– Дальше от калитки, – сказал Крозоска.
– Мяч ударился о землю, – сказал я.
– Как и было обещано, – сказал Дворецкий.
– Но это же называется «мяч»!
Дворецкий уставился на меня. – Эта вещь действительно называется «мяч».
– Нет, я хочу сказать, это «мяч», а не «страйк[13]».
– Вы путаете разные виды спорта, молодой господин Картер. Это крикет.
– Крикет, не бейсбол, – сказал Крозоска.
– Значит, мяч должен удариться о землю?
– Разумеется. Попробуем еще раз? Господин Крозоска, не будете ли вы так любезны бросить мне мяч и установить перекладины? Превосходно. Молодой господин Картер, будем считать, что этот первый провал – лишь пробная попытка. Итак, готовы?
– Повнимательнее, Джонс, – сказал Карсон Кребс.
И снова визгливые крики.
– Мистер Боулз-Фицпатрик, а мяч снова ударится о землю?
– Метко и изящно, – сказал Дворецкий.
– А так положено?
Дворецкий скривился, как от боли. – Обязательно ли повторять лишний раз?
Я пару раз взмахнул битой. – Ладно. Ладно, я понял. Что ж, посмотрим на ваш мяч.
И я на него посмотрел. Еще три раза. В первый раз он пролетел под битой. Во второй – над битой. А в третий – правда-правда, я ничего не выдумываю – обогнул биту. И каждый раз перекладины валились на землю.
– Последняя подача… Это был гугли[14], – сказал Дворецкий. – Пожалуй, было нечестно знакомить вас с ним на данном этапе.
– Да уж, пожалуй, – сказал я.
– Руку с битой не сгибать.
Я постарался не сгибать руку.
– А ноги в коленях, пожалуй, согнуть чуть больше. Приготовьтесь быстро среагировать на мяч, когда он летит к вам.
Я чуть больше согнул ноги в коленях.
– Следите за мячом, пока вы его не отобьете.
Я кивнул.
– Пока не отобьете, – сказал Крозоска.
Я опять кивнул.
– Пока не отобьешь, – сказал Карсон Кребс.
Я опять кивнул.
– Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом[15], – сказал Дворецкий и побежал на меня, и его рука вскинулась и описала петлю, и мяч вырвался из его руки, ударился о землю, отскочил, а я держал биту, не сгибая рук, и чуть больше сгибал ноги в коленях – приготовился быстро среагировать на мяч, когда он подлетит, и я следил за мячом во все глаза, и размахнулся битой, и… знаете, что произошло?
Знаете, что произошло?
Я промазал.
– Если бы вы кидали его нормально, я бы смог отбить, – сказал я.
– Молодой господин Картер, поскольку английский крикет упоминается в источниках в середине шестнадцатого века – то есть когда самые крупные английские колонии на ваших американских берегах состояли из двух-трех покосившихся рыбацких хибарок, – полагаю, я несколько дальше продвинулся в понимании того, можно ли считать мою подачу «нормальной».
Теперь вы сами видите – иногда Дворецкий хуже геморроя…
– Что ж, проверим, сохранил ли сноровку молодой господин Кребс, – сказал Дворецкий. – Господин Баркес, вы не против?
Баркес, видевший все мои провалы с начала до конца, был не против.
Карсон Кребс помог мне снять щитки. Надел сам. Я протянул ему биту. Он взял ее с таким видом, будто знает, что делает.
– Молодой господин Картер, не могли бы вы занять позицию слипа вместо молодого господина Кребса? Спасибо.
– Вот-вот, – сказал Крозоска.
Кребс встал у калитки. Примеряясь, пару раз взмахнул битой. Махал, не сгибая рук, слегка согнув ноги в коленях.
– Итак, готовы? – спросил Дворецкий.
Кребс кивнул.
Дворецкий побежал на Кребса, а Кребс выжидал, выжидал, выжидал, и мяч понесся к нему, отскочил от земли, а Кребс…
В общем, Кребс отбил мяч так, что он пролетел высоко над головами всех слипов.
А точнее, каждый раз отбивал мячи так, что они пролетали высоко над головами всех филдеров из сборной восьмого класса по кроссу, и над моей головой, и над головой Билли Кольта.
Понимаете?
Каждый раз.
Даже с гугли справился.
– Хорошая игра, молодой господин Кребс. Опираетесь на заднюю ногу, стоите совершенно прямо. Посмотреть на вас – вы словно бы учились у самого Сачина Тендулкара[16].
Кребс расплылся в улыбке:
– Я видел его один раз. После матча он подарил мне свою биту.
– Какой благородный жест! Таковы преимущества двух лет жизни в Нью-Дели. Возможно, вы будете любезны показать молодому господину Баркесу, как правильно держать биту? Продолжим.
Как вы догадываетесь, в то утро тренировка сборной восьмого класса по кроссу началась с большим опозданием. Думаете, Крозоску это разозлило? Ничего подобного. Отбивал он гораздо лучше всех – уступал только Карсону Кребсу. А когда снова пришел мой черед, даже дал мне очень полезный совет. – Держи руки чуть пониже, – сказал он. И это сработало. Правда, не против гугли, но четыре раза подряд я отразил мяч.
– Неплохо, – сказал Крозоска.
– Глазомер постепенно вырабатывается, – сказал Кребс.
– А что это? – спросил я.
– Ты внимательно следил за мячом.
Дворецкий улыбнулся.
Я тоже.
В следующую субботу утром мы все снова собрались на питче – я, Билли Кольт, Крозоска и вся сборная восьмого класса по кроссу: свою субботнюю тренировку они перенесли на час раньше, чтобы после пробежки позаниматься крикетом, а еще чтобы мы смылись с футбольного поля до того, как Дельбанко придет орать на своих футболистов: он ошибок не спускает.
На этот раз мы все попробовали подавать, и оказалось, у Билли получается неплохо – Дворецкий сказал: «Молодой господин Уильям, вас ждет многообещающая карьера». Билли даже подловил Карсона Кребса в ситуации «нога перед калиткой». Правда-правда. А в конце тренировки даже запулил настоящий гугли.
– Вы видели это, молодой господин Картер? – сказал Дворецкий. – Он выполнил подачу к ножному столбику[17], но заметили ли вы, что было дальше?
Я пожал плечами.
– Нечто великолепное, – сказал Дворецкий. – Просто великолепное. Мяч свернул к внешнему столбику – так резко, что о большем и мечтать грешно. Полное великолепие.
– Великолепие, – сказал я.
Саймон Сингх отбивал мячи далеко – уступал только Кребсу, но его мячи два раза «поймали на глубине»[18].
– Просто не повезло, – сказал Дворецкий. – Но я выставил бы вас играть первым в любой команде.
Так он и сделал, когда разделил нас на две команды и велел сыграть пробный матч, хотя нас было слишком мало – комплект неполный. В обеих командах Дворецкий был боулером, а Крозоска – викеткипером. Саймон Сингх был капитаном команды «Красных», а Карсон Кребс – команды «Синих». И Кребс выпустил меня на поле первым. На Кребсе держалось все. Мы набрали двадцать семь очков, и скажу без похвальбы, что три из них – моя заслуга. И, хотя «Красные» выиграли, ведь мячи Дворецкого иногда после отскока подныривали под наши биты, а один раз Дворецкий даже запулил йоркер, мы все сказали, что матч был великолепный.
Серьезно. Мы все так сказали.
А знаете, как приятно заработать три очка, когда играешь в команде восьмиклассников?
И потому, когда в тот вечер Дворецкий сказал мне, что поведет меня и Энни на выставку Дж. М. У. Тёрнера в Мэрисвиллскую публичную библиотеку, а мама пока отдохнет – «шанс редкостный и чудесный», – я даже не пикнул. Ни одной жалобы от меня не дождались. Ни одной.
Тем более что я заработал три очка.
Тем более что Дворецкий дал мне порулить Баклажаном и я всех довез прямо до библиотеки.
И настроение не испортилось, даже когда мы вошли в зал и Энни скривилась, увидев, сколько картин нам придется посмотреть. Я сказал: «Это редкостный и чудесный шанс», а она меня стукнула.
Я даже не пикнул. И, знаете ли, там было терпимо – в смысле, выставки картин бывают и похуже. В смысле, там было много кораблей, и много пейзажей, и опять корабли, корабли, корабли, и опять пейзажи, пейзажи, пейзажи, и Энни еще несколько раз кривилась, а под конец больше зевала, чем смотрела.
Но знаете что? На всех этих картинах было небо, а в небе облака клубились и как бы струились, словно на сильном ветру, и казалось, что этот ветер сдувает краски и они вот-вот выплеснутся с картин на рамы. У меня мурашки поползли по спине, типа того. А на одной картине буксир уводил старый корабль, и от нее мне почему-то стало так грустно, так грустно, что я покрепче стиснул зеленый шарик.
Дворецкий спросил, как мне понравились работы Тёрнера.
– По-моему, он идет против правил, – сказал я.
Дворецкий кивнул.
Я снова посмотрел на картину с кораблем на буксире.
– И он как бы…
– Продолжайте, – сказал Дворецкий.
– Он хочет сказать нам…
Повисла пауза.
– Он хочет сказать нам, что все когда-нибудь уходит от нас, рано или поздно. Вот как-то так.
Дворецкий снова кивнул.
– Все мы смертны – так устроен мир.
Я посмотрел на него.
– Ага.
И стиснул зеленый шарик крепко-крепко.
В любом случае на выставке картин было намного лучше – в сто тысяч миллионов раз лучше, – чем там, куда мы ходили воскресным вечером: Дворецкий объявил, что в завещании деда предусмотрены расходы на эстетическое воспитание, и потому он поведет меня, Эмили и Шарли на балет в только что открывшийся Мэрисвиллский общественный центр, и мы пошли, и я не стану даже вам пересказывать, что выделывали на сцене артисты, стоя на цыпочках у всех на виду. А о том, как они были одеты, лучше промолчу.
Нет, я вам ни за что не стану рассказывать, как они были одеты. И вообще одежды на них почти не было.
Эмили и Шарли пришли в восторг и, когда все наконец-то закончилось, полезли обниматься к Дворецкому, а потом ко мне.
– Можно мы когда-нибудь еще разок сходим на балет? – спросила Шарли.
– Вне всякого сомнения, – сказал Дворецкий.