эмира, пожилому человеку, и его молодой жене — очень молодой… Они сейчас находятся в Лондоне. Он сильно болен, этим и объясняется наличие отличного медицинского оборудования в подвальном помещении. Титул и деньги везде в чести, но здесь, в Бахрейне, особенно. Ваш друг — султан Омана сделал это доступным и для вас.
— Но кто-то должен был сообщить ему о том, что произошло!..
— Конечно же, это сделала я.
— А ваше лицо мне знакомо, — нахмурившись, перебил ее Кендрик. — Просто не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах мы с вами встречались.
— Тогда я была одета не так, как сейчас. И мы встречались при весьма неблагоприятных обстоятельствах. В Маскате, в темном грязном переулке.
— Загнивающийся мерзкий город! Эль-Баз! — крикнул Эван, широко раскрыв глаза. — Вы были той женщиной с пистолетом, которая пыталась убить меня.
— Неправда. Я защищалась от четырех головорезов — трех мужчин и девушки.
Кендрик на мгновение закрыл глаза.
— Я вспомнил. Там был парнишка в обрезанных брюках…
— Это был не просто парнишка, — возразила Калехла. — Он был наркоманом, таким же законченным, как и его подружка, и они бы убили меня, чтобы расплатиться со своими арабскими поставщиками за то, что им было нужно. Я шла за вами — и больше ничего. Добывание информации — вот моя работа.
— Для кого?
— Для тех людей, на которых я работаю.
— Как вы узнали обо мне?
— На этот вопрос я вам не отвечу.
— На кого вы работаете?
— В широком смысле слова это организация, стремящаяся найти решение, которое бы положило конец многочисленным ужасам, имеющим место на Среднем Востоке.
— Израильская?
— Нет, — спокойно ответила Калехла, — мои истоки арабские.
— Это мне совершенно ни о чем не говорит, но несомненно пугает меня.
— Почему? Разве американцу так трудно представить, что мы, арабы, хотим найти справедливое решение?
— Я только что возвратился из посольства в Маскате. То, что я там видел, характеризует арабов не с лучшей стороны.
— Ваши упреки не по адресу. Хотя я тоже могу процитировать американского конгрессмена, который, выступая в Палате Представителей, заявил, что террористом не рождаются. Его таким делают обстоятельства.
Изумленный Эван сурово посмотрел на женщину.
— Это было единственное замечание, которое я когда-либо делал для прессы. Единственное.
— Вы так поступили после особенно злобной речи конгрессмена из Калифорнии, который практически призвал к широкомасштабной резне всех палестинцев, живущих в стране, которую он назвал Эретцким Израилем.
— Он не мог отличить Эретц от Биаррица! Этот книжный червь англосаксонец думал, что теряет голоса евреев в Лос-Анджелесе. Он сам сказал мне об этом, так как принял меня за своего союзника и считал, что я одобряю его действия, черт побери!
— Вы все еще верите в то, что сказали?
— Да, — нерешительно ответил Кендрик, как будто сомневаясь в собственном ответе. — Любой, кто побывал в грязных лагерях беженцев, не может считать, что у них есть хоть малейший шанс выйти оттуда нормальными людьми. Но то, что я увидел в Маскате, было уж слишком. Не будем говорить о воплях и диких песнях; там процветала какая-то хладнокровная методичная жестокость. Эти животные развлекались.
— Большинство этих молодых животных никогда не имело семьи. Их воспоминания о детстве связаны с путешествиями по лагерным мусоркам в поисках еды и одежды для своих младших братьев и сестер. Лишь жалкая горсточка этих людей овладела каким-либо ремеслом, получила школьное образование. Все это было для них недоступно. Они были изгоями на своей собственной родине.
— Расскажите это детям из Освенцима и Дахау! — едва сдерживая себя, сказал Эван. — Эти люди живы, и они являются частью человечества.
— Шах и мат, мистер Кендрик. У меня нет ответа. Я лишь испытываю стыд.
— Я не собираюсь вас стыдить. Я хочу лишь выйти отсюда.
— Вы не в состоянии продолжать свое дело. Взгляните на себя. Вы совершенно обессилены и к тому же получили сильные ушибы.
Кендрик, завернувшись до пояса в простыню, опирался о край кровати. Он сказал не спеша:
— У меня были пистолет, нож и часы, не говоря уже о других весьма важных вещах. Мне бы хотелось получить их обратно.
— Полагаю, мы должны обсудить ситуацию.
— Обсуждать нечего, — сказал конгрессмен, — совершенно нечего.
— Предположим, я собиралась вам рассказать, что мы нашли Тони Мак-Дональда?
— Тони?
— Я не работала в Каире. Мне хотелось бы вам сказать, что мы его искали в течение нескольких месяцев или даже лет, но это было бы ложью. На самом деле у меня впервые возникло подозрение сегодня утром, еще до того, как забрезжил рассвет. Он ехал следом за мной в автомобиле с погашенными фарами.
— По дороге за Джейбель Шемом? — перебив ее, спросил Эван.
— Да.
— В таком случае вы Каули или что-то в этом роде. Каули, между прочим, враг.
— Меня зовут Калехла. Первые два слога произносятся как французский портовый город Кале.
— Вы следовали за мной, — уверенно сказал он.
— Да.
— Значит вы знали о «побеге».
— И снова «да».
— Ахмет?
— Он мне доверяет. Мы с ним знакомы давно.
— В таком случае он должен верить людям, на которых вы работаете.
— Не могу на это ответить. Я сказала, он мне доверяет.
— Где Тони?
— Затаился в номере отеля «Тилос» на Гавермент-Роуд. Зарегистрировался как Стрикленд.
— Как вам удалось его найти?
— При помощи фирмы, в ведении которой находятся такси. По дороге он останавливался у магазина спорттоваров, где, как подозревают, незаконно продается оружие. Теперь он вооружен… Водитель, скажем так, посодействовал нам.
— Скажем так?
— Этого достаточно. О любом шаге Мак-Дональда вам будут немедленно сообщать. Он уже сделал одиннадцать телефонных звонков.
— Кому?
— Номера абонентов не зарегистрированы в телефонной книге. Приблизительно через час, когда он прекратит звонить, наш человек сходит на центральный коммутатор и выяснит имена. Вы их получите сразу же после того, как он доберется до служебного телефона или телефона-автомата.
— Спасибо. Мне эти номера очень нужны.
Подвинув маленький, в стиле рококо стульчик, который стоял перед туалетным столиком, Калехла уселась напротив Кендрика.
— Расскажите мне, конгрессмен, чем вы занимаетесь. И позвольте помочь вам.
— А почему я должен это делать? Вы же не хотите вернуть мне пистолет, нож, часы или мою одежду, которую, вероятно, уже продали. Вы даже не хотите рассказать мне, на кого вы работаете.