Светка очень хотела подержать ребенка, но Катя боялась выпускать из рук свое сокровище.
Дома все было вылизано до блеска, Светка даже окна вымыла и заклеила и занавески постирала.
В своей комнате Светка собрала стол, причем не так, как обычно делала на праздник – из готовых продуктов, нет, на этот раз она не поленилась покрошить настоящий оливье и приготовить селедку под шубой. Катя перевела взгляд на комод, где высилось блюдо с пирогами.
– Это не я, – поспешно сказала Светка. – Это Вера Ивановна по спецзаказу.
– Слава Богу, а то я уже стала опасаться за твое здоровье, – улыбнулась Катя. – А где Оля с Леной? Могли бы и пропустить сегодня уроки, они ведь так ждали появления ребеночка на свет.
– Ой, Кать, да я не знаю даже… Может, им лучше пока не подходить к малышу? Мало ли какую заразу из школы принесут!
– Ну, салатиков-то поесть они могли бы!
– Поедят, у меня для них заначено. Ну что, идем пеленать молодца?
Когда Катя гордо развернула ребенка, Светка завопила не своим голосом. Катя уже успела немного привыкнуть к восторгам по поводу выдающейся красоты малыша, но все же ей было очень приятно.
– Ой, Кать, ты и постаралась! – сказала Светка, успокоившись. – Ты же ксерокопию папаши его родила. Это же Ян Саныч в чистом виде, только колпака и маски не хватает.
Катя подумала, что в колпаке и маске на Яна Александровича будет похож любой ребенок, но, внимательно вглядевшись в своего сыночка, поняла, что Светка права. Как ни странно, но Катя плохо помнила лицо Колдунова, вместо него всегда представлялось какое-то светлое пятно с ярко-голубыми глазами. А теперь, переводя взгляд с фотографии отца на сына, Катя видела, что они просто фантастически похожи! И дело тут было даже не в ярко-голубых глазах (у многих малышей этот цвет сохраняется до полугода), и не в носике, способном украсить любое «лицо кавказской национальности».
Просто этот ребенок был Колдуновым, сыном Колдунова.
– Как назовем? – спросила Светка.
Катя потупилась:
– Я хотела в честь отца.
– Ян Яныч? Нет, нам тут не нужны китайские мотивы.
– Но он же не будет Яновичем! Или ты предлагаешь стащить у Колдунова паспорт и тайно зарегистрировать ребенка на него?
– Неплохая идея, но, к сожалению, не прокатит. Если он признает себя отцом, то должен будет лично подписать бумаги в загсе. Придется или поить его до коматозного состояния, или мне под него гримироваться…
– Ну вот. Тогда пойдем и запишем Яном Александровичем Богдановым.
– Нет уж! Насколько мне известно, когда вы делали этого красавца, никаких Александров там и близко не было. Или были?
Катя засмеялась.
– Короче, мы запишем в метрике все чин по чину, – говорила Светка, – и фамилию Колдунов дадим, только нам выдадут справку, что это фиктивный отец. Хотя на самом деле он не фиктивный, а эффективный. Так что давай соображай, какое имя сочетается с отчеством Янович. О чем только думали его родители, когда называли его Яном? Или они надеялись, что у него не будет детей?
– Ты еще скажи, что он живет бездетным, потому что не хочет плодить людей с таким отчеством! – Катя оторвала взгляд от своего пока еще неизвестно кого Яновича и посмотрела на Юру. Тот молча сидел в углу и мужественно терпел, пока женщины любовались малышом. – Может быть, Юра? – сказала она нерешительно.
– Юрий Янович! – с отвращением произнесла Света, и предполагаемый Юрий тут же заревел. Катя взяла его на руки и приложила к груди.
– Не звучит, – донеслось из угла. Посмотрели по святцам, но ни одно из имен не вдохновило. Светка предлагала тянуть жребий. Катя ждала какого-нибудь знамения свыше.
– Слушайте, девчонки, а ведь вашего-то наверняка неспроста Яном назвали, – сказал Юра. – В честь деда, наверное, так во многих семьях делают. Александр Янович – Ян Александрович, и так далее. Так что пусть он будет Санькой.
– Саня… – позвала Светка. Ребенок мгновенно описал Кате платье. – Ну вот, слава Богу, нашли имя.
После перевода в рядовые врачи в жизни Колдунова произошло не так уж много перемен. Раньше, имея собственный кабинет, он почти не пользовался им, потому что работал в ординаторской, а чай пил у Веры. Консультировать сложные случаи его и теперь вызывали ничуть не реже, чем раньше, да и на отделении он участвовал в лечении практически всех больных. Цырлин, заняв место Колдунова, занимался в основном тем, что, по выражению Светки, «торговал рожей». Он с умным видом ходил на обходы, выступал на общебольничных конференциях, так что всем становилось понятно, что Ян Александрович, вояка неотесанный, мало того что взятки брал, так еще и зажимал такого грамотного специалиста. Иногда, слушая гладкую, немного старомодную речь Цырлина, Колдунов и сам думал, что был не вполне к нему справедлив. Но Светку Цырлин тиранил нещадно.
– За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, Светлана Эдуардовна, – поучал он. – Невозможно и детей воспитывать, и в хирургии преуспевать. Вы на конференции опаздываете…
– Мне детей в школу надо!
– …на конференции опаздываете, с работы раньше времени уходите. А до ваших детей какое мне дело, простите? Я должен лечебный процесс обеспечивать, а не всеобщее образование. Идите работать в поликлинику…
– Сами идите… знаете куда! – огрызалась Светка.
– Послушайте, Эрнст Михайлович! – не выдержал услышавший конец разговора Колдунов. – Когда я заведовал отделением, Светлана Эдуардовна справлялась с работой ничуть не хуже вас. Она успевала и служебные обязанности выполнять, и детей воспитывать.
– Вот чего я не успевала, так это стучать, – сказала Светка.
– Да как вы смеете меня так оскорблять! – моментально вышел из себя Цырлин, чем окончательно убедил Яна со Светкой, что без его сигналов не обошлось.
В конце концов на отделении сложились чисто формальные отношения. Цырлин внимательно следил, чтобы все приходили на работу вовремя, а от заболевших в обязательном порядке требовался бюллетень, чего при Колдунове не водилось. Столь же скрупулезно Цырлин выполнял и те распоряжения начальства, отчета о выполнении которых никто и никогда не просил.
Так, например, ни на одном отделении не велся журнал консультаций. Смысла в нем не было никакого, а времени на его заполнение уходило бы много. Поэтому по молчаливому соглашению врачи его не вели, а администрация не проверяла.
Цырлину же этот журнал зачем-то понадобился. Как и журнал учета рабочего времени, которого тоже на отделении сроду не водилось.
Правда, в условиях тотальной нехватки денег в педантичности Цырлина были и положительные моменты: теперь на отделении не расходовалось ни метра пленки, ни грана медикаментов сверх положенного. Колдунов боялся, что такой голодный паек отрицательно скажется на качестве лечения, но нет – после бесед с Цырлиным больные сразу находили средства на необходимые лекарства.
«Может быть, он действительно лучший заведующий, чем я, – думал Колдунов, – может быть, я не создан для административной работы?»
У него вообще началось тоскливое время. Вера вдруг взяла да и ушла из больницы, заявив: «Зачем же мы будем тут тонуть все втроем, когда можем выплыть поодиночке? Я хочу стать домохозяйкой, Ян только свистнет, ему сразу же место в академии дадут, ну а Светка… Да Господи, неужели молодому перспективному хирургу места себе не найти? Цырлин-то по-любому нам жизни не даст». Никакие колдуновские уговоры не помогли.
Сам он всегда считал, что любит Веру скорее как человека, чем как женщину, что секс – не главное в их отношениях, а просто раз уж они любовники, то им полагается заниматься любовью. Он наивно думал, что больше всего ценит Веру за ласковые руки и вкусные пирожки, а грешить ему гораздо приятнее будет с молодой упругой девочкой.
Но в один из одиноких вечеров он, затащив к себе такую молодую упругую девочку, долго тискал ее, но в результате ничего не почувствовал и ничего не смог.
С Верой же все получалось само собой…
Колдунов очень тосковал по ней, но делать было нечего. Раньше он даже завидовал Вере, у которой дома под боком всегда был муж, а на работе – любовник, и считал, что она довольна таким комплектом. И только после разрыва он понял, что все это время Вера была вынуждена скрывать их связь и жила в постоянном страхе, что о ней узнает муж…
Почему-то в голову стали лезть мысли о самоубийстве. Не то чтобы он хотел проститься с жизнью по-настоящему, но периодически, просыпаясь ночью, он представлял себе, как идет в ванную, вывинчивает лезвие из бритвенного станка… Для того чтобы обнажить и перерезать бедренную артерию, ему, хирургу, хватит полутора минут. Нужно только открыть входную дверь, чтобы его труп не гнил в запертой квартире слишком долго…
Понимая, что эти мысли могут быть признаком начинающегося безумия, Ян гнал их от себя, но безуспешно. Он снова и снова просыпался по ночам, вставал, пил чай, курил, смотрел в окно, а в голове крутилось, крутилось, крутилось… В конце концов он чертыхался, обзывал себя истеричкой и хватался за какую-нибудь необременительную книгу в надежде уснуть. Снотворное он не пил, опасаясь, что, оглушенный таблетками, не сможет нормально оперировать.
За это время Ян несколько раз звонил Вере, говорил, как ему плохо без нее, умолял о встрече, но Вера категорически отказывалась. Он думал: так она расплачивается с ним за те времена, когда он был женат и проповедовал такие прогрессивные идеи, как «брак убивает любовь» и «чем меньше люди зависят друг от друга, тем крепче их чувства».
Наверное, он получил сполна за свое тогдашнее поведение, хотя… как знать… На каких весах можно это измерить?
Ян был близок к нервному срыву, и Цырлин, не подозревая об этом, ходил по лезвию ножа. Когда он ругал Яна за небрежное оформление историй болезни, тот готов был вместо извинений заехать ему кулаком в нос.
Так жить было нельзя. Необходимо было что-то изменить, иначе, Колдунов понимал, он сойдет с ума по-настоящему.