Или:
— Юноша сегодня — это сотрудник корпорации завтра, и к тому же преданный.
Дерьмо! От доверия, целостности и преданности нельзя получить ни грамма прибыли. Вы получаете прибыль от чужих денег, которые стоят всей их преданности, целостности и доверия! И он оказался прав, когда раздувал списки клиентов до такой степени, что перегруженные компьютеры уже готовы были лопнуть; привлекая таланты из других фирм и удостоверившись, что получил то, за что платил, он тщательно следил, чтобы приобретенные таланты тоже получали по заслугам.
Конечно, он был крутым, может быть, даже безжалостным (так многие говорили как ему в лицо, так и в печати), и это привело к потере на его жизненном пути нескольких хороших людей, но главным было то, что в процентном отношении он был все-таки в выигрыше. Он доказал это как в военной, так и в гражданской жизни, хотя в итоге в обоих случаях эта блевотина его доставала. В Корее полковой командир обещал ему при увольнении звание полного полковника, но это так и не произошло. В Нью-Йорке его имя носилось в воздухе как имя нового члена Правления директоров «Веллингтон — Мидлантик Индастриз», самого престижного правления в сфере международных финансов, но увы — опять прокол. В обоих случаях члены братства, связанные старыми школьными узами, подстрелили его в момент взлета. Поэтому он забрал все свои миллионы и сказал: «Идите вы все…»
И опять он оказался прав, потому что нашел человека, которому нужны были как его деньги, так и его незаурядные способности: это был сенатор из Айдахо. Своим удивительно звонким страстным голосом он произносил слова, в которые горячо верил Герб Дэнисон. Это был политик, умеющий веселить и развлекать свою растущую аудиторию и в то же время навязывать ей свою точку зрения.
Сенатор из Айдахо был высоким и обаятельным, с улыбкой, подобной которой не видели со времен Эйзенхауэра и Шерли Темпл, он знал множество анекдотов и проповедей, утверждающих такие древние ценности, как сила и храбрость, уверенность в себе и самое главное — для Дэнисона — свободу выбора. Герб прилетел в Вашингтон, и с сенатором был заключен пакт. За три года Дэнисон отдал всю свою энергию и несколько миллионов — плюс дополнительные миллионы от многочисленных пожелавших остаться неизвестными людей, которым он сделал состояние, — пока у них не возник боевой фонд, за который они могли бы купить папство, если бы оно действительно продавалось.
Герб Дэнисон рыгнул: белая, как мел, успокаивающая жидкость действовала, но недостаточно быстро; он должен быть готов к встрече, которая произойдет с минуты на минуту. Сделав еще два глотка и посмотрев на себя в зеркало, Герб с огорчением отметил, что его седые волосы продолжают редеть, с левой стороны резко выделяется пробор, посредине четко просматривается макушка его головы. Все это вполне соответствовало образу делового человека. Вглядываясь в зеркало, он пожалел, что его серо-зеленые глаза не слишком большие, и открыл их так широко, как только мог, но они все равно оставались слишком узкими. Да и небольшая складка под подбородком напоминала ему о необходимости делать упражнения или поменьше есть — ни то, ни другое ему не импонировало. И почему, черт побери, несмотря на все деньги, которые он тратит на свои проклятые костюмы, он вовсе не выглядит как мужчины в рекламных проспектах, которые посылают ему его английские портные. Тем не менее, у него был впечатляющий вид сильного человека, подчеркиваемый его прямой осанкой и выдающейся челюстью.
Он рыгнул еще раз и сделал еще глоток своего личного эликсира. «Проклятый Кендрик, сукин сын!» — выругался он про себя. Этот никто, который неожиданно стал кем-то, был причиной его злости и беспокойства… Ну, если быть честным с самим собой, а он всегда старался быть с собой честным, чего редко придерживался с другими, это был не некто сам по себе, если сумел воздействовать на самого Лэнгфорда Дженнингса, президента Соединенных Штатов. Дерьмо, кислятина, мочевина!!! Что задумал Лэнгфорд? (В своих мыслях Герб тут же осадил себя, заменив имя Лэнгфорд на слово «президент», и это его еще больше разозлило; администрация Белого Дома требовала как напряжения, так и соблюдения дистанции, а Дэнисон этого не выносил…) После вступления в должность Дэнисон на протяжении трех лет обращался к президенту по имени, но вот во время одного из балов Дженнингс спокойно сказал своему начальнику штаба тем своим мягким шутливым голосом, который источал показное самоуничижение и здоровый юмор:
— Ты понимаешь, Герб, я не придаю этому никакого значения, но мне кажется, что администрация — не я, но администрация предпочитает, чтобы ты обращался ко мне «мистер президент». Ты, наверно, тоже так думаешь?
Проклятье! Вот так!
Что задумал Дженнингс? Что касается этого недоумка Кендрика, то президент вроде бы и согласился со всем, что предложил Герб, но ответы были слишком небрежными, граничащими с отсутствием интереса, и это беспокоило начальника штаба. Медоточивый голос Дженнингса звучал беззаботно, но глаза его вовсе не излучали беззаботность. Довольно часто Лэнгфорд Дженнингс удивлял всю их паршивую команду в Белом Доме непредсказуемыми поступками. Дэнисон надеялся, что это не один из таких случаев.
В ванной комнате зазвонил телефон, и от неожиданности начальник штаба умудрился пролить Маалокс на пиджак своего костюма. Правой рукой он неловко схватил трубку телефона со стены, одновременно левой рукой открывая кран с горячей водой и подставляя под струю салфетку. Отвечая, он стал яростно тереть салфеткой пятна, благодаря Бога, что они полностью исчезают на темной ткани.
— Да?
— Конгрессмен Кендрик прибыл к восточным воротам, сэр. Ведется обыск.
— Что?
— Его обыскивают с целью изъятия оружия и взрывчатых веществ.
— Бог мой, я никогда не говорил, что он террорист. Он в правительственной машине с двумя служащими секретной службы!
— Сэр, но ведь вы выказали сильное подозрение и неудовольствие.
— Немедленно пропустите его сюда.
— Понадобится время, чтобы он оделся, сэр.
— Идиоты!
Через шесть минут секретарша опасливо пропустила в дверь взбешенного Эвана Кендрика.
— Убирайтесь отсюда, леди, мне нужно поговорить с этим человеком с глазу на глаз, — прошипел он.
Секретарша поспешно удалилась, а начальник штаба направился к Кендрику с протянутой рукой. Кендрик ее проигнорировал.
— Я слышал о том, как вы здесь развлекаетесь, Дэнисон, — произнес Эван тихим ледяным голосом. — Вы взяли на себя смелость обыскать члена Палаты, который пришел по вашему приглашению — вот что произошло. Мать твою, ты не можешь отдавать мне приказания! Ты зашел слишком далеко!
— Полная неразбериха и путаница в инструкциях, конгрессмен! Боже мой, как вы могли подумать что-то другое?
— Зная вас, очень просто. Слишком много моих коллег прошли через слишком много «обработок», в которых были замешаны вы. Рассказывают кучу ужасных историй, и среди них есть одна, в которой вы ударили кулаком члена Палаты из Канзаса, за что последний, насколько я понял, припечатал вас к полу.
— Это ложь! Он пренебрег процедурами Белого Дома, за которые я несу ответственность. Может быть, я и коснулся его, но только чтобы удержать на месте, вот и все. И именно тогда он застал меня врасплох.
— Я так не думаю. Я слышал, он назвал вас «двадцатипятипенсовым начальником», поэтому вы и взорвались.
— Искажение. Полное искажение правды! — Дэнисон поморщился, так как кислота уже начала выделяться. — Послушайте, я прошу прощения за обыск с раздеванием.
— Не надо. Его не было. Я согласился снять куртку, считая, что это обычная процедура, но когда охрана упомянула о рубашке и брюках, вмешались мои гораздо более сообразительные охранники.
— Тогда какого черта вы так рассвирепели?
— Из-за того, что вы вообще допускали такую возможность, а если нет, то создали впечатление у служащих, будто это возможно.
— Я мог бы опровергнуть это обвинение, но я не стану утруждать себя. А сейчас мы пройдем в Овальный кабинет, и, ради Бога, не смущайте этого человека всем этим собачьим дерьмом с арабами. Помните, он не знает, что произошло, я все проясню для него позже.
— Как я могу быть уверен, что вы на это способны?
— Что?
— Вы меня слышали. Как я могу быть уверенным, что вы на это способны или что на вас можно положиться?
— О чем вы говорите?
— Я думаю, вы проясните только то, что хотите прояснить, рассказывая ему только то, что вы хотите, чтобы он услышал от вас.
— Кто вы такой, чтобы позволять себе разговаривать со мной таким образом?
— Некто, и, вероятно, такой же богатый, как вы. А также некто, собирающийся покинуть этот город, о чем, как я уверен, Сван вам сообщил, поэтому ваши политические благословения для меня бессмысленны — я их не принял бы в любом случае. Знаете что, Дэнисон, я думаю, вы самая натуральная крыса. Не относящаяся к типу смышленых Микки Маусов, а настоящая тварь. Уродливый, длиннохвостый, питающийся отбросами грызун, который разносит отвратительные болезни. Это называется безответственность.
— Вы слов не выбираете, не так ли, конгрессмен?
— Мне это не нужно. Я ухожу.
— Но он не уходит! И я хочу, чтобы он был сильным и убедительным. Он ведет нас в новую эру. Мы опять поднимаем голову. Уже пора! Мы говорим всем ничтожествам этого мира: заткнитесь или уйдите с дороги.
— Ваши выражения так же глупы и банальны, как и вы сами.
— А ты кто такой? Член какой-то зачуханной лиги старейших университетов Новой Англии, интеллектуальная элита с какой-то поганой степенью в английской филологии? Да хватит, конгрессмен. Мы здесь играем в крутые игры, вот что! Люди в этой администрации или работают жестко, или их отсюда убирают. Ты понял это?
— Постараюсь запомнить.
— Пока ты еще здесь, заруби себе на носу: он не любит несогласия. Все должно быть в сдержанных тонах, ясно? Никаких волн, все счастливы, понял?
— Однако вы повторяетесь.
— Я делаю свое дело, Кендрик. Вот как называется эта жесткая игра.