— Брось молоть ерунду! — завопил Эван, бросаясь к дому. — Что твоя жена делает с машиной?
— Складывает в нее вашу одежду, которой вам должно хватить на несколько дней. Ваш собственный автомобиль может быть узнан; наш — всегда в гараже. Мне кажется, вам нужно некоторое время, чтобы подумать.
— Некоторое время, чтобы спланировать пару убийств, — согласился Эван, выскакивая через дверь со двора и бросаясь к задней лестнице. Доктор Хасан неотрывно следовал за ним. — Как, черт возьми, это могло случиться?
— Боюсь, это только начало, мой друг.
— Что? — спросил Кендрик, врываясь в огромную спальню, окна которой выходили на бассейн. Он подбежал к своему шкафу, откуда начал поспешно выдвигать ящики и вытаскивать носки, нижнее белье и рубашку.
— Телевизионщики приглашают прокомментировать события самых разных людей. Все они, конечно, отзываются о вас исключительно похвально.
— А что еще они могут сказать? — фыркнул Эван, натягивая носки и шорты, в то время как Сабри развернул его чистую рубашку и протянул ему. — Что все они поддерживают своих дружков-террористов в Палестине? — Кендрик надел рубашку, подбежал к шкафу и выхватил брюки. В дверях появилась жена Сабри — Каши.
— Анахасфа! — воскликнула она и, попросив прощения, повернулась, чтобы уйти.
— Не время для елтакалед, Каши! — закричал конгрессмен; это означало, что сейчас следует забыть о принятых в обществе условностях. — Вы уже собрали мою одежду?
— Может быть, не все соответствует вашему вкусу, дорогой Эван, но на первый случай сойдет, — ответила озабоченная миловидная женщина. — Мне также пришло в голову, что вы можете нам позвонить, где бы вы ни находились, и я принесу вам все необходимое. Многие люди из газет знают моего мужа, но никто не знает меня. Я всегда стараюсь не попадаться никому на глаза.
Кендрик надел куртку и возвратился к шкафу за бумажником с деньгами и зажигалкой.
— Мы можем покинуть это место, Каши, и выехать в Колорадо. Там вы сможете стать официальной хозяйкой, — предложил он.
— О, это глупо, дорогой Эван, — хихикнула миссис Хасан. — Так не годится.
— Вы же профессор, Сабри, — добавил Кендрик, быстро водя расческой по волосам. — Когда вы собираетесь учить ее?
— Когда она станет слушать. Наверное, наши женщины обладают достоинствами, о которых мы, мужчины, не имеем никакого понятия.
— Пошли!
— Ключи в машине, дорогой Эван.
— Спасибо, Каши, — сказал Кендрик, выходя за дверь и спускаясь по лестнице с Сабри. — Скажите мне, — спросил он профессора, пока они пересекали портик и подходили к огромному гаражу, в котором находились мерседес с откидным верхом Кендрика и кадиллак Хасана, — как много они знают?
— Я могу только сравнивать то, что я слышал, с тем, что рассказал мне Эммануэль, потому что вы не сказали практически ничего.
— Это не значит, что я хотел что-то от вас скрыть.
— Пожалуйста, Эван, — махнул рукой профессор. — Я так давно вас знаю. Вы не любите хвалить себя, даже косвенно.
— Хвалить, черт возьми! — воскликнул Кендрик, открывая дверь гаража. — Да чем же мне хвастать? Тем, что я чуть не стал мертвецом с привязанным к спине окровавленным поросенком? Или тем, что меня чуть не выбросили на съедение акулам? Другие сделали все это, не я. Они спасли мою сверхудачливую задницу.
— Без вас они ничего не могли бы сделать.
— Бросьте, — буркнул Эван, стоя у кадиллака. — Как много они знают?
— По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануэль. Журналисты рвут и мечут в поисках подробностей, но, очевидно, это им не очень удается.
— Это мне не слишком много говорит. Почему вы сказали, что «это только начало», когда мы шли из бассейна?
— Исходя из интервью, которое давал один человек, явно с готовностью покинувший свой дом для этого. Он, кажется, ваш коллега по подкомитету. Некий конгрессмен по имени Мэйсон.
— Мэйсон?.. — нахмурившись спросил Кендрик. — Его хорошо знают в Тулсе или Финиксе — я забыл, где точно, — но он нуль. Несколько недель назад его хотели убрать из Комитета.
— Его представили совсем не так, Эван.
— Уверен, что не так. Что же он сказал?
— Что вы — самый хитрый член Комитета. Вы, оказывается, выдающаяся личность, на которую все смотрели снизу вверх и прислушивались к вашему мнению.
— Дерьмо собачье! Я кое-что, конечно, говорил и задал несколько вопросов, но совсем немного. Не припоминаю, чтобы мы с Мэйсоном, кроме обычного обмена приветствиями, вообще сказали друг другу хоть слово. Вот дерьмо собачье!
— О вас уже говорят по всей стране.
Сквозь закрытые двери гаража послышался скрежет колес одного, затем еще двух автомобилей, затормозивших перед домом.
— Господи Иисусе! — прошептал Эван. — Меня загнали в угол.
— Еще нет, — успокоил его доктор Хасан. — Каши знает, что делать. Она примет первых прибывших и проведет их в солярий. Говорить, между прочим, она будет на еврейском и притворится, что не понимает их. Таким образом она задержит их, но не более чем на несколько минут. Езжайте, Эван, следуйте дорогой через пастбище. Через час я подключу телефон. Позвоните нам. Каши принесет вам все необходимое.
Кендрик продолжал набирать номер, нажимая на рычаг каждый раз, когда слышал сигнал «занято», до тех пор, пока, наконец, не услышал длинный гудок.
— Резиденция конгрессмена Кендрика.
— Это я, Сабри.
— О, я искренне удивлен, что вы смогли пробиться. Я также в восторге, что опять могу поднять телефонную трубку.
— Как у вас дела?
— Плохо, мой друг. Так же, как и в вашем кабинете и у вас дома в Колорадо. Все в осаде.
— Откуда вы знаете?
— К нам в конце концов дозвонился, как и вы, Эммануэль и подарил нам набор отборных ругательств. Он утверждал, что не отходил от телефона в течение получаса.
— Я превзошел его на десять минут. Что он сказал?
— Дом окружен, везде толпы. Очевидно, все люди из газет и телевидения помчались в Меса Верде, где большинство из них оказались в затруднительном положении, потому что три машины такси вряд ли могут вместить такое количество народа.
— Все это, видимо, сводит Менни с ума?
— Что его сводит с ума, как вы выражаетесь, так это недостаток санитарных удобств.
— Что-о?
— Он отказался пригласить их в дом, а затем обнаружил, что они справляют нужду вокруг всего дома, после чего бросился к вашим дробовикам.
— О Боже мой, они испражняются на газонах?!
— Я слышал тирады Эммануэля много раз, но сегодня он превзошел самого себя. Однако в паузах между своими высказываниями он все же умудрился попросить меня позвонить миссис О’Рейли в ваш кабинет, потому что она сама не сумела сюда пробиться.
— Что сказала Энни?
— Чтобы вы какое-то время не показывались на людях, а еще чтобы вы — цитирую — «ради Бога, позвонили ей».
— Я так не думаю, — задумчиво сказал Эван. — Чем меньше она будет знать на данный момент, тем лучше.
— Где вы сейчас? — спросил профессор.
— В мотеле в пригороде Вудбриджа, это довольно далеко от Девяносто пятого шоссе. Мотель называется «Три медведя», я обосновался в домике номер двадцать три. Он самый последний слева возле леса.
— Из сказанного вами я делаю вывод, что вам нужны вещи. Без сомнения, пища. Вам нельзя выходить, так как вас могут увидеть, а номера в мотеле с домиками не обслуживаются.
— Нет, еды не нужно. По пути я останавливался пообедать.
— Тогда что вам нужно?
— Подождите, пока выйдут поздние утренние газеты, и пошлите Джима, садовника, в Вашингтон купить как можно больше различных изданий, пусть хватает все, какие только ему попадутся.
— Я составлю ему список. Потом Каши привезет их вам.
Только к тринадцати тридцати прибыла жена Сабри в мотель в Вудбридже, Виргиния. Эван открыл дверь двадцать третьего домика и с удовольствием отметил, что она приехала на грузовичке садовника. Он даже не думал об отвлекающем маневре, зато два его друга из Дубай поступили разумнее и не стали гнать его мерседес мимо толпы людей у его дома. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши быстро сделала две или три ходки к грузовичку, потому что, кроме пачки газет со всех концов страны, она привезла и продукты. Здесь были сэндвичи, упакованные в пластик, две кварты молока в ведре со льдом, четыре горячие тарелки, в которых было два арабских и два европейских блюда, и бутылка канадского виски.
— Каши, я не собираюсь торчать здесь целую неделю, — заметил Кендрик.
— Это на сегодняшний день и вечер, дорогой Эван. Вы находитесь в сильном напряжении и должны хорошо есть. В коробке на столе серебряная посуда и металлические стойки. Кроме того, я привезла матрасы и постельное белье. Но я бы хотела вас попросить вот о чем. Если вам придется срочно отсюда уезжать, пожалуйста, позвоните мне, чтобы я могла забрать серебряную посуду и постельное белье.
— Зачем? Разве квартирмейстер бросит вас в тюрьму?
— Я сама квартирмейстер, дорогой Эван.
— Спасибо, Каши.
— Вы выглядите усталым, йасахби. Вы не отдыхали?
— Нет, я смотрел этот проклятый телевизор. И чем больше я смотрел, тем больше сердился. Трудно отдыхать, когда ты в ярости.
— Как говорит мой муж, а я согласна с ним, вы выглядите очень эффектно по телевизору. Он также говорит, что мы должны вас оставить.
— Почему? Он сказал мне это несколько недель назад, но я не знаю почему.
— Поймите нас правильно. Мы арабы, а вы находитесь в городе, где нам не доверяют; вы на политической арене, где нас не выносят. И мы не хотим приносить вам вред.
— Каши, это не моя арена! Я ухожу, я сыт ею по горло. Вы говорите, что это город, который вам не доверяет. Да этот город никому не доверяет! Это город лжецов, жуликов и их пособников, мужчин и женщин, готовых, цепляясь своими когтями, вскарабкаться на любую стену, чтобы быть поближе к кормушке. Они сидят за одним столом и, благодаря довольно удачно отлаженной системе, высасывают кровь из каждой вены, в которой они могут сделать прокол, провозглашая святость своих целей, в то время как страна молчит и аплодирует, не зная, за что она платит. Это не для меня, Каши, я выхожу из игры.