ной Африке. Существовало и еще нечто, подчеркивающее оригинальность этой красавицы: в руках она держала мини-камеру размером не больше спичечного коробка с телескопическим объективом, позволяющим вести съемку на значительном расстоянии. Потрепанный грузовик исчез из виду; камера больше не была нужна. Женщина спрятала ее в сумочку, сумочку поудобнее пристроила на боку и удалилась.
— Калехла! — выкрикивал ее имя тучный лысый господин, который тянул в обеих руках по чемодану. Пот насквозь пропитал его рубаху и даже подкладку черного в розовую полоску костюма. — Ради Бога, почему ты ускользнула?
— Этот проклятый полет был смертельно скучен, дорогой, — отвечала женщина, и ее речь представляла своеобразную смесь диалектов английского, существующих в Великобритании, Италии и, может быть, в Греции. — Мне просто необходимо было прогуляться.
— Боже мой, Калехла, так нельзя поступать, можешь ты это понять? Эти места — дьявольски опасны.
Лицо англичанина побагровело и покрылось каплями пота.
— Я уже стоял вторым в этом дурацком иммиграционном отделе. Тут я оборачиваюсь, глядь, а тебя и след простыл! Где только я не искал! А ты — здесь! Во время поисков какие-то ненормальные с пистолетами задержали меня, завели в какую-то комнату и рылись в нашем багаже.
— Надеюсь, ничего запрещенного там не было, Тони?
— Негодяи конфисковали виски!
— Будем считать это жертвоприношением. Ничего страшного, дорогой. Я возмещу тебе эту потерю.
Взгляд бизнесмена скользнул по фигуре женщины.
— Ну ладно, все уже в прошлом. Мы возвратимся и забудем о случившемся.
Толстяк часто заморгал.
— Я нашел для нас чудесное гнездышко. Тебе в нем будет приятно, дорогая.
— Гнездышко? И разделить его с тобой?
— Ну разумеется.
— Боюсь, это невыполнимо.
— Но ты же говорила…
— Говорила?
Черные брови девушки изогнулись дугой над темными стеклами очков.
— Ты довольно ясно дала понять, что если бы я устроил тебе самолет, мы бы смогли здесь уделить некоторое внимание спорту.
— Спорту — да. Но какому? Выпивка с видом на залив? Завтрак в Эль-Кумене или что-нибудь в этом роде? А при чем тут твоя комната?
— Ну… некоторые особенности наших отношений не могли быть определены заранее.
— О, мой милый Тони. Прости, но произошло недоразумение! Просто моя старая подруга из Каирского университета посоветовала прибегнуть к твоей помощи. Разумеется, я не могу себе позволить чего-нибудь такого.
— Дрянь, — процедил вслед женщине преуспевающий бизнесмен по имени Тони.
— Мирайя! — крикнул Кендрик, стараясь перекричать грохот дряхлого грузовика, скачущего по дороге в Маскат.
— Вам понадобится зеркало, шейх? — поинтересовался араб, сидящий на скамейке в кузове трейлера; у него хоть и был ужасный акцент, но его английский был вполне понятен.
— Надо снять зеркало бокового обзора. Скажите водителю.
— Он не услышит, шейх. В этой старой развалюхе водитель нас не видит и не слышит. Нам до него не докричаться.
— Черт возьми! — в сердцах выругался Эван, сжимая в руке тюбик с гелем. — Тогда, сахби, ты будешь моими глазами. — Он назвал араба своим другом. — Подойди поближе и замри. Когда все будет в порядке, скажешь. Откинь брезент!
Араб откинул часть покрытия, впустив солнечные лучи в глубину кузова. Осторожно придерживаясь за борт, он добрался до спутника. Теперь араб находился в футе от Кендрика.
— Это та самая мазь? — полюбопытствовал он, указывая на тюбик.
— Йак, — вырвалось у Эвана, когда он увидел, что гель — именно тот препарат, который был ему нужен. Он втер мазь в небольшой участочек руки, и они принялись наблюдать. Препарат оказал свое действие менее чем через три минуты.
— Арма! — воскликнул араб и вытянул руку. Цвет кожи Эвана и его почти не отличались.
— Квийс, — согласился Кендрик и, набрав в ладонь немного геля, нанес его на лицо. Он медленно втирал гель, внимательно глядя на араба.
— Мейхул! — крикнул его новый спутник, оскалив зубы в восхищенной улыбке. Он был прав. Кожа конгрессмена приобрела неотличимое сходство с прокаленной солнцем кожей араба.
— Помоги мне переодеться, — попросил Кендрик араба, так как самому сделать это в судорожно дергающемся грузовике было нелегко.
— Конечно, помогу, — согласился араб, у которого чудесным образом куда-то исчез его чудовищный акцент. — Скоро нам расставаться. Простите меня за игру в «наив» и запомните, что здесь доверять нельзя никому. Вы рискуете, шейх, гораздо больше, чем я. Как любит говорить отец моих детей: «Это твой бизнес, а не мой». Я высажу вас в центре Маската, а что делать дальше — ваша забота.
— Спасибо, что вы доставили меня сюда.
— Это вам спасибо, что вы приехали сюда, шейх. Не пытайтесь следить за теми, кто помог вам. Знайте еще вот что: если провалитесь, постараемся убить вас раньше, чем вы расколетесь. Мы довольно спокойные люди, но и нам хочется жить.
— Кто вы?
— Люди, которым можно доверять. Это все, что вам нужно знать.
— Альфшакр, — поблагодарил Эван клерка в гостинице и, расписавшись в гостиничном журнале выдуманным арабским именем, получил ключи от номера. Он отказался от помощи мальчика, в лифте поднялся на свой этаж и вошел в номер.
Время, оно имеет огромную ценность, каждая минута. Так говорил Френк Сван из Госдепартамента. Вечерняя молитва эль-Магреб закончилась. Стемнело, и безумный шум, доносящийся от посольства, был слышен даже здесь. Эван вынул из-под одежды сложенные листки бумаги, на которых записал имена и телефонные номера. Сведениям было около пяти лет. С этими людьми необходимо встретиться. Он подошел к столу, сел и развернул бумаги.
Тридцать пять минут спустя была назначена встреча с тремя друзьями. Он выбрал семь имен из числа самых влиятельных людей, которых он помнил по прежним дням в Маскате. Двое умерли; одного не было в стране; четвертый сказал, что климат Омана перестал благоприятствовать встречам с американцами. Трое с некоторой опаской согласились прибыть в гостиницу на протяжении часа.
За тридцать восемь минут Кендрик распаковал багаж, а затем заказал виски. Исламская традиция запрещала употребление алкоголя, но закон гостеприимства позволял угощать гостя в нарушение традиции; этот урок Кендрик получил от вспыльчивого Эммануэля Уэйнграсса.
— Алкоголь — смазка цивилизации, сын мой…
Тихий стук в дверь прозвучал для него словно гром. Эван несколько раз глубоко вздохнул, пересек комнату и принял первого посетителя.
— Это в самом деле ты, Эван? Совсем не изменился!
— Входи, Мустафа. Рад видеть тебя снова.
— Тебя ли я вижу? — воскликнул Мустафа, одетый в темно-коричневый деловой костюм. — Что с твоей кожей? Она, пожалуй, такого же оттенка, как моя, если не темнее.
— Сейчас все тебе объясню. — Кендрик жестом пригласил гостя сесть. — Я заказал шотландского виски. Выпьешь?
— О, дух Менни Уэйнграсса вечно будет витать здесь. — Мустафа опустился на софу. — Старый плут часто оказывался прав.
— Погоди, Мустафа, — засмеялся Эван и головой кивнул в сторону бара. — Он вас ведь не принуждал.
— Конечно, нет. Никто из вас или ваших партнеров этого не делал. Каково вам теперь без них, друг мой? Многие из нас вспоминают о них и теперь.
— Порой мне нелегко, — признался Кендрик и сделал глоток. — Но пришлось с этим смириться. Надо бороться с самим собой, а это самая тяжелая борьба.
Он протянул Мустафе виски, уселся в одно из трех кресел напротив софы и поднял стакан.
— За все лучшее, Мустафа.
— Увы, старый дружище, сейчас худшие из времен, как писал когда-то ваш писатель Диккенс.
— Дождемся лучших.
Мустафа сделал глоток.
— Они могут и не прийти.
— Что?
— Одним словом этого не рассказать. На многих конференциях я представляю интересы большого количества людей. И мне хотелось бы установить в правительстве консенсус, но…
— Не понял. Ты забегаешь вперед.
— Это ты забегаешь вперед, Эван. Ты приехал и позвал нас. Двое или трое могут приехать сюда, но не семь. Твой поступок отважен, старый друг, однако для других это опасно.
— Почему?
— Опасно. Три человека из семи — уже много. А с незнакомыми людьми вообще никто общаться не будет.
Эван изучающе посмотрел на собеседника.
— Что такое, Мустафа? Зачем ты пытаешься все это объяснить мне? Ты говоришь о правительстве, о консенсусе… Но то, что сейчас творится за стенами посольства, не имеет отношения ни к правительству, ни к здравоохранению.
— Разумеется, нет, — твердо сказал араб. — Просто я пытаюсь объяснить, тебе, что здесь многое изменилось. Почему эти изменения возникли, не знает никто.
— Мне ясно пока одно: ты в террористы не подался.
— Естественно, нет. А ты бы хотел знать, что обо всем этом говорят «влиятельные» люди?
— Да, да. Продолжай.
— «Это пройдет, — успокаивают они себя и окружающих. — Только не надо вмешиваться — это только обозлит „крутых“».
— Не вмешиваться? — недоверчиво переспросил Эван.
— Да. Они считают, что политикой должны заниматься политики, а государственными делами — государственные деятели.
— Политики сами не разрешат конфликта.
— «Нет дыма без огня, — покачивают головами „влиятельные“. — Значит, был какой-то повод, из-за которого страсти разгорелись. Убийство, конечно, недопустимо, но в контексте текущих событий…»
— В контексте текущих событий? Каких событий?
— Текущих, старый друг, исторических, а если точнее — истерических. Так они реагируют на непродуманную политику Соединенных Штатов на Востоке. Это катастрофа, Эван. «Все захватил Израиль, — жалуются они, — а у нас не осталось ничего». Людей сгоняют с их исконных земель, отнимают дома и силой заталкивают в грязные лагеря, а израильтяне благоденствуют.
— Ни фига себе! — взорвался Кендрик. — Это же все выдумки фанатиков! Почему ни слова не сказано о двухстах тридцати шести заложниках, не говоря уже об одиннадцати убитых? Ведь заложники эти никакого отношения к политике не имеют. Ни к большой, ни к малой. Невинные люди были грубо и нагло захвачены и безжалостно казнены этими проклятыми животными. Как могут «влиятельные» люди возлагать на этих несчастных хоть какую-то ответственность за происходящее? Это же не члены кабинета министров или Кнессета. Это обычные гражданские служащие, туристы и семьи строителей. Повторяю: все это дурно пахнет!