— На самом деле наши ветви давно вражд… — На этом слове Гортензия запнулась, не осмелившись произнести слишком бескомпромиссное определение. Затем продолжила с явным усилием и более осмотрительно: — Было бы неверно утверждать, что наши семейства связывает горячая дружба.
Норберг промолчал. Он только едва заметно дернул щекой, как будто прогонял невидимого комара.
Гортензия между тем в последний раз провела тонким пальчиком по стеклу и развернулась.
Наверное, при этом свет ближайшей магической искры неудачно упал на ее лицо, подчеркнув невидимые прежде морщины. Но внезапно создалось впечатление, будто женщина чудовищно стара. Прожитый возраст отразился в ее глазах, затаился в жестких складках, пролегших от крыльев носа к уголкам рта.
— Точнее сказать, мы могли бы забыть о наших давних разногласиях, если бы Изабелла вышла замуж за Алисандра, — продолжила Гортензия, крепко сцепив перед собой руки. — Однако ваш отец рассудил иначе. Что же. На тот момент ваша стая была крупнее и сильнее нашей. Я с самого начала догадывалась, кто истинный виновник смерти сестры, но до поры до времени считала нецелесообразным поднимать этот вопрос.
— Что же изменилось сейчас?
Норберг спросил тихо, почти неслышно. Но спутник Гортензии опять заволновался. Открыл глаза и тяжело отодвинул кресло, как будто готовился в любой момент вскочить на ноги.
В унисон с ним напрягся Фелан. Немного отступил в сторону, намечая наиболее выгодную траекторию для атаки.
— Изменилось то, что Алисандр отныне не вожак стаи, — честно ответила Гортензия, мимо прозрачных светлых глаз которой вряд ли прошла эта сцена. — И наш род теперь не тот, что прежде. Мы… мы стали сильнее. По численности моя стая превосходит твою, мальчик мой, как минимум вдвое.
И опять Норберг едва заметно дернул щекой, должно быть недовольный тем, что Гортензия вздумала оставить официальный тон и перешла к более фамильярному общению.
— То есть вы собираетесь расторгнуть мирное соглашение, — без малейшего намека на вопрос протянул он.
— Нет, не собираемся. — Гортензия покачала головой. — Мы не желаем войны, хотя не сомневаемся в победе. Но любое противостояние ослабляет обе стороны. Это даст неоправданное преимущество прочим родам. К примеру, семейству Хейн, которое контролирует Хельон и северные границы Лейтона. Эти неотесанные грубые медведи давно намекают на то, что не отказались бы сменить климат на более теплый.
— Тогда чего же вы хотите? — прямо спросил Норберг.
— Подписания нового договора, в котором нашему роду отойдет вся южная часть Гроштера, — ответила Гортензия, и ее глаза зажглись жадным голубым пламенем. — Граница пусть проходит по Дворцовой площади. Это первое условие. А второе — ты отдаешь нам Алисандра.
Норберг задумчиво потер подбородок. Откинулся на спинку кресла, глядя на улыбающуюся Гортензию.
— Алисандр — мой отец, — прошелестел его голос.
— Он — убийца моей сестры, — парировала виера. — И должен понести кару за свой поступок. Я знаю, что ты лишил его второго облика. Ну что же, это слегка облегчит его участь. Оборотни выносливее людей. Могут дольше терпеть боль. А он умрет быстро. По крайней мере, быстрее, чем несчастная Изабелла.
Норберг не торопился с продолжением разговора. Он сидел и с демонстративным безразличием смотрел на женщину. Удивительное дело, но чем дольше длилась эта пауза, тем больше волновалась Гортензия. Ее прежде бесстрастное лицо то и дело искажалось быстрой злой гримасой. Губы кривились, переносицу разломила некрасивая глубокая морщина.
— Ну? — первой не выдержала она. — Ты согласен?
И при этом сорвалась даже не на крик — на противный высокий визг. Как будто кошке кто-то случайно наступил на хвост.
Ее спутник хмуро заворчал. Тяжело поднялся на ноги и подошел к ней. Ласково опустил широкую длань на плечо, и Гортензия опомнилась. На неполную минуту спрятала лицо в ладони, а когда вновь взглянула на Норберга — ничто в ее облике не напоминало о недавнем срыве.
— Прошу прощения, — пробормотала она уже спокойнее. — Нервы. Я слишком взбудоражена тем, что совсем скоро поквитаюсь с убийцей сестры. Столько лет я ждала этого момента…
— Я услышал вас, — невежливо оборвал ее Норберг и тоже встал. — А теперь прошу извинить меня, но подобные вопросы так сразу не решаются. Завтра вечером мы вновь вернемся к обсуждению этой темы.
— Ясно, — холодно проговорила Гортензия.
Ее голубые глаза потемнели. По всей видимости, она ожидала иного.
— Если вы желаете, можете остановиться в моем замке, — продолжил он. — Естественно, я гарантирую вам полную безопасность…
— Не стоит, — оборвала женщина. Покачала головой и продолжила уже мягче: — Мальчик мой, я не хочу утруждать и стеснять тебя. К тому же я соскучилась по Гроштеру. Я не была здесь так долго! С удовольствием прогуляюсь по его улицам. Приятно сознавать, что совсем скоро наш род вернется сюда на правах хозяев.
В глазах Норберга промелькнул алый всполох гнева. Но он ничего не сказал, лишь почтительно склонил голову, показывая, что принимает решение Гортензии.
Та еще несколько секунд смотрела на него, ожидая чего-то. Затем негромко рассмеялась и покинула зал настолько стремительной походкой, что казалось, будто вообще не касается пола.
За ней вышел и ее спутник. Несмотря на свою более чем внушительную комплекцию, он проделал это столь же бесшумно.
Фелан подождал, пока за гостями закроется дверь. После чего издал громкое презрительное фырканье и взял со стола предусмотрительно откупоренную бутылку вина, к которой, впрочем, никто так и не прикоснулся.
— Ну и фифа, — пробормотал он, сделав глоток прямо из горлышка и не утруждая себя поисками бокала. Небрежно промокнул губы рукавом рубашки и добавил с нескрываемым восхищением: — Нет, ты видел, что за фифа? Истинная тигрица!
— А ее спутник — истинный лев, — пробормотал Норберг.
Он смотрел поверх головы брата, явно прокручивая и прокручивая в уме прошедший разговор.
— Что ты намерен делать? — полюбопытствовал Фелан. Норберг удивленно глянул на него, и блондин торопливо добавил: — Я говорю про отца. Понятное дело, власть над Гроштером им нельзя отдавать ни в коем случае. Даже если они получат один дом, то вскоре заявят права на весь город. Как говорится, коготок увяз — всей птичке пропасть. Но если отдать Гортензии нашего отца, это подсластит горечь отказа.
— И ты готов пойти на это? — Норберг, неприятно пораженный предложением брата, высоко вскинул одну бровь.
— Я думаю, ты не станешь спорить с тем, что наш отец — та еще сволочь. — Фелан пожал плечами. — Я не буду плакать, если он умрет. В некотором смысле это будет даже проявлением милосердия. Ты лишил его второго облика. Нельзя придумать для оборотня наказания хуже.
— Между тем он не собирается умирать, — негромко возразил Норберг. — Я не могу сказать, что он счастлив и полностью доволен своей участью. Но он не сделал ни одной попытки самостоятельно отправиться на суд богов.
— Еще бы он это сделал! — Фелан неприятно хохотнул. — За порогом миров его ожидает веселенькая компания тех, кого он в свое время предал или жестоко убил. Понятное дело, наш отец всеми силами будет стараться отсрочить эту донельзя неприятную встречу.
— Вот именно, — обронил Норберг и устало опустился в кресло, из которого встал по завершении разговора с Гортензией.
Устало положил на стол локти, запустил пальцы в волосы и о чем-то глубоко задумался.
— Неужели тебе жалко его? — не унимался Фелан. Он опять отхлебнул вина. — Норберг, между нами, почему ты сам его не убил? Пока Алисандр жив, он всегда будет представлять опасность для твоей власти. Что скрывать очевидное, далеко не все хотят видеть тебя вожаком. У нашего отца осталось немало сторонников, которые пусть втайне, но мечтают о возвращении к прошлым временам. И это может стать огромной проблемой. Особенно сейчас, когда в город прибыла Гортензия со своей свитой.
Обхватившие голову пальцы Норберга дрогнули. Он внимательно слушал рассуждения брата.
— Ты слишком рьяно принялся наводить свои порядки, — продолжил барс, чуть осмелев от того, что брат не осадил его сразу. — Оборотни привыкли жить в свое удовольствие, не оглядываясь при этом на человеческие законы.
— Наш отец насиловал девушек, — глухо напомнил Норберг. — А потом, используя свой ментальный дар, заставлял их забывать об этом. И его так называемые сторонники недовольны прежде всего тем, что я запретил подобную охоту, во время которой и им зачастую перепадало немало развлечений.
— А зачем ты это сделал? — вкрадчиво поинтересовался Фелан. — Пусть бы все продолжалось. Не с таким размахом и не так часто, но все-таки. Тебе даже не надо было этого разрешать. Выразил бы вслух свое неудовольствие — и продолжал смотреть на похождения стаи сквозь пальцы. Подумаешь, эка невидаль. Ты же провел несколько показательных наказаний. Наказаний более чем жестоких. Как думаешь, добавило ли это тебе любви среди членов стаи?
— Я не нуждаюсь в любви. — Норберг вдруг стукнул кулаком по столу, да так, что барс от неожиданности расплескал вино. Хмуро посмотрел на брата, прошипел: — Мне нужно, чтобы меня слушались. И чтобы мои приказы выполнялись беспрекословно.
— Невозможно править только при помощи кнута, — возразил Фелан, с неудовольствием глядя на запачканные красными брызгами манжеты рубашки. — И уж тем более не стоит начинать с этого свое правление. Вернее было бы…
— Смею напомнить, что я — вожак стаи, — перебил его Норберг. — И пока я не нуждаюсь ни в чьих советах.
Фелан скривился, недовольный полученной отповедью. Его губы обиженно дрогнули, но он удержался от продолжения спора.
— Как знаешь, — прошелестел его голос. — Я всего лишь пытаюсь помочь тебе.
— Прости, — чуть мягче добавил Норберг. — Я понимаю, что ты беспокоишься за меня. Но я поступил так, поскольку счел это единственно верным. Я не мог спокойно стоять в стороне, безучастно наблюдая за тем, как калечат невинные души. Да, несчастные жертвы нашего отца ничего не помнят о тех ночах, что провели в замке. Только во сне кошмары возвращаются. Но разве этого мало? Разве ты пожелал бы своей Марике подобной участи? А ведь она только чудом не попала в тот проклятый подвал.