– Я слышал, – осторожно вклинился в разговор Вениамин Асташев, – что не все в окружении цесаревича довольны его увлечением датской принцессой. Его Императорское высочество Александр Александрович же, в силу своей… своего характера, непременно отказался бы помогать противникам союза его брата с Дагмар. Возможно ли, что княжна Мещерская попросту использовала тягу Александра к справедливости? В офицерских собраниях все еще муссируется слух, будто наследник не слишком ласково обошелся с нашим… с Германом Густавовичем.
– Вполне это возможно, Вениамин Иванович, – сделав еле заметную паузу, чтоб припомнить имя блестящего кавалерийского ротмистра, согласился Штиглиц. – И раз уж вы отличились столь светлыми рассуждениями, извольте предложить, как нам исключить великого князя Александра, а вместе с ним и молодого Лерхе, из этой камарильи?
– Довольно станет и того, чтоб о том узнала Мария Александровна. Герман не сочтет за труд написать своей покровительнице, княгине Елене Павловне, что не имеет отношения к маневрам начитавшихся романов девиц. Ныне они с императрицей дружны как никогда, – после нескольких глотков янтарного, пахнущего хмелем и летним ветром, пива речь старого генерала Лерхе стала гораздо живее, чем обычно. – Однако же и Надежду Ивановну нужно как-то оградить… Да-да. Оградить.
Якобсон спрятал мелькнувшую улыбку в усы и приосанился. Понял, что никто не собирается его бросать на произвол судьбы.
– Отправить ее на время в имение? – предложил он. – Пока все не уляжется.
– Боюсь, это невозможно, Иван Давыдович, – качнул головой дядя Карл. – Подле принцессы Марии Федоровны непременно должен быть кто-то от нас.
– Иметь представление о чаяньях молодой иностранной княжны было бы полезно, – осторожно согласился Гинцбург. Было заметно, что он впервые участвует в такого рода разговорах. Прежде столичные жители охотно пользовались деньгами банкирского дома, но не спешили принимать евреев, бывших винных откупщиков из Винницы, в свое общество.
– Быть может, мне еще раз встретиться с Надеждой Ивановной? – просто, чтобы не молчать, когда все обсуждают мою судьбу, сказал я. – Объяснить ей все?
– Я ей объясню, – зловеще пообещал Якобсон. – За это можете не беспокоиться. В нашей семье никакой эмансипэ не будет, покуда я жив.
Лерхе-старший довольно кивнул:
– А не в то ли имение, ты, Иван Давыдович, хотел доченьку отправить, что в приданное обещано?
– Мы на том не сошлись, – покачал головой интендант.
– Ну, уж теперь-то непременно сойдемся, – не согласился отец. Теперь я понял причину его радости, когда первая моя встреча с нареченной этак-то неудачно закончилась. И нисколько не сомневался, что Якобсону теперь точно придется добавить к приданному вышневолоцкие угодья.
– Господа, – поспешил отвлечь двух стариков от споров барон Штиглиц. – Я рад, что все препятствия к союзу двух прелестных молодых людей остались в прошлом. И все-таки предлагаю вернуться к делам. Мы еще не слышали мнения Карла Васильевича, по поводу Высочайшего благоволения к нашему Герману Густавовичу. Мне известно, что и… эм… Гораций Осипович, по моему примеру, принялся выводить средства из оборота, дабы иметь возможность участвовать капиталами в сибирских прожектах…
Гинцбург удивленно вскинул брови и тут же натолкнулся на снисходительную улыбку Александра Людвиговича. Учись, мол, студент. Информация – это наше все!
– Мы рассчитывали на то, что бумаги не увязнут в министерствах, – невольно копируя тон старшего товарища, но гораздо более прямо, прогудел бородатый банкир. – Это было бы излишне расточительно. Прелесть прожектов была в их определенности и быстрой оборачиваемости.
– Быстрой? – удивился я. В моих бумагах указывался срок окупаемости заводов в пять лет, а железной дороги – в пятнадцать. И, честно говоря, я сам в этом сомневался.
– Начнем с определенности, – ускользнул Штиглиц. – Карл Васильевич? Не соблаговолите?
– Охотно, Александр Людвигович, охотно. Тем более что с этой стороны нас никакие неожиданности не ожидают. Охлаждение же государя к нашему дорогому Герману не более чем игра. Александр, как вы знаете, чувствительный и совестливый человек. Однако же и он вынужден усмирять свои чувства в угоду политической надобности. Отсюда и удаление Германа из Царского Села, и проявление мнимого неудовольствия. Стоит лишь молодому Лерхе проявить себя в какой-либо иной, не связанной с цесаревичем Николаем области, и Высочайшее благоволение тут же вернется.
– Я рад, – без энтузиазма выговорил я. Нечто подобное я и ожидал. Уж слишком плохой актер принц Ольденбургский. – Тем не менее, мне хотелось бы знать, что господа банкиры подразумевают под быстрой окупаемостью?
– Да что вы, право, Герман Густавович, пристали к этой мелочи, – расправив влажные от пивной пены усы, воскликнул кавалерийский ротмистр. – Не довольно ли того, что ваши прожекты станут осуществляться?
– Отнюдь, – еле выговорил я, – Вениамин Иванович. Нет у меня уверенности в скорейшей прибыли с дороги, для которой еще и рельсы не начали делать. Не хотелось бы ввести в заблуждение уважаемых господ. Они ведь намерены существенные капиталы в это дело вложить…
– За это можете не волноваться, молодой человек, – решил успокоить меня барон. – В нашем обществе честное имя куда дороже денег ценно.
– Так и я о том, Александр Людвигович. И я о том. Какая тень на ваши имена ляжет, если мы акционерам пообещаем скорые дивиденды, а их не будет! Да и ваши деньги надолго в строительстве застрянут.
– Да где же застрянут? – заволновался Гинцбург. – Подписаться на акции дороги на миллион – это же таки не значит этот миллион тут же отдать.
– А что же это значит? – удивился я. Надеюсь, вполне достоверно удивился. Потому что уже стал догадываться, что за махинацию решили провернуть эти прохиндеи. Не зря же Рейтерн меня об облигациях предупреждал.
– Это значит, Герман Густавович, что мы с господином Гинцбургом готовы поручиться своим именем в благонадежности вашего предприятия, – опередил еврейского банкира Штиглиц. Судя по выражению лица управляющего Госбанка, разговором он был весьма недоволен. – Кто же иначе рискнет доверить капитал на строительство хоть чего-нибудь в дикой Сибири?
– Спасибо, – я даже ладонь к сердцу прижал, в доказательство искренности. – Огромное вам, господа, спасибо. Но какая же здесь прибыль? Согласно Уложению об Акционерных товариществах, подписка на участие – это выражение готовности выкупить заявленное число долей. Ни о каком участии в распределении какой бы то ни было, даже потенциальной прибыли, речь не идет. Или я что-то неверно понимаю? Я опасаюсь, что…
– Вот только не надо опасаться, – от волнения у Горация Осиповича прорезался яркий еврейско-одесский говор. – Таки мы должны опасаться. Не скажу за господина барона, а наш банкирский дом готов миллион серебром на ваши прожекты положить. А это таки немалые деньги, молодой человек!
– Миллион? – выдохнул я. – Всего? Да на один железоделательный завод нужно два, как минимум. А на дорогу и пятидесяти мало!
– Пятьдесят? – округлил глаза Асташев-старший.
– Это не так много как представляется, – неожиданно ласково улыбнулся Штиглиц. – Я добавлю еще миллион. Господа Лерхе тоже что-то вложат. По подписке что-то наберется. Но основное – это, конечно, займы. Придется выпустить облигации долгого займа под три процента. Их ныне охотно покупают в Европе.
– Так, а кто же станет выплачивать им заявленную прибыль, коли еще ничего нет?
– А вот господин Рейтерн и станет. Он так ратовал за частных железнодорожных строителей, такие с генерал-лейтенантом Мельниковым полемики учинял, что государь был вынужден особым рескриптом повелеть, чтоб акционерным обществам по пять процентов дивидендов из казны выплачивалось на вложенное, со дня начала изыскательских работ. Да и наш друг… Гораций… эм… Осипович гарантии дает, что в Париже, через их банка отделение, облигации наши с изрядным привеском сторгует.
В мое время подобные схемы проворачивали с использованием государственных гарантий. Некая, близкая по духу главе администрации, организация получает от региональных властей гарантийные обязательства. Конечно, под замечательный проект. Что-нибудь этакое нанотехнологичное или инфраструктурное. И с ними тут же бежит в импортные банки за кредитами. Разве можно сравнивать их два процента годовых и наши двенадцать? В итоге, иностранные деньги тут же расползаются по русским банкам в виде вкладов, а с чиновничьей братией начинается длинная и нудная переписка. Государевым людям положено интересоваться ходом выполнения перспективного проекта, но денег хочется еще больше. А «домашней» фирмочке не до проектов. Они заняты собиранием процентов по вкладам и распределением относительно честно нажитого между заинтересованными лицами. Грубо говоря – пилят и оттаскивают.
Причем, с точки зрения закона, – никакого криминала. Найдется десять тысяч причин, мешающих начинать воплощать гениальный замысел в жизнь. Так что теперь, капиталам просто так пылиться? Деньги должны работать! А что, «благодаря» таким нано-прожектерам нормальные люди на поддержку государства могут уже не рассчитывать, так понятливее нужно быть! Смекалку проявлять вовремя. Откаты разными словами могут быть названы…
Однако такой откровенный грабеж казны в моем, двадцать первом, веке неминуемо привел бы в Лондон на постоянное место жительства. А, если еще и не поделиться вовремя, так и к самоубийству шарфом. Здесь же банкиры совершенно спокойно это обсуждали, не опасаясь никаких последствий.
Совесть взбрыкнула слегка, но Герочка тут же с ней договорился. Объяснил, что казенные выплаты пойдут на благое дело. Дорога-то нужна! Сама Империя добралась бы до Сибири только лет этак через двадцать или тридцать.
– У вас в… Томске? Я правильно помню? Да, в Томске нынче же откроется отделение Государственного банка. Необходимые распоряжения я уже отдал. Для вашего прожекта будет открыта кредитная линия, коя будет восполняться за счет продажи облигаций в Европе. Так что стройте себе на здоровье. Оговоренная с вашим батюшкой доля станет переводиться на ваши счета. Для нового вашего банка также все будет весьма и весьма благоприятно.