– Но… – только и успел пискнуть я, как получил целую лекцию о… о, едрешкин корень, международном положении – иначе и не скажешь.
Оказалось, что этот союз, кроме сговора двух друзей, активно приветствовался еще и лидером так называемой «немецкой» партии в России, принцем Ольденбургским. И все было куда сложнее, чем могло показаться.
Не одного меня настораживало увлечение наследника престола русской стариной. Не только моя Василина накапливала в специальном ящичке бюро проскальзывающие в публицистике высказывания Никсы и его воспитателей – Победоносцева и графа Строганова. Сильные мира сего не любили сюрпризов и желали сохранить свое положение и после смены имени самодержца Российского. И не всем из этих самых сильных, повезло родиться с русской фамилией.
Но, что еще хуже, некоторые имели и вовсе немецкие имена, что после поражения Дании от армии Австро-Прусского союза могло привести к большим неприятностям. Будет ли способна жена будущего императора отличать пруссаков от прибалтов? И станет ли прислушиваться к ее советам, к ее мнению молодой цесаревич? Как говорится, в ночной тиши песня кукушки звучит особенно громко! Тем более что, как говорят в Гессене: Mann und Weib sind ein Leib, то есть муж и жена – одна плоть.
Приближенным ко двору «иноземцам» требовалось нечто, способное умерить ненависть датчанки ко всему германскому, и тут как нельзя лучше подвернулся я. Спаситель Николая от неминуемой смерти, по сути, поводырь Дагмары к императорскому венцу. А брак с фрейлиной одного с принцессой происхождения непременно усилит эффект. Продемонстрирует, что «русские» немцы неповинны в унижении ее Родины, а как раз напротив – преданно служат Семье.
– И, Герман! Не смей возражать! – подвел итог глава семьи Лерхе. – Твоя глупая неуступчивость может сильно ударить по нашему покровителю. Особенно, когда станет известно, что Петр Георгиевич ведет переговоры с прусскими посланцами об отказе в претензиях на титул великого герцога Лауэнбургского. И хотя, в силу старшинства в Голштейн-Зонденбургской Глюксбургской ветви Ольденбургов, он имеет право не ставить родственников в известность касательно своих планов в распоряжении собственными землями, скандал может возникнуть нешуточный…
Вскоре я совершенно запутался в хитросплетениях этих трудно выговариваемых северогерманских фамилий, степени их родства и отношений к Датскому королевскому Дому. Да, по большому счету, и не пытался разобраться. Какая разница, кто кому что должен или кто на что имеет право, если и принц Ольденбургский и принцесса Дагмара в итоге окажутся на берегах Невы, за тридевять земель от спорных территорий. А я, как только станет возможно, вернусь в свою любимую Тмутаракань. Герин отец намерен меня женить? Так, тем лучше! Отец нареченной вроде как главный завхоз Военного министерства, и родством с таким человеком грех разбрасываться. И, насколько мой мозговой партизан мог припомнить, Наденька Якобсон достаточно мила, чтоб я не почувствовал к ней отвращение.
В общем, проявил покорность и согласился. И немедленно был за это вознагражден. Старый доктор права и генерал знал об эффективности комплекса из кнута и пряника.
– Иван Давидович в приданое отдает свою долю в товариществе с господином статским советником Асташевым. Это четыре золотоносных прииска на Золотом Китате в Томской губернии, если ты не знаешь, – заявил Густав Васильевич, пряча довольную ухмылку в усы. – И у его высочества тоже будет к тебе предложение. Эдуард сообщал, ты осведомлялся о стремящихся к переселению в твою Сибирь. К Петру Георгиевичу же взывают о помощи датские беженцы из Гольштинии. Дания – маленькая страна и не готова принять двадцать тысяч душ. Его Императорское величество уже дозволил датчанам переселиться в Россию. Принц предложит тебе заняться размещением этих людей. Будь к этому готов…
Вот это действительно был замечательный подарок! Куда лучше золотоносных участков в Мариинской тайге. Хотя и возможность на законных основаниях устроить ревизию конторских книг уважаемого Ивана Дмитриевича – тоже дорогого стоила.
До назначенного у Мезенцева ужина оставалось еще часа три, которые я попросту проспал. Наплевав на обустройство своих людей, на необходимость разбора вещей и на ностальгическое бухтение Геры. Рухнул на узкую кровать и мгновенно вырубился, легким движением слипающихся век отмахнувшись от горы новой информации, которая на меня свалилась.
Проспал бы и больше – все-таки дорога здорово меня вымотала, но пришел неумолимый Апанас – разбудил. Белорус плохо себе представлял, кто такой этот Мезенцев и почему, едва заходила о нем речь, люди невольно говорили тише. Зато отлично умел пользоваться часами. И раз велено было будить в такое-то время, значит, будет исполнено.
До большого углового дома на Моховой, в которой снимал квартиры генерал-лейтенант, было не далеко. Петербург вообще оказался куда скромнее в размерах, чем в мое время. Раза этак в три. По большому счету, в полуверсте к юго-востоку от Николаевского вокзала собственно город уже кончался. Широкие улицы и бульвары создавали обманчивое впечатление, а на самом деле население сейчас едва ли больше полумиллиона человек, существенная часть из которых – солдаты и офицеры гвардейских полков, и государственные служащие.
Дворцы, доходные дома один другого чуднее, казенные здания, мосты и замерзшие каналы. А амбары, склады и невзрачные домики – бараки в предместьях – это уже и не столица.
Николай Владимирович, удивительно похожий на отрастившего усы побогаче Чапая – актера Бориса Бабочкина, будучи убежденным холостяком, жил в съемной квартире один. И, судя по обстановке, не слишком утруждал себя созданием уюта. Какая-то собранная бессистемно мебель, никаких растений, пыльные гардины на окнах. Легкий беспорядок, почитаемый одинокими мужчинами за верх аккуратности.
Даже ужин, на который я вообще-то и был приглашен, шеф жандармов заказал в ресторане. Причем вместе с прислугой. От того за столом ни о каких серьезных разговорах и речи не могло быть.
Что не могло меня не радовать – появилась возможность отдать должное прекрасно приготовленным деликатесам. Приятно было отведать вкуснятины после месяца гоньбы по тракту, московского кокоревского «фастфуда» и отцовой скаредности. И хотя уже начался Рождественский пост, повар мне незнакомого ресторана расстарался на телячьи бефстроганы в венгерском кисло-томатном соусе и какие-то маленькие птички, запеченные в белковой глазури. Несколько бокалов вина, лично подобранного хозяином дома, выгодно подчеркнули оттенки вкуса прекрасных блюд.
В санкт-петербургских домах модно стало курить. На улице за подожженную папироску можно было и аресту подвергнуться, но в домах, в подражание императору – дымили вовсю. Когда официанты собрали приборы со стола и ушли, Мезенцев предложил под кофе коробку с тремя видами папирос – обычными толстыми, тоненькими, с ватными шариками в длинных мундштуках и короткими, с мизерным количеством табака – театральными. Их так и называли – папиросы «антракт».
Впрочем, Гера не успел пристраститься к этой разрушительной привычке, в чем я целиком и полностью его поддерживал. Так что пришлось главе политической разведки страны травить себя никотином в одиночестве.
– О кальяне я как-то не подумал, – неожиданно обаятельно улыбнулся жандарм. – Государь, знаете ли, по утрам любит… За ширмами сидя…
Тонкий намек, понятный только для человека, хорошо знакомого с придворной жизнью. Далеко не каждый мог попасть на ежедневный ритуал, когда царь, сидя за ширмами на горшке, пыхал кальяном и общался с гостями. Сам факт присутствия уже сообщал окружающим особое к приглашенному расположение страдающего запорами самодержца.
– Государю, как заядлому курильщику, должно быть трудно долго обходиться без табаку, – понимающе кивнул я. – Какой он предпочитает? Вирджинский? Турецкий?
– Сейчас – из Америки. Мне говорили, в южных округах вашей губернии выращивают неплохие сорта?!
Плавный переход к серьезным вопросам. С виду – простое любопытство, на самом деле – предложение обсудить весьма важные темы. Он ведь не сказал – на Алтае, а именно – в вашей губернии. Значит, наверняка намерен как-то затронуть мои взаимоотношения с горными начальниками.
Так я только за! И давно прошли те времена, когда подобные беседы вызывали у меня чувство, будто я на тонком льду или играю в футбол на минном поле. Теперь, прожив полторы жизни в окружении настоящих зубров интриг и мастеров недосказанности, и сам так могу.
– Я не слишком хорошо в этом разбираюсь, Николай Владимирович. О том, что происходит в Алтайском горном округе, мне многое известно, но далеко не все. Я же, в конце концов, гражданский чиновник, а не горный инженер.
– Вы тоже считаете порочной практику разделять горные области от гражданских?
Тоже? А кто еще? Фрезе? Скорее всего! Со дня образования Томской губернии губернатором был горный чин. И только с меня, с Германа, эти две должности разделили. Представляю, как бесится барнаульский начальник!
– Что вы, что вы! Разве могут быть порочны рескрипты нашего государя-императора? Я полагаю, лишь, что на Алтае больше не осталось того горного богатства, чтоб потребно было содержать столько выученных инженеров. К чему учить юношей горным премудростям в институтах, коли они после недоимки с крестьян собирают? С этим и обычный писарь справиться в силах… У нас еще половина страны геологического молотка не видала… А ведь еще и Аляска!
– Что Аляска? – как-то слишком нервно среагировал генерал.
– Мне доносили, в Русской Америке имеются богатейшие запасы золота. Вот и подумалось, что молодым выпускникам Горного института…
– Ах, оставьте, Герман Густавович. Никакое золото не окупит хотя бы и доставку рудознатцев через два океана. А ведь потребуется еще и охрану от туземцев, и припасы… Давайте уже оставим горные дела Горному департаменту. Хотя…
– Хотя?
– О ваших стычках с господином Фрезе донеслось и в столицу, тем не менее, вы каким-то образом сумели добиться его согласия на выделение южных районов горной области в гражданское правление. Прежде, даже несмотря на мой рапорт государю, в ведомстве господина Валуева весьма скептически относились к этому прожекту. Теперь же дело практически решенное. Вы ведь об этом хотели меня спросить?