В гостевую пришел грустный и задумчивый. Наскоро умылся и сел за приветливо парящий яствами стол. Меланхолично отломал ногу запеченного гуся.
И разозлился. Вот суки! Предупреждал же! Еще голопуповских стукачей телеграфных предупреждал — о моем приезде вперед не сообщать! Сдали! Иначе откуда птица на столе? Нетути в постатейной росписи почтовых и ямских станций такого параграфа: гусь печеный с гречкой — одна штука. Гера подсказал, что и Гинтар, с его маниакальной скаредностью, не стал бы заказывать дорогого блюда.
Лизоблюды, блин! Пусть попробуют денег за угощение не взять! Прокляну!
Под ехидненькие смешки отстраненного теловодителя остыл так же быстро, как вспыхнул. Факт задолизания следовало ожидать и заранее придумать, как на него реагировать. А я прикладной лингвистикой полдороги занимался — слушал, как говорят люди в этом столетии, вылавливал новые слова… Филолог, блин…
Аппетит пропал. Налил себе чаю из пузатого, до рези в глазах начищенного самовара. Вновь огорчился — на других станциях чайные церемонии обходились без дорогостоящих атрибутов. Уже и любимый напиток в горло не лез…
— Гм… хр-р… — Безсонов прочистил горло и осторожно начал важный для него разговор. — Задача у меня, Герман Густавович.
— Мм? — не слишком оптимистично получилось. На столе нашлось блюдце с неровно нарубленными желтоватыми кусками сахара. Так-то я чай не сладкий привык пить, но тут аж рот слюной наполнился, так захотелось. Вгоняют в растраты, сволочи. За все рассчитаюсь…
— Давеча на дороге… Последнего-то душегуба вы живым, что ли, застали?
Хотел Гинтара обвинить в убийстве? А вот фиг. Мне старик самому дорог. Как память.
— Допустим.
— Чую я, вы и вопросы варнаку задавали?
Ух ты! Вот тогда мне стало действительно интересно.
— Конечно.
Сотник непроизвольно дернул подбородком, словно хотел оглянуться — не подслушивает ли кто.
— У его превосходительства, генерал-губернатора Александра Осиповича Дюгамеля, есть знакомец один. Сослуживец по кавалерийскому полку…
Сибирский богатырь сделал паузу и взглянул прямо в глаза. Знакомая фигня. Все указывало на то, что он наконец переступил свой Рубикон. Выбрал свою стаю. Дальше должна была последовать информация, способная утвердить меня в том, что он — мой.
— Сам-то генерал-лейтенант быстро вверх пошел, а приятель евойный так на интендантских майорах и остановился. Да только не позабыл генерал майора… Как смог, пристроил…
Жаль, Господь не дал умения читать мысли. Терпения не хватало слушать эту «нет повести печальнее на свете»…
— У майора жена из местных. Из Бердского острожка.
Я кивнул. О Бердске раньше слышал. Там спутники для Роскосмоса делают.
— Родитель ее, Игнат Порфирьич Караваев, мукомольную мануфактуру и поныне в острожке содержит. Там место верхнее, ветреное…
Вон оно что, Михалыч! Наступало самое время, чтоб продемонстрировать казаку: его посыл понят и принят:
— Капитолий Игнатьевич Караваев ей старшим или младшим братом-то приходится?
— Младшим, Герман Густавович. Она, говорят, заместо мамки ему была…
— Лихо она. Из мельниковых детей — в майорши…
— В баронессы, ваше превосходительство.
Мне уже пора было догадаться. Сам же юморил, что в Томске не так много баронов. А барон, да еще майор, наверняка так и вовсе один. Тот, который полицмейстер.
— Вот и думаю я, что, случись какая неприятность с шурином евойным, сильно осерчать может майор. Глядишь, за перо возьмется али на телеграф побежит…
— In diesem riesigen Land alle Bewohner sind eine große Sippe[10], — глухо прорычал Гинтар. Значения разведданных он, конечно, не понимал, но угрозу для меня чувствовал.
— Здесь пока не так много людей живет, — ответил я слуге. И поспешил возобновить разговор с Безсоновым: — Опасный промысел шурин выбрал. По краю ходит. Всякое может случиться, может и сам случайно себя выдать да сбежать. А беглый — он и есть беглый. Долг властей беглеца отловить и в допросную привести. Верно говорю?
— Как водится, — кивнул Степаныч. Куда я клоню, он еще не понял, но пока все сказанное легко укладывалось у него в голове.
А я веселился в душе. Такой подарок! Сказочный, царский подарок. Сотник-то думал меня предостеречь от неприятностей, а вышло попросту подарить мне полицмейстера Томска с потрохами. И с приятельским отношением полномочного представителя… тьфу, генерал-губернатора.
— Вот найдется добрый человек, что из уважения к баронессе упредит братика ее. Скажет, мол, новый-то немчура до всего дознался. Душегубов на тракте повязал да железом каленым спрашивал. Те и сказали. Озлился начальник губернский — жуть как! А, Астафий Степанович? Может такое случиться?
— Да запросто, Герман Густавович, — поморщился гигант. — Нынче-то народец гнилой пошел. За серебряную монетку и не на то готовы.
— И кто именно нам в этом смог бы помочь?
М-дя-а-а-а. Каждому свое. Кому-то тайны мадридского двора — открытая книга, кому-то простейшая комбинация — темный лес. Зато Безсонов честный и верный. А еще — сильный и на лошади умеет ездить. И сабля у него есть…
— А коли беглый с вами, ваше превосходительство, посчитаться решит?
— Это уже ваша забота, казачки сибирские. Придется вам денно и нощно персону мою от варнака беглого оборонять!
Das ist einfach fantastisch![11] Одним скопом получить полицмейстера, его связи в Омске, да еще и личную гвардию в придачу! Вот это удача! И пусть только кто вякнет. Я такую речь задвину про неусыпную борьбу со злодейской преступностью… Кстати, может, и правда порядок навести на вверенном куске «необъятной Родины моей»? Но для этого маленькой гвардии может не хватить — уж больно велик мой удел. Штуки четыре-пять Швейцарий легко уместится. Придется устроить сотнику еще одну проверочку…
— Так это мы — ага! Уж не извольте сумневаться, ваше превосходительство! Денно и нощно! И мышь не проползет!
— Не сомневаюсь, — важно кивнул я. Увижу ползущего мимо грызуна — уволю всех к едрене фене! — Вы мне вот скажите: командир полковой ваш — он что за человек?
— Лисован-то? Эм… Майор Викентий Станиславович Суходольский? — Глаза казака расширились. С первых слов стало понятно: командира ценит и уважает, но ему неприятно обсуждать полкового старшину за глаза.
— Я знаю, как его зовут. Ты мне о делах майорских расскажи.
— Так это… Хороший он человек! Дюже славный, и командир настоящий… Года уж два, как он в Омск ездил. Полкам новые ружья с Расеи привезли, да наказной атаман городовым давать не хотел. Сказывал прилюдно, будто и не воинские мы, и нам каторжан гонять нагаек хватит. Пистолей вон и по сей день не выдали…
Да понял я, чего же тут непонятного. Маленькие многозарядные ручные пушечки оказались тайной страстью огроменного кавалериста.
— А ружья?
— Ружья? Дык дали ружья-то. Майор наш до Дюгамеля дошел, а полторы тыщи стволов привез. И пулек к ним восемь возов. Арсенала в Томске нету, так в цейхгаузе сложили заряды.
— Денисов позволил?
— Ну да. — Степаныч даже не удивился моей осведомленности. — Николай Васильевич за справу воинскую радетель. Чего же он противу-то будет?
— Мало ли. Может, он на ножах с Суходольским. Сам посуди. Целый полк кавалерии, а подчиняется губернскому управлению…
— Так на то, господин губернатор, монарша воля!
Трудно спорить. Что монарша, что Господня — для жителей Сибири примерно одинаково. И того и другого они только на картинках и видели. Практически, мифологические существа. Только царь все-таки ближе. Потому что история его, в отличие от Иисуса, еще не окончена. Каждый день новая страница пишется. И почти каждое проявление «воли» петербургских небожителей как-нибудь да отражается на их жизни. Ну, вот хотя бы посланцы приезжают. Спроси меня сейчас Степаныч, видел ли я государя императора, что я ему скажу? Подшефный саркастически замечает: «Эти глаза видели». Ну, значит, видел. Главное — правду говорить… А коли спросит: какой он? Эй, Гера?
Не спрашивай меня, сотник, о царе. Не хочу я правды говорить. И врать не хочу. Высок и статен твой государь. Горда его поза и величественна. Только он трус и глупец. И нечего на меня грозно пищать из какой-то нелицензионной дырки на задворках мозга. Сам посуди. Крестьян освободил, а земли не дал. Что получилось? Фигня! Твоей ведь памятью знаю. Бунты и разборки с применением армии. И полстраны нищих землепашцев. И голодные дети. Верно? Да не «можно и так сказать», а верно! То же и с армией. Видел я новейшие казачьи ружья. Жуть. Уж в чем в чем, а в ружьях-то я разбираюсь. Потомственный охотник. Ты, Герочка, сам помнишь высочайший Манифест о судейской реформе. Вот и скажи мне, как юрист экономисту: если я соберу доказательства, что барон покровительствует грабежам на тракте, его под суд реально отдать? Видишь, ты и сам сомневаешься. А я так точно уверен — фиг. Отправят в отставку — и то в лучшем случае. А если в доме какого-нибудь крестьянина банду накроют? Каторга, однозначно! Вот тебе и вся реформа. И так во всем, Герасик. Все по половине.
И не нужно меня называть бунтовщиком и революционером. Я последствия одной революции уже видел, а в другой, тихонькой, и сам участвовал. Вечером люди спать ложились — одно государство на дворе было. Утром проснулись — уже другое. И думаешь, кто-то протестовал? Ни фига. Всем надоело. Люди порядка хотят и спокойствия. В мое время это «уверенность в завтрашнем дне» называлось. Так вот, как царей на Руси не стало, так и это спокойствие тоже куда-то делось. Все стало общим. То есть ничьим. Группа товарищей в Кремль села — и ну давай декреты по стране рассылать. А страна читает и приговаривает: ты глянь, какие молодцы, как много слов мудреных знают! Как-то так и пошло. Столица сама по себе — страна тоже отдельно. А раз хозяйство у каждого свое, то и тащит каждый в свою сторону. Правители — у народа, народ — у правителей. Даже присказка такая появилась: сколько у государства ни воруй, своего все равно не вернешь… Подлое время. И последней нотой этого балета — демократия. Нет. Сначала — гласность, когда стало можно воров называть ворами. А только потом, как