— Мы не требуем от вас ничего такого, о чем бы вы когда-либо пожалели или чего стали бы стыдиться, сэр, — ответил на этот немой вопрос Варак. — Можно провести самое тщательное расследование, и вы одобрите рекомендации моих клиентов.
— Ваших… клиентов? Рекомендации?.. Какое-то назначение в Палату?
— Да, сэр.
— Какого хрена я должен соглашаться, о чем бы вы там ни говорили?
— Потому что есть некоторые детали в Ирландии, о которых вы не знаете.
— Что еще?
— Вы слышали об убийце, называвшемся Тэмом О’Шентером, временном командире крыла «Ирландской республиканской армии»?
— Свинья! Пятно на гербах всех ирландских кланов.
— Он ваш сын.
Прошла неделя, и для Кендрика она стала еще одним подтверждением того, как быстро проходит слава в Вашингтоне. Трансляция слушаний комитета Партриджа была приостановлена по просьбе Пентагона, причиной чего, по его заявлению, послужила, во-первых, необходимость проверки определенных финансовых отчетов, а во-вторых, тот факт, что полковнику Роберту Бэрришу присвоили звание бригадного генерала и назначили на остров Гуам осуществлять надзор за этим важнейшим аванпостом свободы.
Некий Джозеф Смит с Семидесятой Седар-стрит в Клингтоне, Нью-Джерси, чей отец был в двадцать седьмом на Гуаме, разразился громовым хохотом, когда, сидя перед экраном телевизора, мял левую грудь своей жены:
— Ему влепили, крошка! И сделал это вон тот, как его там! Да я его просто обожаю!
— Мой Бог! — завопил Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, положив руку на телефон. — Это сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, а он сам.
— Может быть, тебе нужно дать знать другому «самому» об этом, — сказала Энни О’Рейли. — Он позвонил по твоей линии, а не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми кнопку и доложи. Он не из твоей лиги.
— Но это неправильно! Мне должны были позвонить его люди.
— Сделай это!
Тобиас сделал это.
— Кендрик?
— Да, мистер спикер.
— У тебя есть несколько свободных минут? — спросил уроженец Новой Англии с характерным акцентом.
— Да, конечно, мистер спикер, если вы считаете это важным.
— Стал бы я звонить какому-то говняному новичку, если бы не считал это важным.
— Тогда я могу только надеяться, что у говняного спикера действительно жизненно важный вопрос, — ответил Кендрик. — Если нет, я выставлю счет за почасовые консультации его лакеям. Это вам понятно, мистер спикер?
— Мне нравится твой стиль, парень. Мы находимся по разные стороны баррикады, но мне нравится твой стиль.
— Может, и не понравится, когда я буду в вашем кабинете.
— А вот это нравится мне еще больше.
Кендрик в удивлении стоял перед столом, молча уставившись в уклоняющиеся от прямого взгляда глаза на изможденном лице седоволосого спикера Палаты. Старый ирландец только что сделал из ряда вон выходящее заявление, которое могло, по меньшей мерс, быть предложением, но вместо этого стало сногсшибательной новостью, препятствием на пути отхода Эвана из Вашингтона.
— Подкомитет по надзору и анализу? — спросил в холодном бешенстве Кендрик. — Разведки?
— Именно так, — ответил спикер, глядя в свои бумаги.
— Как вы смели? Вы не можете сделать этого!
— Это сделано. О вашем назначении уже объявлено.
— Без моего согласия?
— Мне оно не нужно. Я не говорю, что вам вместе с лидерами вашей партии дается зеленая дорога — вы не самый популярный человек по вашу сторону изгороди, — но, выслушав некоторые аргументы, они согласились. Вы представляете собой нечто вроде символа независимой двухпартийности.
— Символа? Какого еще символа? Я не символ!
— У вас есть пленка с Фоксли-шоу?
— Она не имеет значения для истории. Это следует забыть!
— Или драчку, которую вы провели в своем кабинете на следующее утро? Тот парень из «Нью-Йорк таймс» выдал про тебя целую колонку и сделал из тебя… как это?.. я же сегодня ее перечитал… ага, «разумный голос среди столпотворения полоумных воронов».
— Все это происходило много недель назад, и с тех пор никто и слова об этом не промолвил. Я забыт.
— Вы просто затаились до полного расцвета.
— Я отказываюсь от назначения. Я не желаю быть погребенным в секретах, имеющих значение для национальной безопасности.
— Если вы откажетесь публично, ваша партия публично промоет вам косточки. Вам создадут репутацию эдакого ошибающегося и безответственного богача и оживят память о том болване, которого вы похоронили за свои деньги. Здесь не хватает его и его маленькой машины. — Спикер остановился, хмыкнув. — Они подкапываются под всех, кто имеет маленькие привилегии, такие, скажем, как личный реактивный самолет или причудливые гарнитуры с Гавайских островов и с юга Франции. Не имеет ни малейшего значения, к какой партии вы принадлежали, они просто хотят внести несколько дополнений к законодательству. Их не волнует, кто их предложит. Черт побери, конгрессмен, если бы ты отказался, ты оказал бы нам всем услугу.
— Да вы просто дерьмо, мистер спикер.
— Я прагматик, сынок.
— Но вы ведь совершали так много вполне приличных поступков.
— Они были результатом практичности, — перебил старый стручок. — Они не делаются с ведрами уксуса, они легче проходят с кувшинами сладкого сиропа, такого как вермонтский сироп. Вы понимаете, к чему я веду?
— А вы понимаете, что одним заявлением вы предали забвению политическую коррупцию?
— Черт побери, я сделал это! Я только что позабыл о коррупции в обмен на главное законодательство, которое поможет людям, действительно в нем нуждающимся! Я провел эти вещи, говнюк, закрывая глаза на некоторые привилегии, когда те, кто их имел, знали, что мои глаза открыты. Ты, богатый сукин сын, этого не поймешь. Да, у нас здесь действительно есть несколько миллионеров, но в основном они далеко не богачи. Они живут на годовую зарплату, которую ты бы разбазарил за месяц. Они оставляют кабинет, потому что не могут послать своих двух или трех детей в колледж на то, что они зарабатывают, не говоря уже о каникулах.
— Все правильно! — закричал Кендрик. — Я могу это понять, но я не могу понять моего назначения в надзор. В моей биографии нет ничего такого, что делало бы меня пригодным к этой должности. Я могу назвать вам тридцать или сорок человек, которые знают гораздо больше, чем я, а это несложно, потому что я не знаю ничего. Они секут в этих вещах, любят заниматься этим дурацким делом — я повторяю, что считаю это дурацким делом! Позвоните одному из них. Они носом землю будут рыть, лишь бы не упустить эту возможность.
— Такой аппетит — это не то, что мы ищем, сынок, — произнес спикер с акцентом, характерным для его родной Новой Англии, который не уменьшился за десятилетия изощренных политических переговоров в столице нации. — Здоровый скептицизм, который ты продемонстрировал этому лживому полковнику во время Фоксли-шоу, — это как раз то, что нужно. Ты внесешь очень весомый вклад в это дело.
— Вы ошибаетесь, мистер спикер, потому что мне нечего вкладывать, нет даже малейшей заинтересованности. Бэрриш злоупотреблял общими рассуждениями, высокомерно отказываясь говорить прямо и только пытаясь заткнуть мне рот. Это совершенно другое дело. Я повторяю, меня не интересует надзор.
— Ну, мой юный друг, интересы меняются вместе с условиями, как проценты в банке. Что-то случается — и проценты соответственно растут или падают. К тому же некоторые из нас лучше, чем другие, знакомы с беспокойными районами мира — о, в этом отношении вы очень даже подходите! Как сказано в какой-то книге, таланты, зарытые в землю, приносят меньше добра, чем коровий навоз, но если они извлечены на свет, то могут расцвести. Вот так расцвел и ты, раскрыв новые грани своего таланта.
— Если вы намекаете на то время, когда я работал в Арабских Эмиратах, то, пожалуйста, запомните, что я был строительным инженером, единственной заботой которого была работа и прибыль.
— Ой ли?
— Средний турист знал о политике и культуре тех стран больше, чем я. Все мы, занятые строительством, в основном держались особняком; у нас был свой круг, и мы редко из него выходили.
— Мне чертовски трудно в это поверить — ну просто невозможно. Я получил отчет Конгресса о твоем происхождении и о твоем прошлом, молодой человек. Честно говоря, он меня просто потряс. И вот ты здесь, в Вашингтоне; ты строил аэродромы и правительственные здания для арабов, а это значит, что у тебя там было чертовски много бесед с этой поганью из высших чиновников. Я хочу сказать, аэродромы — это военная разведка, сынок! Затем я узнал, что ты говоришь на нескольких арабских языках. Не на одном, а на нескольких!
— Это один язык, все остальное — просто диалекты.
— Говорю вам, сэр, вы бесценный специалист, и что не менее важно — это ваш патриотический долг поделиться тем, что вы знаете, с другими специалистами.
— Я не специалист…
— Кроме того, — прервал его спикер, откидываясь в кресле с задумчивым выражением, — в данных обстоятельствах, учитывая ваше прошлое и все такое, если вы откажетесь от назначения, значит, вам есть что скрывать, что-то такое, что нам, очевидно, следует изучить. У вас есть что скрывать, конгрессмен? — Глаза спикера неожиданно нацелились на Эвана.
Что-то скрывать? Ему все нужно скрывать! Почему спикер так на него смотрит? Никто не знал об Омане, Маскате и Бахрейне. Никто никогда не узнает.
— Мне нечего скрывать, черт бы вас побрал, но можно навесить все, что угодно, — твердо ответил Кендрик. — Вы окажете подкомитету плохую услугу, переоценив мои возможности. Сделайте любезность, найдите кого-нибудь другого.
— Великая книга, самая святая из всех книг, содержит много ответов, не так ли? — без выражения спросил спикер. — Многих можно позвать, но немногих выбрать, разве не так?
— Ради Бога!
— Возможно, это именно тот случай, молодой человек, — покачал головой старый ирландец. — Только время покажет… А пока руководство вашей партии в Конгрессе решило, что избраны вы. Итак, вы избраны — разве только вам есть что скрывать, что-то такое, чем нам нужно заняться. А сейчас проваливайте. У меня много работы.