перья. Повсюду перья. На сломанном кресле-качалке в углу, в покрытой паутиной колыбели, на расшатанном кукольном домике и на пыльной грифельной доске, поверх горы сломанных фарфоровых кукол под стеной. Перья, перья… не пух из разорвавшейся подушки, а жесткие, черные — маховые перья ворон или воронов. И запах смерти.
Однако еще сильнее меня ужаснули стены — вернее, то, что на них написано. Черным карандашом, неровными печатными буквами, с ошибками, так что я не сразу разобрала слова. А когда прочла крупные буквы над небольшим камином, то отшатнулась, как от удара. Сразу вспомнилась тарелка Мэдди. Нинавидем тибя. Увидев эту надпись здесь, в запертом и заколоченном помещении, куда никак не могла попасть Мэдди, я чуть не сошла с ума от ужаса. Подняв фонарик, я стала читать остальные надписи.
Призроки тибя ни любят
Ани тибя ни навидят
Мы хатим чтоп ты ушла
Призроки сердяца
Ани тибя нилюбят
Ухади
Ани злы
Мы тибя нинавидем
Нинавидим тибя
Уберайся
Мы тибя нинавидем
«Нинавидем тибя» — снова и снова, от крошечного послания концентрированной ненависти в углу у двери до гигантских расползшихся букв над камином.
Меня надолго выбили из колеи эти слова, скользящие по испачканной соусом тарелке. Здесь, нацарапанные на каждом сантиметре свободного пространства, они казались особенно зловещими. В ушах вновь зазвучал рыдающий голос Мэдди: призракам это не понравится.
Комната не просто заперта — заколочена гипсокартоном, и в нее можно войти только через мою спальню. Несомненно, здесь кто-то был, только не Мэдди. Я слышала долбаные шаги через несколько секунд после того, как своими глазами видела спящую в своей кроватке Мэдди.
Мэдди не писала этих злых слов. Она их повторяла.
— Роуэн!
Голос прозвучал словно издалека. Я почувствовала, как кто-то взял меня за руку.
— Роуэн, что с тобой? Ты какая-то странная.
— Все в порядке, — с трудом выдавила я. — Со мной все хорошо… Господи, кто это написал?
— Наверное, дети. А вот и объяснение таинственных звуков.
Джек поддел ногой что-то в углу, и я увидела горсть полуразложившихся перьев и костей.
— Бедняжка, должно быть, залетела в окно, не смогла выбраться и нашла здесь свою смерть.
Он указал на маленькое окошко — чуть больше листа бумаги, серое от пыли и наполовину открытое.
У меня перехватило дыхание, звон в ушах усилился. Наверное, паническая атака. Я искала, за что ухватиться, под пальцами хрустели мертвые букашки, из моей груди вырвалось сдавленное рыдание.
— Ну вот что, — деловито сказал Джек, — давай уйдем отсюда. Тебе не мешает что-нибудь выпить. А я потом вернусь и уберу эту дохлятину.
Он взял меня за руку и осторожно повел к выходу. Почувствовав тепло его руки, я приободрилась и позволила довести себя до лестницы, но затем что-то во мне взбунтовалось. Какие бы тайны ни хранил зловещий чердак, Джек — не рыцарь в сияющих доспехах, а я — не перепуганный ребенок, нуждающийся в защите от того, что спрятано за дверью.
Когда он повернулся боком, чтобы протиснуться между грудой поломанных стульев и коробкой с высохшими красками, я воспользовалась возможностью и отобрала руку.
Не хотелось проявлять неблагодарность — Джек всего лишь пытался меня успокоить. И все-таки я знала: если играть роль истеричной суеверной девицы, испугавшейся кучки перьев и детских каракуль, то пути назад уже не будет. Джек спустился и прошел в комнату, а я не спеша окинула взглядом пыльное помещение с исковерканными куклами, раскуроченной мебелью и обломками утраченного детства.
— Роуэн, ты идешь? — долетел до меня его голос, гулко отражаясь от узких стен коридора.
— Сейчас, — хрипло отозвалась я, кашлянула и поспешила за Джеком, охваченная внезапным страхом, что дверь захлопнется и я останусь запертой в пыльном склепе, где стоит запах тления.
Должно быть, я споткнулась и что-то задела в полутьме: кукольная куча с грохотом обвалилась, фарфоровые конечности зловеще зазвенели, а от ветхих, изъеденных молью платьев поднялся столб пыли.
— Черт, — выругалась я.
Наконец все стихло, лишь одна оторвавшаяся фарфоровая голова выкатилась на середину комнаты. Я отлично понимала, что она катится из-за наклона половиц, но на какое-то безумное мгновение мне показалось, что эта картина будет преследовать меня вечно.
Через несколько секунд кукольная голова, качнувшись, замерла лицом к двери. Один глаз провалился, а трещина на розовой щеке придавала ее улыбке насмешливое выражение.
Мы тебя ненавидим, словно прошептал кто-то мне в ухо.
Вновь услышав голос Джека, я повернулась и шагнула на лестницу. И словно вернулась из путешествия в другой мир — безумно жуткую и мрачную Нарнию. Джек отошел в сторону, пропуская меня в комнату, и запер дверь протестующе скрипнувшим ключом. Наконец мы спустились в блаженное тепло кухни.
Я помыла чашки и налила в чайник воды. Руки почему-то дрожали. Джек пару минут сидел молча, затем не выдержал и подошел ко мне.
— Присядь-ка, а я займусь чаем. Может, тебе стоит опрокинуть стаканчик чего-нибудь покрепче?
— Ты имеешь в виду виски? — испуганно спросила я.
Он ухмыльнулся и кивнул.
— С ума сошел? Еще и двух часов нет, — натужно хохотнула я.
— Ну ладно, чай так чай. Но сделаю его я. Ты вечно хлопочешь над детишками, посиди для разнообразия.
Я упрямо покачала головой. Я не такая. Я не стану очередной сбежавшей няней.
— Нет, я сама. Если хочешь помочь… — я лихорадочно придумывала, чем бы его занять, как смягчить отказ, — поищи лучше печенье.
Вспомнилось, как мы все вместе поедали «Джемми доджерс», разбуженные среди ночи взбесившимся приложением.
— Сладкое успокаивает, — донесся мой собственный голос. Словно я — испуганный ребенок, которому можно вернуть хорошее настроение с помощью запретной вкусняшки.
Мне хотелось сказать Джеку, что на самом деле я не такая. Я никогда не жаловалась на нервы и не относилась к людям, которые во всем видят знаки и крестятся, увидев черную кошку в пятницу тринадцатого числа.
Но я уже три ночи почти не спала, и что бы там ни думал Джек, шаги, которые я слышала на чердаке, не были похожи на шум от бестолково бьющейся в окно пичужки. Погибшая мучительной смертью птица сама по себе наводила тоску, однако явно не имела отношения к размеренному скрипу, что будил меня по ночам. Кроме того, она умерла давно и не могла издавать никаких звуков ни прошлой, ни позапрошлой ночью.
И запах…
Он преследовал меня, гадкий, удушающий. Я все еще чувствовала его, неся чай к дивану, хоть и помыла руки. Он въелся в одежду и волосы. Опустив взгляд, я увидела на рукаве свитера широкую серую полосу.
Хотя солнце спряталось и в кухне стало довольно прохладно, я сняла свитер и отложила в сторону, готовая скорее замерзнуть, чем надеть его на себя.
— Держи! — Джек сел рядом и протянул мне толстый бисквит.
Пружины дивана испуганно скрипнули. Машинально взяв печенье, я макнула его в чай, откусила и передернулась.
— Замерзла?
— Немножко. То есть нет. У меня есть свитер, только я… не могу… Просто…
Я сглотнула вставший в горле ком, чувствуя себя полной дурой, и кивнула на пыльную полоску чердачной пыли на рукаве.
— …не могу выкинуть из головы запах… Мне кажется, он остался на свитере.
— Понимаю, — тихо сказал Джек и, словно прочтя мои мысли, снял куртку с клочьями паутины и отложил в сторону.
Он остался в одной футболке, но его руки были теплыми — настолько, что я чувствовала исходящий от них жар.
— У тебя гусиная кожа. — Он медленно протянул руку, точно давая мне время отстраниться, и погладил по плечу.
Я опять вздрогнула, хотя теперь уже не от холода. Мне вдруг захотелось закрыть глаза и прижаться к нему.
— Джек…
В этот момент он кашлянул, а из радионяни раздался негромкий вскрик Петры.
— Пойду посмотрю, как она.
Я встала, поставила чашку на стойку и чуть не упала — внезапно закружилась голова.
— Эй, осторожнее. — Джек тоже вскочил на ноги и придержал меня за плечо. — Тебе плохо?
— Все нормально.
Головокружение и вправду прошло.
— Не смертельно, у меня иногда падает давление, просто… плохо спала.
Кажется, я это уже говорила. Теперь Джек добавит к списку моих несовершенств еще и амнезию. Я не такая. Я сильная. Должна быть силь- ной.
Страшно тянуло закурить, но в резюме было написано «некурящая». Рисковать нельзя. Я невольно покосилась на всевидящее око в углу комнаты.
— Что мы скажем Сандре? — спросила я и вновь услышала вопль Петры — теперь уже не только из динамика, но и сверху. — Ладно, обсудим позже.
Я поспешила к лестнице.
Минут через десять я спустилась, держа на руках переодетую Петру. Малышка недовольно моргала спросонок, у нее был такой же взъерошенный и растерянный вид, как у меня самой.
Когда мы вошли в кухню, Петра сердито посмотрела на Джека и вцепилась ручонками в мою футболку, точно маленький кенгуренок. Джек пощекотал ее под подбородком, и она неохотно улыбнулась, а когда Джек скорчил забавную рожицу, засмеялась и отвернула мордашку, как делают дети, зная, что взрослые хотят их развеселить.
Усадив ее в стульчик и разделив на дольки мандарин, я повернулась к Джеку.
— Меня беспокоят Сандра и Билл. Рассказать им о чердаке? Или они знают, как полагаешь?
— Сам не пойму, — задумчиво произнес Джек, потирая заросший щетиной подбородок. — Видишь ли, они оба по натуре перфекционисты, и заколоченный шкаф, похоже, не их рук дело. Кроме того, не могу представить, что они могли оставить там все это дерьмо. Извини мой французский, Петра, я хотел сказать «весь этот хлам». — Шутливо поклонившись малютке, он продолжил: — Насколько я понимаю, после покупки дом очистили. Я начал работать у них только через два года и не видел, как шел ремонт, однако Билла хлебом не корми — дай поговорить о работе. Не представляю, чтобы они могли оставить чердак в таком виде. Нет, наверняка они не открывали шкаф и понятия не имеют, что там есть проход. Ключ поворачивался с огромным трудом, помнишь, ты решила, что он не подходит? Нам повезло, что я дьявольски упрям.