Похожее, но без серебра на ножнах, оружие казаки презентовали и Принтцу. Тот обрадовался и растрогался, полез целоваться к Безсонову. Вроде и выпили всего рюмки по три.
Потом принесли ружья. А следом за загруженными древними карамультуками солдатами прибежали Гилев с Хабаровым. Поздравили, выпили, закусили и стали требовать отдать допотопный огнестрел им. Рассказал им, в качестве анекдота, историю про индейскую национальную избу – фигвам. Они посмеялись, переглянулись, и предложили выкупить трофеи. Не деньгами, так порохом и съестными припасами. И углем пообещали крепость на год обеспечить. Корнилов, на правах офицера, остающегося начальником русского форпоста, согласился.
Уточнил, что одну аркебузу оставлю себе. Никто не возражал. Всей честной компанией пошли выбирать. Конечно, не сразу. Купцы показались Баркову отвратительно трезвыми, а Безсонову очень захотелось выпить с Гилевым за победу. Подозреваю, ему все равно было с кем и за что пить. Три или четыре малюсенькие рюмочки не оказали никакого влияния на богатыря, и он этим обстоятельством был всерьез опечален.
– Иди, Василий, выпей со мной, – приказал он купцу. – За нашу славную баталию и за господ Андрея Густавочича и Германа Густавочича.
Судя по неловкому языку, сотник все-таки недооценил коварство хлебного вина. А заодно здорово повеселил нас с Принтцем.
Шустрый Хабаров метнулся к импровизированному столу и набулькал «лекарства». Серебряные походные стаканчики инородца совершенно не впечатлили, и, ничтоже сумняшеся, он выбрал оловянные солдатские кружки. Безсонов даже крякнул в знак согласия.
Солдаты так и стояли, рты пораскрыв, возле относительно аккуратно сложенных пищалей. Причем даже пытались принять стойку «смирно». И все потому, что с другой стороны кучи, порозовев от смущения, вытянулся пожирающий глазами капитана фельдфебель Цам. А вот сам Принтц на иудейского унтера никакого внимания не обращал.
– Взгляните, Герман Густавович, вот на этот экземпляр, – тыкал кончиком дареных ножен Андрей Густавович. – Чудная! Не побоюсь этого слова – чудесная схема спускового устройства. Насколько же прихотливо должен действовать разум неведомого китайского мастера, выдумавшего этакую… гм… бесполезную бессмыслицу.
– Зато каков ствол! – уже догадываясь о причине заинтересованности томского фельдфебеля, не мог не заметить я. – Это же настоящая ручная пушка! Вы лишь представьте, любезный Андрей Густавович, сколь много в этакую-то мортирку можно пуль шомполом забить!
Я отгадал. Щеки Цама побагровели, а глаза стали из просто грустных несчастными.
– Тем не менее, ваше превосходительство, сколько же труда было вложено в украшение этого сомнительной военной ценности приспособления. Полагаю, приобретение сей аркебузы в коллекцию, спасет не одну жизнь. Избави вас, уважаемый Герман Густавович, от попыток выстрелить из этого…
– Ваше благородие, – вклинившись в паузу, пропищал провинившийся унтер-офицер. – Господин штабс-капитан…
Мимо пробежал Артемка с новой порцией жареного мяса. А за ним, дергая казачка за рукав и рассерженно шипя, – отец Павел. И видимо, что-то очень уж интересное священник пытался втолковать отмахивающемуся от приставаний Артемке, что в их разговор немедленно ввязался врач.
– Ну, за фузею-то грех не выпить! – зычно объявил Безсонов, запихивая под мышку выбранный мной экземпляр. – Фадейка, ирод! Где ты там? Господа пищаль выбрать изволили, а ты вина не разлил ищще? А ну как передумают батюшки наши начальники, на твое невежество глядючи?!
– Чичас, чичас, – засуетился Хабаров.
Между тем, иеромонах оставил в покое моего денщика и направился прямиком к Цаму. К моему удивлению, за ним последовал и Барков.
Пока низкорослый купец разливал, явились мужички. Собрали разложенные на траве ружья и потащили упаковывать добычу для перевозки.
– Василий Алексеевич, – позвал Гилева Принтц. – Поделитесь соображениями. Вам это железо для каких целей понадобилось?
– Так для торговых, ваше благородие, – оскалил зубы прирожденный первопроходец. – Туземные калмыки жену готовы продать за самую плохонькую фузею. Так что знатный торг у нас выйдет!
– Избави Боже, – шутливо перекрестился капитан. – Под страхом смертной казни не решился бы огонь вести из этого… Только и пользы, если в качестве экспоната в музеум.
– Ура! – с чего-то воодушевился сильно охмелевший сотник, поднимая свою кружку.
Выпили. Лук кончился, и как всегда – когда именно его и захотелось. Правда, мяса на бочке было уже так много, что куски стали валиться на землю.
Отец Павел и у томского фельдфебеля своего не добился. Стоял там, огорченно и растерянно хлопая небесно-голубыми глазами, и не знал, кого еще побеспокоить. Да на пьяненьких нас посматривал укоризненно.
– Андрей Густавович, а чего это солдаты тут столбами выстроились? – наконец решился я удовлетворить свое любопытство.
– Солдаты? – деланно удивился капитан. – Где же вы, ваше превосходительство, здесь солдат видите?
– А эти? В мундирах…
– Только что, в мундирах, – поморщился жестокий командир. – Еще могут ямы рыть. Или тяжести носить. А вот служить… Разве солдат Русской императорской армии может по горсти пуль в ружье шомполом забить? Так что…
– Да полноте вам, – вступился я за молодых евреев. – И на старуху бывает проруха. Назначили бы им урок, а унтер и исполнит… Пока же, в дозор их, что ли, отправить…
– Кого-то еще ожидаем? – блеснул глазами Принтц.
– Ну… О циньской крепости все размышляю…
– Разумно, – мгновенно понял суть проблемы разведчик. – Цам? Слышал распоряжение господина генерал-майора? Исполнять! Об уроке этим… криворуким, после поговорим.
– Точно так, ваше благородие! – обрадовался фельдфебель. – Спасибо, ваше превосходительство!
– Отличным офицером мог бы стать, – поморщился Принтц. – В бою голову не теряет, и разумом не обижен. Жаль – иудей. Ему бы учиться…
– Составьте список отличившихся, – посоветовал я. – Постараюсь представить к наградам. Быть может кавалеру будет позволено…
– Непременно, – улыбнулся офицер. – И в своем докладе особо отмечу. Эй, доктор! Что там у вас?
Барков охотно подошел. И попа, чуть ли не силой, притащил.
– Отче вот наш скандалит, – поделился с хитрым прищуром врач. И икнул. – Утверждает, что среди погибших инородцев были христиане.
– Земля им пухом, – всовывая новую рюмку нам с капитаном в руки, прошелестел Хабаров. – За Царствие Небесное!
– И что с того?
– Желал бы обряд совершить. Отпеть, значит.
– И что же ему мешает?
– Так там шаманы туземные камлают. Он опасается, что теленгиты возражать станут. Просит отделить тела христиан…
– Да ну что вы, в самом деле, – всплеснул руками Андрей Густавович. – Честный отче! Их там никак не меньше трех рот. Что же это! Прикажете всех переворошить?!
– Так и я говорю, ваше благородие, – обрадовался Барков. – Говорю, бросьте вы, отец Павел, ерундой-то маяться. Отпевайте всех сразу. Господь Всемогущий и сам агнцев от козлищ отделит!
– И то верно. А казаки присмотрят, чтоб инородцы не посмели вас обидеть.
– А-а-а-хде это наши, мля, боевые товарищи? – заревел обиженным медведем Безсонов, распугав рассевшихся на бастионах ворон. – Хде, итить, доблестные засра… зайсанцы?! Что же это?! Они с нами чашу за победу русского оружия да за отцов командиров поднять брезгуют?
При этом распоясавшийся сотник размахивал десятикилограммовым фальконетом так, словно это была дирижерская палочка.
– А-а-р-ртемка! А ну тащи этих, союзникав сюды! Счас-то мы их поспр-р-р-ашаем, повыпы-ы-ытывам, че это они, мать, нас игрируют!
Денщик нерешительно взглянул на меня и сорвался с места, только получив утвердительный кивок.
– Полезно, – согласился Принтц. – Весьма, знаете ли, скрепляет дружбу…
– Народов, – хихикнул я, протягивая руку к насыпанной прямо поверх «шашлыка» новой порции луковых перышек. – Во! А это еще что за чучело?
Так и застыл с пучком торчащей изо рта травы, разглядывая нового персонажа на нашей сцене – непонятного дядьку в чудной одежде, которого посланные за князьками казаки притащили «заодно».
– А это, господин генерал, судя по зверятам на… гм… халате, субалтерн-офицер китайской армии, – любезно поделился наблюдениями штабс-капитан. – Тайджин.
– А откуда же он тут взялся?
– Сие мне неведомо, – развел руками мой собеседник. – Но не его ли вы ожидали увидеть?
– Артемка? Ты откуда это чудо-юдо выкопал?
– Так ить, вашество, Герман Густавович, они приехали, да и ну на калмыков наших руками махать. Те и на коленки брякнулися. А туточки и мы с ребятами. Неча, мол, нашенских инородцев сапогами иноземными пихать. На то теперя только у господина губернатора воля. А ихнняя пацанва с вилами наступила. Так мы это…
– Договаривай, чего уж там? – сквозь всеобщий хохот, смог выговорить я. – Живы хоть?
– Дышуть вроде, – сконфузился от повышенного внимания денщик. – Мы их пока там положили, на валу…
– Этих немытых все больше и больше! – собирая глаза в кучу, посетовал сотник. – И, шоб их, все трезвые! Непорядок!
Китайский офицер едва-едва доставал богатырю до груди.
– Пей, на, – всовывая край кружки между зубов пленного, потребовал Степаныч. – За Рассею-матушку!
Незваному гостю не оставалось ничего другого, как глотать обжигающую жидкость.
– Ну-ну, – ласково приговаривал добрый казак. – Не торопись. Подависся еще, в попыхах… Эй, да развяжите ему ручонки-то. Нехай сам посудину держит. Виш, как нравится угощение-то нашенское! Поди, я китаезу в няньки не нанимался.
Артемка тоненько и как-то коварно хихикнул, разрезая накрученные на запястья вражины веревки. И сразу отскочил. А китаец в тот же миг оттолкнул солдатскую кружку ото рта и, что-то хрипло проговорив, ударил Безсонова кулаком в грудь.
– Экий ты… Забияка, – обрадовался сотник. И отвесил стоящему в какой-то нелепой позе маньчжуру легкую оплеуху. Конечно – легкую, по его, Степаныча, меркам. Гостю этого вполне хватило, чтоб кубарем покатиться прямо под ноги доктора Баркова.