Нужно сказать, что мои датчане, которые всю зиму продолжали небольшими группами по пятьдесят – сто человек прибывать в карантинный лагерь в Томске, пользовались неустанным вниманием господина Солодовникова. Он организовал и места для их временного, на случай холодов или буранов, пребывания, оплачивал из казны наместничества их питание в пути, следил, чтоб притрактовые ухари несчастных иностранцев не смели обижать. Понятно, что потом мы гасили все его расходы с тех счетов, что были специально открыты на деньги принца Ольденбургского. Но сам факт того, что он не счел за излишний труд вообще этим заниматься, нельзя не отметить.
Не самый, надо признать, плохой штат. Не ошибусь, если скажу, что когда я только-только прибыл начальствовать в Томск, вообще не мог ни на кого положиться. Теперь же у меня было все, о чем я тогда только мечтал. Высокое покровительство, верные соратники и друзья и четкое осознание того, что должен делать.
Единственное отличие – два с половиной года назад я был практически наиглавнейшим никому особо не подотчетным администратором на огромной территории, а теперь у меня был прямой и непосредственный руководитель. Только это меня нисколько не пугало. Не всегда же и в той, прежней, жизни я был губернатором. Чуть не с самых низов приходилось подниматься. Кланяться в пояс, допустим, не приходилось, а вот льстить, хитрить и изворачиваться – постоянно. Иначе нельзя выжить в той банке с пауками. Система управления государством новой России досталась от эпохи СССР замечательная, но, как любил приговаривать мой наставник, от человеческого фактора так и не нашла способа избавиться. Продвигают вверх в первую очередь не самых способных и радеющих за отчизну, а верных и исполнительных…
Сейчас же я оказался вообще практически в идеальном положении. Великий князь Николай Александрович понимает, что нужно что-то делать, но не ведает – что именно. И потому полностью полагается на меня. Если не лезть особенно в политические дела, не встревать в военные и не ссориться с генералами, так и Никса препятствий моим трудам чинить не станет. Особенно, если рост экономики распространится на весь регион, а не останется исключительным признаком Томской губернии с губернатором Лерхе во главе.
Определенные опасения, тем не менее, были. Есть определенные минусы в этаком вот подчиненном положении. Тем более, в подчинении у наследника престола Империи! Ведь его-то деятельность, а значит и мою, столичные вельможи из внимания нипочем не выпустят. И любая промашка, любая, с муху, ошибка немедленно будет раздута до размеров не слона даже – мамонта. Найдутся доброжелатели, которые и причину не преминут указать. Скажут, дескать, зря цесаревич к себе этого прохиндея Лерхе приблизил. Нет чтоб какого-нибудь умудренного опытом, годами беспорочной службы доказавшего… Вот этот мальчишка и натворил дел…
С другой стороны, любой успех, и обо мне тут же позабудут. Станут говорить, мол, это же наследник Николай! Никто и не сомневался! Этакой-то талантище!
Благо, опасения – это еще не страх. Это повод быть осторожным и не забывать стелить соломку в нужных местах. И надеяться, что Никса не выдаст, а ретрограды не съедят. А что грядущие успехи моему покровителю припишут, так и Бог с ними. Я же не ради чинов или орденов это все затеял. Я по другим причинам.
В общем, решил работать без оглядки на последствия. В крайнем случае, опыт деятельности вне государственной службы у меня уже был. Никогда не поздно все бросить и заняться практически чистой коммерцией. Тем более что денежные дела и не помышляли о том, чтоб совсем меня оставить.
Тринадцатого апреля, три дня спустя окончания торжеств по случаю прибытия нового наместника, стало известно, что в столице утвержден устав судно-сберегательных касс при Госбанке Томского губернского правления. Собственно, принимать деньги под гарантированные Империей шесть процентов годовых, по словам местного управляющего, князя Кекуатова, должны были начать только в мае. Но сама возможность положить в надежное место, по сути, дать государству в долг свои сбережения и получать стабильный доход, ничего при этом более не делая, необычайно взволновала сибиряков.
Нужно еще учесть некоторые особенности сложившегося на весну 1866 года положения. Особенно вспыхнувший пару лет назад в Томске строительный бум, благодаря которому в экономику края оказалась инвестирована огромная сумма. А также тот факт, что вообще уровень доходов у жителей губернии существенно вырос, чему немало поспособствовали два подряд неурожайных года в соседних губерниях. Теперь томичи могли себе позволить делать больше покупок. И, нужно признать, позволяли. Однако потребление товаров все равно существенно отставало от роста сбережений. Большинство все еще опасалось тратить деньги на товары, без которых вполне можно было бы обойтись.
Это я к тому, что, как только сведения о возможности и деньги сохранить, и прибыль получать распространилась в народе, городское отделение Госбанка стали ежедневно осаждать сотни людей. Ажиотаж едва не перерос в бунт с дракой и, как естественный итог – вмешательство дежурной казачьей сотни, когда кто-то, обладающий чрезмерной фантазией, догадался брякнуть, что будто бы в кассах примут только первую сотню обратившихся. Изобретатель еще предлагал за малую мзду внести нуждающихся в число счастливчиков, и кто-то даже ему поверил. Благо развернуться предку незабвенного товарища Бендера не дали – пара дюжих жандармских унтеров подхватила местного комбинатора под локти и свела в тюремный замок. А листы с фамилиями, которыми тот потрясал в доказательство своих слов, полицмейстер Стоцкий на глазах толпы порвал в мелкие клочки.
И несмотря на все эти события, какое-то чудное, непривычное для избалованного вниманием банков жителя века глобализации, ожидание бесплатного счастья, Великой Русской Мечты, халявы, готовой вдруг, словно манна небесная, просыпаться над столицей губернии, оказалось заразительным не только для простых обывателей, но и для сравнительно более обеспеченных горожан. Дело, труд по извлечению прибыли, тяжелая работа, результатом которой мог стать лишний принесенный домой гривенник, так ценимые в торговом Томске прежде, вдруг стали второстепенными. Теперь каждый, от гимназистов-скаутов, вновь появившихся в моей приемной, до первогильдейских купцов и офицеров губернского батальона, только тем и занимались, что подсчитывали свои потенциальные и – главное! – легкие прибыли. Всего-то и нужно было, что подождать! И никому ведь, ни единой живой душе, и в голову не пришло, что государство может никогда и не вернуть эти самые вклады. Простить народу собственные долги, как это не один раз было в эпоху СССР…
Теперь представьте мое удивление, когда с точно такими же, аккуратно выписанными в блокнотик, цифрами ко мне явился Карбышев. Вот уж никогда бы не подумал, что эпидемия халявы способна заразить и моего секретаря.
– И что с того? – выслушав Мишу, недовольно поинтересовался я. Тут же отметив некоторую растерянность на лице поручика жандармерии в отставке. Он застал меня не в самый удобный для обсуждения банковских вкладов момент: опираясь на жилистое плечо Апанаса, я пробовал ходить по комнате. И был жестоко разочарован своими «успехами».
Пусть валяться целыми днями в постели, будучи одетым только в напоминающую саван простецкую ночную рубаху, я больше себе не позволял и был теперь готов принять гостей в достаточно приличном виде. Все ж таки оказалось неприятно показаться на глаза секретарю растрепанным, выбившимся из сил и мокрым от пота, как скаковая лошадь. И всего-то от четырех проделанных по спальне шагов!
Вот он и гадал тогда, чем же именно вызвано мое неласковое обращение? Тем, что застал меня в… скажем так, не самом парадном виде, или все-таки сделанными им расчетами.
– Пойми, Миша! Деньги – это зло! И было бы логичным отдать это зло в чужие руки. Однако, как честные христиане, мы с тобой просто обязаны с этим злом бороться. Например, заставлять это чудовище работать, принося пользу нам. То есть – добру. И не кажется ли тебе в некотором роде малодушием переваливать свой святой долг на чужие плечи?
– Никогда не думал об этом в таком аспекте, – нахмурился Карбышев. – Вы это серьезно, ваше превосходительство? Это не шутка?
– Какое там… – я практически рухнул на кровать, и пришлось пару секунд пережидать, пока в глазах перестанут водить хороводы черные пятна. – Какое! Я вполне могу допустить, что Отечество наше найдет применение твоим деньгам. В конце концов, проводимые ныне реформы способны поглотить гигантские, не побоюсь этого слова – колоссальные, средства. Однако же, Миша! Как же ты не поймешь?! Сберегательные кассы – удел слабых и ленивых людей. Тех, кто не способен более ни на что иное.
– Вот как? – порозовел секретарь.
– Именно так, Миша! Ну задумайся! Возьми вот и сочти прямо тут. Сколько ты станешь получать процентов, ежели просто купишь сотню десятин земли где-нибудь в окрестностях Колывани и станешь сдавать ее в аренду хотя бы тем же голштинцам?
– Так как же это счесть, Герман Густавович? – удивился тот.
– Да просто! Очень просто! Ты же хозяином будешь, и плату ты сам же назначать станешь. Потребуешь десятую часть урожая, никто и спорить не решится. А сколько зерна со ста десятин? А десятая часть от того? А ежели продать не осенью по пятьдесят копеек, а весной по семьдесят?
– Сто пудов с десятины… – забормотал секретарь, вписывая в блокнотик свои расчеты. – Сто десятин… Так это что же, ваше превосходительство? Можно и семьсот рублей получить за один только год?
– Тебе виднее, – угрюмо пробурчал я. – Я же не вижу твоих записей.
– А землю купить по полтора рубля за десятину… – словно не слыша меня, продолжал удивляться Карбышев. – Это сто пятьдесят за сто… Ну отнять еще за амбар и извоз… Так и после того – изрядно!
– Так это же работать надо, – криво усмехнулся я. – Бегать. Бумаги оформлять, с людьми договариваться. В кассу-то пару ассигнаций куда как проще сунуть!