– Насады большие? Отставать, наверное, от парохода станут?
– А и станут, да не слишком. Оська, поди, хоч лоции бумажные и бережет, а однова без толку гнать машину не станет. Никто прежде, поди, в Бийск на машине не ходил еще… А суда, ясно дело, большие. На кой мне на Оби-то матушке лодки малые. Чай не рыбу рыбалю.
На том и договорились. Уже через неделю мой флот увеличился на пять действительно больших, палубных, с огромными – в половину хоккейной коробки – парусами, «фрегатов». Только их причаливание к пристани я пропустил. Занят был. С Кретковским общался. Очень уж интересная комбинация получалась.
Нужно сказать, что письма, призванные спасти жизнь Наследнику, я написал в тот же вечер. Четыре. Константину Победоносцеву – одному из любимых и уважаемых воспитателей Николая, что особо ценно, окончившему на пять лет раньше то же Училище правоведения, что и Гера Лерхе. Мы как бы были хорошо знакомы, и я мог быть уверен, что он не выбросит послание в мусорную корзину, не читая.
Второе – Ее Императорскому высочеству, великой княжне Елене Павловне. Несколько другое по содержанию, но по той же причине, что и первое – она хорошо ко мне относится и должна принять изложенную в тексте версию близко к сердцу. При ее связях и влиянии добиться аудиенции у императрицы легче легкого.
Третье – собственно императрице. Честно говоря, собирался писать царю. Но не смог. Не нашел слов, чтоб одновременно пресмыкаться, как сейчас это принято, перед величием императора, и докладывать о «заговоре».
Четвертое тоже адресовал не тому человеку, кому изначально собирался. Была идея отправить мою «кляузу» своему непосредственному шефу – министру МВД. Но сразу от нее отказался – не тот это человек, чтобы рискнуть настаивать или поддержать меня в разговоре с императором. Тем более что было еще два кандидата – князь Василий Андреевич Долгоруков, начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии – близкий друг Александра II и Николай Владимирович Мезенцев – восходящая звезда тайного сыска, начальник штаба Жандармского корпуса.
В конце концов, остановился на князе. Здесь реакция получателя меня интересовала в последнюю очередь. Четвертое письмо должно было показать – я сделал, что мог, доложил, куда следует. В то, что донесение Долгорукому будет расследовано без прямого указания царя, я нисколечко не верил.
Три первых я тщательно запечатал и подписал адреса. Последнее подписал, но запечатывать не стал. И пригласил к себе жандармского майора.
Тот явился с таким выражением лица, будто я специально подсунул ему «пустышку» вместо такого многообещающего польского заговора. И явно Киприян Фаустипович готовился к моим нападкам, которых, к вящему его удивлению, так и не последовало.
– Завтра поутру, господин майор, я отправляюсь на юг Алтая, – начал я свою речь. – Однако прежде чем отбыть, передам в почту несколько посланий. Одно из этих писем вы должны прочесть. После я объясню вам – почему делаю это. Прошу.
Подвинул открытый конверт жандарму и впился глазами в его лицо. Знал, что уж кто-кто, а этот тип отлично владеет собой, но очень хотелось отыскать хотя бы тень удивления на крысином лице.
«Ваше превосходительство, господин генерал-лейтенант, – писал я. Это была наиболее сухая и деловая версия из всех четырех, но она же лучше других отражала суть моих посланий. – Во время последнего на меня покушения, о котором я имел уже честь докладывать своему руководству и министру внутренних дел, его высокопревосходительству господину Валуеву, и его превосходительству генерал-губернатору Западной Сибири Дюгамелю, я на некоторое время оказался с одним из злоумышленников, беглым ссыльным поляком, наедине. Убийца был смертельно ранен и не счел нужным что-либо от меня скрывать. С его слов выходит, что при Высочайшем дворе существует заговор сочувствующих польским бунтовщикам господ. Своей целью они выбрали священную особу Наследника Престола, Его Императорское высочество, цесаревича Николая. Дело касается его Высочайшего здоровья. Пользуясь исключительной ветреностью лейб-медика Шестова, сочувствующие польским бунтовщикам господа, возможно, имеющие также польские корни, убедили царскую чету в полном физическом здоровье Наследника. В то время как…»
Далее шли скучные описания хворей Николая и то, как «злыдни» это от царя скрывают. О том, что во время европейской прогулки царевичу будут еще больше портить здоровье, назначая процедуры, только ускоряющие течение болезни. Об акклиматизации я благоразумно писать не стал, но указал, что заговорщики очень опасаются медицинского осмотра пациента Здекауэром или Пироговым, ибо это немедленно раскроет их коварный замысел.
– Ну и что мне прикажете теперь делать, ваше превосходительство? – устало выдохнул жандарм, откладывая лист бумаги.
– Бежать писать Мезенцеву, конечно, – одними губами улыбнулся я. – Неужели вы верите, что князь рискнет хоть что-нибудь сделать? Только, прежде чем откланяться, послушайте еще вот что. Рекомендую в вашем рапорте Николаю Владимировичу все-таки усомниться в существовании заговора. Укажите, что это легко проверить, устроив серьезное исследование состояния здоровья цесаревича. Здекауэр, Пирогов… возможно, еще несколько внушающих доверие имен…
– Так заговор имеет место быть, или это все ваши… домыслы? – прищурился майор.
– Давайте договоримся так, Киприян Фаустипович, – поднял руки я. – Если после консилиума ничего сколько-нибудь серьезного не выявится – вы свалите все на меня. Если же Наследник действительно болен… Ни о каких оправданиях речь не зайдет.
– То есть, вы, ваше превосходительство, действительно знаете, что Николай Александрович… гм… не совсем здоров?
– Абсолютно точно.
– И откуда же это стало известно?
– Скажем так… Мне об этом сообщили. И попросили озаботиться.
– И вы согласились?
– Как видите.
– Вас не пугают последствия? Представьте на секунду, что все это, – Киприянов ткнул длинным узловатым пальцем в конверт, – чья-то сложная игра! А виноватым объявят именно вас.
Я развел руками и улыбнулся. Потом взял письмо, вложил в конверт, заклеил и положил в стопочку к остальным трем.
– Вы сумасшедший, – наклонившись в мою сторону, через стол прошептал жандарм. – Вы безумец, но отчего-то я вам верю. Но вы хотя бы представляете, что своим рапортом Мезенцеву, я… Господи! Если это даже половина правды, князь не усидит на своем месте и одного лишнего дня! Но вы-то! Вы! Вы заставляете меня слепо идти…
– Идите, господин майор. Идите. И считайте меня своим поводырем.
Орден для поводыря
Огромное спасибо господам Алексею Герасимову (Сэй Алек), Евгению Орлову, Павлу Ковшику, Сергею Гончаруку, Владимиру Игрицкому, и сударыне Александре Андреевой за неоценимые советы и помощь в поиске информации.
Всегда любил Алтай. Влюбился с первого взгляда, едва увидел его неистовые бирюзовые реки и серые, с ржавыми и белесыми потеками, камни. Ну и конечно – сосны. У нас, на севере Западной Сибири, сосны обычные. Пусть тоже величественные, кучерявые и стройные, но все-таки блеклые какие-то. На Алтае же сосны золотые. Стоит выглянуть солнцу – и бор вспыхивает, блестит. Словно и не деревья это, а столбы, поддерживающие гигантский купол общемирового храма.
Впервые попал в горы еще юношей. Летом, после получения аттестата, отправились с отцом в турпоездку по Чуйскому тракту. На новеньких блестящих «Жигулях», радуясь солнцу и ветру, не задумываясь ни о чем. От Бийска до Кош-Агача. Хотели и дальше на юг, но в Акташе нужно было брать пропуск в пограничную зону, а во времена СССР это было не так просто сделать.
Бывал и потом несколько раз. После малахольного переворота, когда КПСС стало нельзя, а порнуху по телевизору можно, Республика Алтай стала какой-то донельзя национальной. Высшие посты в Горно-Алтайске быстренько поделили старшие семьи теленгитов и алтайцев, которые тут же радостно распродали «в аренду» самые вкусные места горной страны новосибирским и барнаульским коммерсантам. У северного берега Телецкого озера, где я еще застал огромные травянистые луга и лес, отражающийся в воде, понастроили шикарных домов отдыха и пансионатов. У причалов появились современные моторные катера и яхты. Говорят, из озера все еще можно пить, но я бы не рискнул.
Окрестности озера Манжерок тоже преобразились. Не знаю, ищет ли кто-нибудь в этом на половину заросшем камышами бассейне для купания отдыхающих, знаменитые «чертики» – водяные орехи, и если ищет, то находит ли? Или после постройки горнолыжного спуска там даже рыба перестала водиться? Сие мне не ведомо. Совещание по вопросам вскрытия и выставления на торги концессий на разработку месторождений из Госрезерва проходило там зимой. Да и не до рыбалки было. Утром – пара докладов. Потом коньяк и горные лыжи. Вечером банкет.
А мне всегда хотелось плюнуть на все, бросить в багажник «Лексуса» палатку со спальником и рвануть в горы. Куда-нибудь, где нет назойливых туристов, не ловит сотовый и не продают мед. Где в чистых хрустальных ручьях живут маленькие стремительные рыбки, а в небе парят огромные орлы…
Понимал, что это только мечта. Что бесконечные дела не отпустят и там, что спутниковый «Ирис» ловит везде. Но сама возможность этого как-то грела давно проданную золотому тельцу душу.
Как там, в рекламе какого-то французского авто? «Не в этой жизни»? Вот уж – точнее не скажешь.
Кто же знал, что всего через три месяца после моего, так сказать, нового рождения в новом теле и мире я окажусь на Алтае. С палаткой, скруткой из жестких солдатских одеял и верхом на капризной кобыле по кличке «Принцесса». Ни сотовой, ни спутниковой связью здесь и не пахло. В реках полно рыбы, в небе – орлов. На скалах нет-нет, да показывались надменные круторогие козлы, а в распадках изредка шуршали кустами косули. И ни одного туриста на тысячу верст вокруг. И мед никто не продает, даже если очень хочется. Вот куда, едрешкин корень, приводят мечты…