— «Ролекс», — сказал он, и следователь поднял бровь:
— Восемнадцатикаратный «Яхт-мастер»? Как тот, что был на руке у мистера Моута?
— На нем были мои часы? Вы считаете, что Ричарда убил грабитель? Кто-то залез в дом, думая, что никого нет, — (потому что я провел ночь в отеле, где человек с пистолетом накачал меня наркотиками), — а Ричард спустился вниз и застал его врасплох? — Мартин слышал себя со стороны — прямо ведущий криминальных новостей. Он хотел остановиться, но не мог. — Он спугнул грабителя?
— Судя по всему, убийство непредумышленное, — уклончиво сказал Кэмбл. — Возможно, застигнутый врасплох грабитель, как вы и сказали, но мы не торопимся с выводами. Кроме того, взлома не было. Мистер Моут либо открыл убийце дверь, либо привел его с собой. По оценке экспертов, он умер где-то между четырьмя и семью утра.
На лестнице их обогнала женщина в полицейской форме. В доме было полно чужих людей. Мартин сам чувствовал себя здесь чужим. Женщина несла большую пластмассовую коробку, похожую на хлебницу, держа ее как можно дальше от себя, словно внутри было что-то опасное или очень хрупкое.
— Разминуться на лестнице, — заявила она своему начальнику, — плохая примета. — И добавила, смеясь и качая головой: — А внизу полно битых зеркал.
Кэмбл неодобрительно нахмурился.
— Мы не нашли орудия убийства, — сказал он Мартину. — Нам нужно знать, не пропало ли из дома чего-то такого, чем могли убить мистера Моута.
«Орудие убийства» — в его милом мёрчистонском доме это звучало нелепо. Это были слова из лексикона Нины Райли. «Итак, Берти, лэрда убили сосулькой с навеса над голубятней. Преступник просто швырнул ее в печь, вот почему полиция так и не нашла орудия убийства». Мартин подозревал, что позаимствовал этот сюжетный ход у Агаты Кристи. Ну так ведь нет ничего нового под солнцем.
— Нельзя исключать вероятность того, что у убийцы был личный мотив, Мартин.
Мартин не заметил, в какой момент превратился из «сэра» в «Мартина».
— Вы хотите сказать, что кто-то пришел сюда специально, чтобы убить Ричарда? — спросил он.
Мартина это не удивило бы, Ричард вполне мог вызвать подобное желание.
— Ну и это тоже, — замялся Кэмбл, — но я имел в виду вас. Мартин, у вас есть враги? Может, кто-то хочет вас убить?
Зловещая аура проклятия, сродни ашеровскому, в один миг накрыла дом мокрым саваном. По комнатам расползлась смерть. У Мартина страшно разболелась голова. Смерть нашла его. Пусть она и не забрала его с собой, но она нашла его. И собиралась потребовать воздаяния.
Роберт Кэмбл проводил Мартина в «комнату его друга». Мартину хотелось сказать: «Он не был мне другом», но, учитывая случившееся, это прозвучало бы жестоко и бессердечно.
Мартин не заходил в эту комнату с того дня, как впервые показал ее Ричарду со словами: «Если что-нибудь понадобится — не стесняйся, говори». Тогда это была «комната для гостей» со стенами, обитыми бело-голубой тканью туаль-де-жуи, с кремовым ковром на полу и аккуратной пирамидой из белых полотенец на французской кровати с изогнутой спинкой — пирамиду венчал кусок ландышевого мыла «Крэбтри и Ивлин». («Мартин, ты всегда такой аккуратист?» — хохотнул Ричард, увидев все это. «Да», — ответил Мартин.)
Теперь комната для гостей напоминала ночлежку. Судя по вони, Ричард таскал домой фастфуд — и впрямь, под кроватью оказалась коробка из-под пиццы, в которой еще оставался кусок холодной пеперони, и контейнер из фольги, вероятно с китайской едой, а также тарелки и блюдца, полные окурков. Пол был усеян скомканными грязными носками, трусами, использованными салфетками (бог знает, что он ими вытирал), всевозможными бумажками, покрытыми каракулями, и порножурналами.
— Чистюлей он не был, — сказал Мартин.
— Как вы думаете, здесь чего-нибудь не хватает?
— Извините, мне трудно сказать.
Здесь не хватало Ричарда Моута, но это было очевидно без слов.
Констебль рылся в полиэтиленовом пакете, набитом корреспонденцией.
— Сэр? — Он передал Роберту Кэмблу письмо, осторожно держа его за уголок рукой в перчатке.
Кэмбл пробежал его глазами, нахмурился и спросил у Мартина:
— Мистеру Моуту кто-нибудь желал зла?
— Ну, он получал много писем от поклонников.
— Писем от поклонников? Каких, например?
— «Ричард Моут, ты — ублюдочный ублюдок». В таком роде.
— И это была правда?
— Да.
— Я могу поинтересоваться, где вы провели ночь, Мартин? — спросил Кэмбл.
На его добродушном широком лице не было и намека на то, что он считает Мартина хоть сколько-нибудь причастным к случившемуся у него дома с его «другом». Ожидая ответа, суперинтендант глубоко вздохнул, как очень печальная лошадь.
Мартин почувствовал жгучую боль в подреберье, словно от изжоги. Он узнал чувство вины, хотя и не был виноват. По крайней мере в этом преступлении. Но какая разница? Вина есть вина. Она должна быть где-то учтена. Искуплена, так или иначе. Если существует вселенская справедливость — а Мартин считал, что существует, — тогда рано или поздно чаши весов уравновесятся. Око за око.
— Прошлую ночь, — настаивал Кэмбл.
— Ну, — сказал Мартин, — все началось с человека с бейсбольной битой.
Это прозвучало как завязка истории, которая могла иметь любое продолжение: жизнеутверждающее — «он был чемпионом высшей лиги» или печальное — «узнав, что умирает, он завещал биту любимому внуку». Настоящая же история казалась совершенно невероятной по сравнению с вымыслом. О пистолете Мартин все же умолчал — решил, что это будет уже слишком.
26
Глория вздрогнула от испуга. Садовник Билл возник перед окном в сад, как привидение. Снаружи начал накрапывать дождь, но Билл никогда не замечал перемен в погоде. Если Глория говорила: «Чудесное утро, правда?» или «Боже, как сегодня холодно» — он потерянно оглядывался по сторонам, будто пытался узреть что-то невидимое. Странно для садовника, разве погода не должна быть частью его натуры? Глория, как обычно, предложила ему кофе, хотя за пять лет он ни разу не принял приглашения. Билл всегда приносил с собой парусиновую сумку цвета хаки, в которой был старомодный термос и свертки из вощеной бумаги, — Глория подозревала, что в них приготовленные женой бутерброды и пирог, ну, может, еще вареное яйцо.
Когда-то Глория тоже собирала Грэму обед с собой. Давным-давно, когда мир был намного моложе, Глория гордилась умением печь кексы и пирожки с мясом и наполняла маленькие пластиковые контейнеры зеленым салатом, помидорами и морковными палочками, которые Грэм бездумно поглощал где-нибудь на стоянке. Или, может, он вытряхивал содержимое маленьких пластиковых контейнеров в ближайший мусорный бак и отправлялся в паб есть креветки во фритюре с жареной картошкой в компании пышногрудой дамочки. Иногда Глория задавалась вопросом, где же она была, когда случился весь этот феминизм, — разумеется, на кухне, изобретала очередной обеденный паек. Конечно, Грэм уже сто лет не ел обеды из дома, а сейчас он вообще ничего не ел — в него по одним трубочкам вливались таинственные вещества, а по другим выливались, как у астронавта.
Что здесь делает Билл? Обычно в это время он разворачивает свои свертки с едой, уединившись в сарае. Садовник робко прокашлялся. Он был очень маленький, как жокей, и рядом с ним Глория чувствовала себя слонихой.
— Вы что-то хотели? — спросила она.
Он всегда был «Билл», а она «миссис Хэттер». Глория давно уже перестала настаивать, чтобы он обращался к ней по имени. Раньше Билл работал у какого-то аристократа в Шотландских границах, и ему было комфортнее сохранять дистанцию по принципу «хозяйка и слуга». Глории часто казалось, что он вот-вот отвесит ей поклон.
Она вдруг заметила шоколадное пятно на своей белой блузке. Наверное, от шоколадного печенья, которое она ела на завтрак. Она представила, как ее тело, маленькая фабрика клеток, поглощает шоколад, жир и муку (и, вполне вероятно, канцерогенные добавки) и посылает все это по конвейеру в разные цеха на переработку. Это производство, продуктом которого было высшее благо, то есть сама Глория, строилось на принципах кооперации и разделения прибыли. На образцовой фабрике Глория жизнерадостные, веселые работники-клетки подпевали, когда из громкоговорителя звучала мелодия передачи «Рабочий полдень». У них был свой профсоюз, льготное жилье и медицинская страховка, они никогда не застревали в станках и не калечились насмерть, как ее брат Джонатан.
Выяснилось, что мозги жены Билла «превращаются в губку», как он выразился, и поэтому Билл больше не сможет приходить по средам («если вы не против, миссис Хэттер») — вместо сада Глории он теперь будет ухаживать за своей губчатоголовой женой. Глория решила было поделиться с ним подробностями теперешнего состояния Грэма — наконец что-то общее, — но у них и так состоялся самый долгий разговор за все знакомство, и она решила, что больше Билл, скорее всего, не вынесет.
В сотый раз прозвонил телефон. Билл не спросил, почему Глория не двигается с места, а ждет, когда трезвон прекратится. Любопытно, каково это — быть замужем за столь апатичным человеком. Раздражает, наверное, до чертиков. Что ни говори, а с Грэмом было не соскучиться.
Выдав все новости, Билл исчез в сарае, вероятно решил пообедать. Через полчаса он вылез наружу, стряхивая крошки с усов, и принялся аэрировать лужайку с помощью машины, напоминавшей орудие пыток. Глория сделала себе бутерброд с сыром и чатни (чатни был из крыжовника по ее собственному рецепту, крыжовник собрали всего пару недель назад на ферме Стентонов) и съела его, стоя над кухонным столом, а потом прослушала сообщения на автоответчике в коридоре. Их набралось уже столько, что новые записывались поверх старых. Глория подумала, что так же работает ее собственная память, только наоборот.
По той или иной причине, но Грэм был нужен всем. Его отсутствие вызвало настоящую панику в офисах «Жилья от Хэттера», и так уже деморализованных психологической атакой со стороны отдела по борьбе с мошенничеством. «Скажи честно, ты ведь не заделался Робертом Максвеллом?»