Но теперь мне кажется, что я просто бессознательно хотел мести за то, что вы когда-то отвернулись от меня. Хотя вы меня не предавали. А я поступил как ревнивая девчонка и совершил настоящую подлость в отношении вас. Пусть даже в мыслях. Но все равно это было чудовищно. Увы, сразу я этого не понял. Иногда мне кажется – лучше бы я и не поднимался к вам на борт. Но вот парадокс – именно на «Атридесе» я нашел то, чего мне недоставало внизу.
Меня вылечили от ненависти вы и ваш экипаж. Я понял, что не одинок в этом мире. Готов идти за вами. И, главное, верить в то, что вы-то никогда не толкнете меня на бесчестье.
Отчего я пошел на сделку с совестью? Наверное, это была обычная трусость. И еще, повторяю, я не понимал, для чего живу. Поэтому я и не смог признаться вам сразу в том, что вел двойную игру. А страшнее всего, что теперь, когда я стал другим, мне вдвойне мучительно говорить вам об этом. Даже в письме. А в глаза – просто невозможно. Я представляю себе, как вы на меня посмотрите. А вы можете убить взглядом, когда на самом деле хотите всего лишь слегка упрекнуть.
Я заново родился, встретив Кенди. Я стал другим, я избавился от злобы. У меня все хорошо. Но именно поэтому я не смогу остаться в вашем экипаже, когда война закончится. Обидно, потому что это лучший экипаж в моей жизни и, наверное, лучший экипаж Солнечной. Но иначе нельзя. Оглядываясь назад, я понимаю, что вину мою не загладить ничем. Даже если вы скажете, что все нормально, – я себя никогда не прощу. И сделанное мной (точнее, не сделанное) никоим образом не умаляет моей вины перед вами. Никогда не думал, что человека может до такой степени заесть совесть.
Написал это и почувствовал, что очистился. Мне всегда нравилось плакаться вам и жаловаться, вы уж простите. Теперь у меня есть Кенди, и я жалуюсь ей. Знаете, иногда мне кажется, что она ваша дочь. Вы очень с ней похожи в чем-то. А может, все из-за того, что мы оба – и я, и она – ваши воспитанники. И в том, что мы полюбили друг друга, есть что-то и от вашего большого сердца. Как обидно, что я не смог взять от вас самое главное – умение быть верным себе. Я себе изменил и совершил ужасную ошибку. Не могу ее забыть. И поэтому ухожу.
Надеюсь, Кенди поймет меня, я ей тоже собираюсь оставить письмо. Пусть хотя бы поймет. Простить меня она не сможет. Ей нравится флот, нравится летать, нравитесь вы, наконец. Это ее жизнь. Жизнь, которую я мог оборвать. Вы позаботьтесь о ней, пожалуйста. Я знаю, ей будет поначалу тяжело. Конечно, я мог бы смолчать. Но я больше не могу – либо скину камень с души, либо сойду с ума. Память о совершенном и так уже меня доводит до исступления. Я просто обязан рассказать тем, кто мне дороже всех на свете, о том, как я предал их.
Только вот сделать это лицом к лицу… Нет сил.
За все надо платить, да, учитель? Вы-то это знаете. Поэтому никогда не идете поперек совести. И мешаете делать это другим. Вы много лет учили меня думать раньше, чем делать. Помню эту вашу фразу: «Прежде чем совершить ошибку, подумай, не окажется ли она для тебя роковой». К сожалению, я плохо выучил урок. Как жаль.
Как обидно, что Кенди – астронавт до мозга костей. Ее любовь ко мне велика, но девочка не знает и не хочет знать другой жизни. На днях она мне это очень доходчиво объяснила. А я ведь плюнул в самое главное, на чем эта жизнь держится. Экипаж – семья, а у меня был за пазухой камень. И то, что он оказался жутко тяжелым, не искупит моей вины.
И все-таки я счастлив. Я узнал, ради чего на самом деле стоит жить. Оказывается, это так просто – …»
Текст обрывался. Рашен повертел кусок ткани в руках, но больше не увидел ни слова. Видимо, Эндрю не успел написать, в чем же смысл жизни. Просто не успел.
– Возьмите платок, драйвер, – раздался откуда-то издали голос Боровского. – Ну, что там?
Рашен нашарил протянутый ему платок, утер слезы, высморкался, аккуратно сложил письмо и спрятал его за пазуху.
– Лучший экипаж Солнечной… – тихо произнес он.
– Это он про нас? Ну правильно, – кивнул Боровский. – А что там еще?
– Завещание, – сказал Рашен, поднимая глаза. – И вы его, господа, не видели. Ага?
– Опять русские заморочки, – вздохнул Боровский. – Абрам! Вставай. Пошли-ка, брат, на процедуру.
– И скажите Ди Ланца, что этого письма не было, – приказным тоном, очень напоминающим его былые манеры, заявил адмирал. – Жан-Поль, выясни, кто еще из техников в курсе, и тоже прикажи забыть. Откровенно говоря, пристрелил бы всех, чтобы не было утечки, да, видно, стар уже…
– Выздоравливает, – объяснил Боровский удивленно вытаращившемуся на адмирала Файну. – Да что такое, драйвер? Почему секретность? Ну хотя бы в общих чертах?
– И тебя убил бы… – прокряхтел Рашен, с видимым трудом поднимаясь на ноги и разгибая спину.
– Будет жить! – радостно воскликнул Боровский. – Таков мой диагноз. Ох, драйвер, как я рад! А то вы меня просто достали этим своим нытьем…
– Я тебя еще битьем достану, – пообещал Рашен. – Ну, идите, вояки, на вечернюю клизму.
– Вам оставить? – ехидно спросил Боровский.
– И побольше, – кивнул Рашен, повернулся и зашагал в ту сторону, где Ива спустилась к краю воды и присела на теплый от солнца бетон.
– Лучший экипаж Солнечной… – пробормотал он себе под нос. – Лучший экипаж Солнечной… Да, Andrey, так и есть на самом деле. И ты, глупышка, был в нем совсем не последний человек. Ох, как жаль…
Ива улыбнулась адмиралу навстречу мягкой, чуть рассеянной улыбкой. Рашен сел рядом и понуро уставился в воду.
– Вещи собрала? – буркнул адмирал. – Когда прилетит Фил, у тебя будет совсем немного времени.
– Времени… – задумчиво протянула Ива. – А хорошая у нас радиационная защита, правда?
Адмирал непонимающе уставился на нее.
– Уж какая есть, – пробормотал он. – Внешнюю обшивку теперь отодрать придется и захоронить. И чем скорее, тем лучше. Ужас, сколько работы, проще весь корабль выкинуть. Ты видела, как излучает?
– Я все думаю об Эндрю, – объяснила Ива. – Какую дозу он получил, как вам кажется?
– Где? – осторожно спросил Рашен, машинально отодвигаясь. Адмирал, конечно, привык иметь дело с нервными расстройствами у членов экипажа, но откровенных сумасшедших до сих пор стеснялся. «Бедная девочка, – подумал он. – Вот и тебя война достала. Зацепила по самому больному месту. Как жаль». – Где получил?
– В лапе, – сказала Ива, тыча пальцем в сторону корабля. И снова улыбнулась, застенчиво и как бы виновато.
Рашен обернулся настолько резко, насколько позволяло здоровье. Громада «Тушканчика» выглядела сейчас очень странно. Вместо мощной обтекаемой кормы в задней части судна красовался распустившийся бутон. Это торчали во все стороны «лапы» – консоли, еще сутки назад державшие мертвой хваткой реакторный отсек.
– У него был такой голос, когда он прощался… Вы не заметили, шеф? Он будто бы шел или лез куда-то. Знаете, я весь день сегодня просидела над схемой корабля. В реакторном есть пазухи, по которым можно выбраться прямо к лапам. А в самих лапах тоже ведь шахты…
«Эндрю работал в тяжелом скафандре, – вспомнил Рашен. – Неповоротливая штука, но зато всюду свинец. Так… Что там еще? Термозащита в четыре слоя. Экзоскелет. С какой скоростью он мог двигаться? В училище мы пробовали бегать в таких скафандрах. У меня не вышло. А какой ширины кабельная шахта в лапе? Секундочку… Интересно, кто из нас более псих, я или Кенди?»
– Вы здорово с ним поссорились? – спросил он.
– Я идиотка, – сказала Ива. – Ну, дура я была, и все тут. Я просто никак не могла понять, что мы очень разные, и… Ну, у него есть право быть таким, какой он есть. Вот… А он, по-моему, насмерть обиделся.
– Насмерть… – эхом повторил адмирал, размышляя. – Насмерть…
– Дура я была, так что ж мне теперь, застрелиться?! Не понимала я, что он такой ранимый…
– Угу…
– Чего «угу»?! – злобно выпалила Ива, забывая, что Рашен какой-никакой, а все-таки трехзвездный адмирал.
– Я говорю – мальчик всегда особенно быстро соображал в критических ситуациях, – объяснил Рашен. Адмирал поднялся на ноги, упер руки в бока и нахмурился. Ива тоже встала.
– А еще у него инстинкт самосохранения просто зверский, – продолжал думать вслух Рашен, не замечая, что говорит об Эндрю уже в настоящем времени, будто тот и не мертв вовсе.
– А-а…
– Бэ! – адмирал потянул из воротника микрофон. – А ты, Иветта, на самом деле редкостная дура. Будь я тебе отцом, всыпал бы по первое число! Завела себе мужика с богатым прошлым – так береги его! А этот… Откуда он только взялся на мою голову, отставной сумасшедший и бывший уголовник! Где мне его теперь искать, а?! Тонкая и ранимая натура, чтоб ему ни дна, ни покрышки… А если он загнулся там? Сутки же прошли уже!
Ива надулась, сунула руки в карманы и демонстративно встала к адмиралу спиной.
– Боровский! – рявкнул адмирал в микрофон. – Внимание! Всех, кто может стоять на ногах, поднимай немедленно! И в корму! Обшарить все закоулки, где может поместиться человек! В каждую дырку заглянуть! Вдруг он сознание потерял, или что еще… Обязательно в лапах посмотри, может, он там валяется!
– Кто?! – обалдело спросил Боровский.
– Да лейтенант Вернер, мать его!!! – заорал Рашен.
Некоторое время Боровский молчал, осмысливая происходящее.
– Это, конечно, совершенно не мое дело, – начал он, – но мне кажется…
– Вы-пол-нять! – пролаял Рашен и переключился на другую волну. Сделал несколько глубоких вдохов, чтобы привести нервы в порядок, и сказал уже гораздо спокойнее: – Успенский вызывает де Вилье. Ответьте, Виктор. Срочное дело.
– Ну? – отозвался староста.
– У вас там моих людей случаем нет?
– Пока что не видел. А хорошая идея! – обрадовался де Вилье. – Я как раз думаю, чего они у вас в лагере без дела болтаются. А мне…
– Виктор, я серьезно.
– Да вроде нет.
– А не замечали никого?
– Что, дезертиры?
– Не совсем. Просто мог уйти погулять один деятель. Вы его помните, Andrey. Лохматый такой, с хвостом.