— Проваливать?
— Убирайся отсюда к чертовой матери, Кендрик!
20
Две части Конгресса — Сенат и Палата Представителей — имеют несколько комитетов, выполняющих сходные функции, с одинаковыми или почти одинаковыми названиями. Есть Комитет финансов в Сенате и Комитет финансов в Палате, Комитет международных отношений Сената и Комитет иностранных дел Палаты, Специальный комитет Сената по разведке и Постоянный специальный комитет Палаты по разведке; этот последний имеет мощный подкомитет по надзору и анализу. Такая двойственность является еще одним примером республиканской эффективной системы контроля и равновесия.
Законодательная ветвь правительства, активно отражающая в процентном отношении настоящие взгляды более широкого спектра политического мировоззрения, чем окопавшаяся исполнительная ветвь или имеющая пожизненные полномочия судебная власть, должна добиваться консенсуса по каждому из сотен вопросов, представляемых ее двум совещательным органам. Этот процесс часто приносит разочарование и вызывает раздражение, но в общем является справедливым.
Если компромисс есть искусство управления в обществе плюрализма мнений, никто не сделает этого лучше, чем законодательная ветвь правительства Соединенных Штатов с ее бесчисленными, часто несносными и, как правило, нелепыми комитетами. Это суждение точное: общество плюрализма действительно является несносным для возможных тиранов и почти всегда выглядит нелепо в глазах тех, кто хотел бы навязать свою волю гражданам.
Этика одного человека никогда не должна стать законом для другого, как бы того ни хотели многие в исполнительной и судебной ветвях власти. Не один раз этим квазифанатикам приходилось нехотя отступать перед лицом недовольства, выражаемого беспокойными комитетами более низких слоев на Холме. Несмотря на редкие и непростительные отклонения, глас народа обычно слышен, и стране от этого лучше.
На Капитолийском Холме есть несколько комитетов, где голоса заглушаются логикой и необходимостью. Имеются маленькие ограниченные советы, которые заняты стратегией, разрабатываемой различными разведывательными службами внутри правительства. И может быть, потому, что голоса почти не слышны, а члены этих комитетов проходят строгую проверку служб безопасности, определенная аура царит над этими избранными из избранных комитетами. Они знают такие вещи, о которых другие даже не слышали; это люди, принадлежащие, и это очевидно, к особой породе мужчин и женщин. Между Конгрессом и средствами массовой информации существует негласная договоренность, чтобы последние воздерживались от замечаний по поводу деятельности этих комитетов и давали лишь сухие факты.
В случае с представителем Девятого округа Колорадо конгрессменом Эваном Кендриком было указано, что он был строительным инженером с большим опытом работы на Среднем Востоке, особенно в Персидском заливе. Так как мало кто что-либо знал об этом районе и все решили, что конгрессмен является сотрудником, который служил где-то в районе Средиземноморья много лет назад, назначение посчитали разумным и не нашли в нем ничего необычного.
Однако издатели, комментаторы и политики остро чувствуют нюансы растущего признания, потому что признание в округе Колумбия означает власть.
Есть комитеты, и опять же есть комитеты.
Человек, назначенный в Комитет по делам Индии, не находится на одной ступени с тем, кого послали в Комитет бюджетных предположений — первый выполняет минимальные обязанности, присматривая за отверженными, лишенными гражданских прав людьми, а второй опробывает методы и процедуры, чтобы окупить затраты всего правительства на бизнес.
Комитет по окружающей среде тоже не находится в одинаковом положении с Комитетом по военной службе — бюджет первого постоянно и оскорбительно сокращается, тогда как расходы на вооружение достигают немыслимых размеров. Распределение денег является самым престижным занятием. Но, говоря простыми словами, нескольким комитетам на Холме подошел бы нимб; тихая таинственность висит над теми из них, которые ассоциируются со скрытым миром разведки.
Когда делались неожиданные назначения в эти специальные комитеты, глаза наблюдали, в кулуарах шептались коллеги, пресса и телевидение замирали в готовности перед электронными записными книжками, микрофонами и камерами. Однако обычно за этими приготовлениями ничего не следовало, имена спокойно или неспокойно предавались забвению.
Но не всегда, и если бы Эван Кендрик чувствовал тонкости, он, может быть, и рискнул бы послать коварного спикера Палаты Представителей к черту. Увы, он их не чувствовал, да это ничего бы и не изменило; движение Инвер Брасса вперед не могло быть остановлено.
Было шесть тридцать утра, утра понедельника; раннее солнце уже готово было осветить холмы Виргинии, когда обнаженный Кендрик бросился в бассейн в надежде, что десяток-другой кругов в холодной октябрьской воде помогут снять усталость, пеленой застилающую ему глаза и болезненно стискивающую виски. Десять часов назад он выпил слишком много бренди, сидя с Эммануэлем Уэйнграссом в нелепом помпезном бельведере в Колорадо; оба они смеялись, наблюдая через стеклянный пол стремительно несущиеся внизу потоки воды.
— Скоро ты увидишь китов! — воскликнул Менни.
— То же самое ты обещал когда-то малышам возле наполовину высохшей реки.
— У нас была паршивая приманка. Мне нужно было использовать одну из их матерей. Помнишь ту черную девицу? Она была великолепна!
— Ее муж был майором, большим майором в инженерных войсках. Ему бы это могло и не понравиться.
— Их дочь была прелестным ребенком. Ее убили вместе со всеми остальными.
— О Боже, Менни. Почему?
— Тебе пора уходить.
— Я не хочу уходить.
— Ты должен! У тебя заседание утром, уже осталось два часа.
— Я могу его пропустить. Я уже пропустил одно или два.
— Одно — и моему благосостоянию был нанесен значительный ущерб. Твой самолет ждет на аэродроме в Меса Верде. Ты будешь в Вашингтоне через четыре часа.
Энергично гребя в воде, с каждым новым кругом увеличивая скорость, Эван думал о предстоящей утренней конференции подкомитета надзора. Если быть честным самим перед собой, он был рад тому, что Менни настоял на его возвращении в столицу. Заседания комитета заинтересовали его; разозлили, удивили, привели в ужас, но больше всего заинтриговали. В мире происходило так много событий, как поддерживающих интересы Соединенных Штатов, так и направленных против них, о которых он совершенно ничего не знал. Но только на третьем заседании он понял постоянную ошибку в подходе своих коллег к донесениям из различных разведывательных отраслей.
Ошибка заключалась в том, что они искали просчеты в стратегии выполнения определенных операций, тогда как должны были анализировать сами операции. Это было понятно, потому что люди, которые выступали в подкомитете с защитой своих дел, были вкрадчивыми профессионалами из жестокого таинственного мира разведки, которые разговаривали на своем, известном лишь посвященным, жаргоне, от чего у слушателей пухли головы, а уж о том, чтобы вникать в детали той или иной операции, и говорить не приходилось. Привлекательные, хорошо одетые, но скромные и сдержанные мужчины появлялись в подкомитете, чтобы холодным профессиональным языком объяснить, что они могут выполнить, если будут обеспечены деньгами, и почему так важно для национальной безопасности это сделать. Чаще всего их спрашивали: вы можете это сделать? И почти никогда: правильно ли это, имеет ли это смысл? Эти промахи при слушании случались достаточно часто, чтобы вызвать беспокойство конгрессмена из Колорадо, который хоть и недолго, но был частью этого дикого, жестокого мира. Он не мог романтизировать этот мир, как это делали некоторые взрослые, пребывавшие в плену юношеских фантазий, он его презирал и ненавидел.
Ужасный, перехватывающий дыхание страх был частью жуткой игры, в которой можно было забрать чужую жизнь или потерять свою в неизвестности, принадлежащей какой-то темной эпохе, где сама жизнь зависела исключительно от способности к выживанию. Человек не живет в таком мире, он терпит его с потом и тягостными болями в пустом желудке, как перетерпел Эван свое краткое в нем пребывание. Однако он знал, что этот мир продолжает существовать; его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Как бы там ни было, он начал зондирование, задавая все более и более жесткие вопросы. Он понимал, что имя его произносилось все чаще (сначала спокойно, затем с удивлением, потом с многозначительным выражением лица) в залах Конгресса, в Центральном разведывательном управлении и даже в Белом Доме. Кто этот возмутитель спокойствия, нарушитель порядка? Это Эвана ничуть не волновало; вопросы были законными, и он их задаст. Кто, черт побери, может считать себя неприкосновенным? Кто может находиться над законами?..
Эван почувствовал вверху какое-то волнение, сквозь воду, омывающую его лицо, до него смутно донесся чей-то крик. Он остановился на середине пути и пошел к краю бассейна, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но такого Хасана Сабри Кендрик видел редко. Всегда спокойный доктор философии из Дубай усиленно старался овладеть своими чувствами и словами, но не очень-то преуспел в этом.
— Вы должны бежать! — закричал он, когда Эван прочистил уши от воды.
— Что?
— Оман! Маскат! Вашу историю рассказывают по всем каналам и по всем станциям. Даже показывают ваши фотографии в арабской одежде. Радио и телевидение постоянно прерывают программы, чтобы сообщить о последних событиях! Выпуск новостей был всего пять минут назад, утренние выпуски газет задерживаются с целью поместить в них как можно больше подробностей.
— Проклятье! — зарычал Кендрик, выскакивая из бассейна. Сабри тут же набросил на него полотенце.
— Репортеры наверняка будут здесь через несколько минут, — сказал араб. — Я снял телефонную трубку с аппарата, а Каши загружает нашу машину, прошу прощения, машину, которую вы любезно предоставили в наше распоряжение.